Утренняя поверка в полку
Оторопейте, люди! Оторопейте! Я перестал бояться. Я больше ничего не боюсь. Впервые с того самого дня, когда я вышел из потока и стал странником. Надо лишь вовремя оторопеть! Не успеть. Так, это было. Теперь я спокоен. Ветер шумит в верхушках тополей. Тополя шумят с той стороны. Дорожка горит на солнце красным светом. Машины бегут мимо. Чего они так несутся? Всё идет по расписанию. Всё идёт к оторопению. Иногда, кажется, можно поймать их взгляд. Вглядеться в них. Удивиться. Спугнуть их. Но куда они убегают? От собственного оторопения, от жжения в ладонях и суеты в голове. Трудно остановиться. Трудно быть оторопевантом, говорят. Т-то есть незаметным и незаметенным. Перед этим ничто не могло устоять. Это абсолютно, совершенно, необыкновенно просто. Вот только пока не понятно, зачем, собственно, надо, чтоб надо было кому-то это понимать. Оторопеть и всё, так просто, оторопевающим оторопевтам, догадливо улыбающимся мимо проносимым, словно ряд белых клеток в тумане… Не помню, в сказке это или в фильме. В тихом тумане оторопевающих сощуренных глаз… С тем единственным человеком, которого все забыли… Нет, тоже не помню. Кажется. Не совсем.
Анна сейчас примет какое-нибудь важное решение. И все. Неужели она уйдет отсюда? Нет. Она внимательно глядит на этикетку. На этикетке надпись: «ПОДС...НОЕ МАСЛО». Какое отношение это имеет к ней? Совершенно не понимаю. Да и какое, к чёрту, мне дело. Я не смогу сегодня оторопеть, даже если её попрошу. Тут как-то проскакивает. Такое ощущение, что мне нельзя принимать никаких важных решений. Попробую после отбоя, если остальные будут молчать. Ну и пусть. Лучше уж равнодушие, чем остолбенение, подумал он. У меня такое было в первую зиму. Месяц. Как с ума сошёл. Ладно. Ещё так же будет во вторую. Если сейчас не замешкаюсь. Посижу до отбойного часа, посмотрим. Интересно всё-таки, почему это она? Давно заметил. Там, на Осло, все так делают. Какой-то стереотип. Привычка. Достигается как бы сам собой. Важность, улыбка - всё в оторопь, всё для остолбенения, всё для опешивания, всё для оцепенения, всё для ошеломления, всё для умиротворения, и сразу по басням Крылова: крынки молока, свиньи на сочной траве, вольная птица в небе, волки сыты, овцы целы, под горой овцы, перевались через гору! Конец-то один. Один, хотя и в разных воплощениях. Чёрт! Хотел поразмышлять о величии человеческого духа, и куда это меня понесло? Конечно, оторопеешь тут. Нет здесь никакого величия, одни алмазы. Где бы они были, будь мы сами все бриллиантами? Могли бы столько миль пронести на себе не погибнув и не уколоться. Стоило ли об этом беспокоиться? Куда интереснее было бы узнавать о камешках, пока они камешки. Прямо жизнь. Узнать про них всю правду. Ага!
ПЕТЬКА: … к примеру, судьба рыцаря Дюрандаля. Позвольте, Анна, одну нескромную догадку. Ведь все люди вообще, не знают о существовании друг друга, да? Разве не обидно?
АННА: Не знаю. Мне лично не особенно. Раз уж выбирать приходится, знаешь, как же тут не знать.
ПЕТЬКА: … ну хотя бы в детстве. Например, про гусей в голубом небе. Про другое. Пусть это всего лишь детские мечты. Может, вы и сами в своё время мечтали о рыцарях. Иначе зачем тогда гуси?
АННА: Я вообще не знаю, чего и о ком мечтала в юности. То есть, наверно, я, конечно, представляла себе идеальных мужчин. Но они, по-моему, обычно сразу исчезают. Слишком легко понять, какая жизнь ждёт их после твоей смерти. Потом, они всё время заняты оторопением. А меня интересуют скорее мечты о прекрасном, потому что за всеми нашими мечтами обязательно есть что-то самое хорошее, совершенное.
ПЕТЬКА: И мы не случайно мечтаем о красоте, разве не так? А на этом фундаменте можно было возводить здание за зданием. Вы видите этот фундамент, знаете, где он, а я нет. Хотя нет, скорее, наоборот, знаю даже, кто его разрушил. Таким образом, полное незнание о людях становится прекрасным и высоким искусством.
[enter ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ]
ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ: Не думал, честно сказать, братец, чтобы ты когда-нибудь переживал из-за ерунды. Уж ты-то знаешь лучше меня. Во всяком случае, значительно лучше, но лучше лучше, да лучше. Нынче это очень модно, понимаешь? Молодёжь сейчас вообще вообще отличается повышенной духовностью. Иногда даже по ночам поют на улицах. Даже тех, кого раньше совсем не замечали.
ПЕТЬКА (успокоившись): Да я особо и никого не замечал. Все как один тупые. Или, скорей, облезлые. Набоков с Гоголем тоже были такими в двадцать первом.
АННА (с сарказмом): Да, точно, Гоголь - облысевший Набок. Хотел бы я посмотреть, с каким интересом вы сами стали бы читать его письма к Анне. Всё про то же. Наверно, их и Пушкиным бы не стали пугать.
ПЕТЬКА: Анна! Анна Петровна! Всё, понял. Больше не буду. Это я от страсти. Просто… Сам не думал. Бывает.
ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ (чуть растерявшись): Ты бы оделась. Ты что, зимой в одном халате пойдёшь? Хочешь всю дорогу по снегу бежать? Я посмотрю, ты там у себя вообще одна в палате, или всё вместе? (Остальным в микрофон). Чтобы сейчас все были внизу. Да. И чтоб теплее оделись, вон как. Анна? Где ты? Сейчас выйдем.
[exeunt]
ПОЧТА ПЕЧЁТА: Доброго вечера, Василий Иванович! Пожалуйста, простите мою несдержанность. Я нечаянно нарушила ход ваших мыслей, поскольку не думала, что это так заметно. Досаду я вовсе не чувствую. Наоборот, мне кажется, одна из моих самых лучезарных мыслей именно про это. Мысли, которые часто приходят вам в голову. Так много всего происходит в мире. Что очень приятно. В сущности, это просто возвышенный самопроизвольный акт, совершаемый без всякой мысли, безо всяких усилий. Не могу представить, каким образом это происходит. Однако чтобы вам стало легче, постараюсь по мере возможности быть предельно краткой. Скажу только одно. Что ни у кого не бывает такой жизни, которой можно всерьёз наслаждаться, на самом деле наслаждаясь. Почти не остаётся никаких поводов для недовольства. Всё хорошо. Кажется, так и должно быть. Ничего лишнего. Только это и важно. Конечно же, почти каждый миг нас ждёт радость, смех и веселье. Вот только всё чаще всё это заслоняет страх. Почему? Мы разучились оторопевать. Мы привыкли ко всему: и к тому, когда человек только что прыгнул в ледяную воду, чтобы понять - он не выдержит, умрёт, и в последний раз оглянется назад, к небесам. И к тому, за кого сейчас принимает он своё самое важное в жизни. Знаете, можно просидеть целый день на берегу реки и даже не понять этого - вдруг увидишь маленькую рыбёшку, плывущую по воздуху, оторопеешь и засмеёшься. Разве есть хоть один миг, полный радости, который не был бы полон страхом? Нет.
ФУРМАНОВ (поднимаясь): Я, может, и сижу, скажу вам, в очень важном месте. Правда, о нём мало что известно. Стихи пишу. Настоящий поэт должен жить в таком месте, которое совершенно в точности соответствует тому месту, которого он сам хочет. Очень просто. Чтобы попасть туда, необходимо плыть по течению. На всё, не вытекающее из этого течения, просто нет никакой надежды.
[exeunt]
КРЮКОВ: Вот так обстоят дела. Сегодня и дальше будем, Анна, до глубокой ночи думать. Меня, кстати, иной раз так донимает вопрос: а почему бы нам всем не отправиться путешествовать? Допустим, туда. Понимаешь, куда?
Анна сейчас примет какое-нибудь важное решение. И все. Неужели она уйдет отсюда? Нет. Она внимательно глядит на этикетку. На этикетке надпись: «ПОДС...НОЕ МАСЛО». Какое отношение это имеет к ней? Совершенно не понимаю. Да и какое, к чёрту, мне дело. Я не смогу сегодня оторопеть, даже если её попрошу. Тут как-то проскакивает. Такое ощущение, что мне нельзя принимать никаких важных решений. Попробую после отбоя, если остальные будут молчать. Ну и пусть. Лучше уж равнодушие, чем остолбенение, подумал он. У меня такое было в первую зиму. Месяц. Как с ума сошёл. Ладно. Ещё так же будет во вторую. Если сейчас не замешкаюсь. Посижу до отбойного часа, посмотрим. Интересно всё-таки, почему это она? Давно заметил. Там, на Осло, все так делают. Какой-то стереотип. Привычка. Достигается как бы сам собой. Важность, улыбка - всё в оторопь, всё для остолбенения, всё для опешивания, всё для оцепенения, всё для ошеломления, всё для умиротворения, и сразу по басням Крылова: крынки молока, свиньи на сочной траве, вольная птица в небе, волки сыты, овцы целы, под горой овцы, перевались через гору! Конец-то один. Один, хотя и в разных воплощениях. Чёрт! Хотел поразмышлять о величии человеческого духа, и куда это меня понесло? Конечно, оторопеешь тут. Нет здесь никакого величия, одни алмазы. Где бы они были, будь мы сами все бриллиантами? Могли бы столько миль пронести на себе не погибнув и не уколоться. Стоило ли об этом беспокоиться? Куда интереснее было бы узнавать о камешках, пока они камешки. Прямо жизнь. Узнать про них всю правду. Ага!
ПЕТЬКА: … к примеру, судьба рыцаря Дюрандаля. Позвольте, Анна, одну нескромную догадку. Ведь все люди вообще, не знают о существовании друг друга, да? Разве не обидно?
АННА: Не знаю. Мне лично не особенно. Раз уж выбирать приходится, знаешь, как же тут не знать.
ПЕТЬКА: … ну хотя бы в детстве. Например, про гусей в голубом небе. Про другое. Пусть это всего лишь детские мечты. Может, вы и сами в своё время мечтали о рыцарях. Иначе зачем тогда гуси?
АННА: Я вообще не знаю, чего и о ком мечтала в юности. То есть, наверно, я, конечно, представляла себе идеальных мужчин. Но они, по-моему, обычно сразу исчезают. Слишком легко понять, какая жизнь ждёт их после твоей смерти. Потом, они всё время заняты оторопением. А меня интересуют скорее мечты о прекрасном, потому что за всеми нашими мечтами обязательно есть что-то самое хорошее, совершенное.
ПЕТЬКА: И мы не случайно мечтаем о красоте, разве не так? А на этом фундаменте можно было возводить здание за зданием. Вы видите этот фундамент, знаете, где он, а я нет. Хотя нет, скорее, наоборот, знаю даже, кто его разрушил. Таким образом, полное незнание о людях становится прекрасным и высоким искусством.
[enter ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ]
ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ: Не думал, честно сказать, братец, чтобы ты когда-нибудь переживал из-за ерунды. Уж ты-то знаешь лучше меня. Во всяком случае, значительно лучше, но лучше лучше, да лучше. Нынче это очень модно, понимаешь? Молодёжь сейчас вообще вообще отличается повышенной духовностью. Иногда даже по ночам поют на улицах. Даже тех, кого раньше совсем не замечали.
ПЕТЬКА (успокоившись): Да я особо и никого не замечал. Все как один тупые. Или, скорей, облезлые. Набоков с Гоголем тоже были такими в двадцать первом.
АННА (с сарказмом): Да, точно, Гоголь - облысевший Набок. Хотел бы я посмотреть, с каким интересом вы сами стали бы читать его письма к Анне. Всё про то же. Наверно, их и Пушкиным бы не стали пугать.
ПЕТЬКА: Анна! Анна Петровна! Всё, понял. Больше не буду. Это я от страсти. Просто… Сам не думал. Бывает.
ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ (чуть растерявшись): Ты бы оделась. Ты что, зимой в одном халате пойдёшь? Хочешь всю дорогу по снегу бежать? Я посмотрю, ты там у себя вообще одна в палате, или всё вместе? (Остальным в микрофон). Чтобы сейчас все были внизу. Да. И чтоб теплее оделись, вон как. Анна? Где ты? Сейчас выйдем.
[exeunt]
ПОЧТА ПЕЧЁТА: Доброго вечера, Василий Иванович! Пожалуйста, простите мою несдержанность. Я нечаянно нарушила ход ваших мыслей, поскольку не думала, что это так заметно. Досаду я вовсе не чувствую. Наоборот, мне кажется, одна из моих самых лучезарных мыслей именно про это. Мысли, которые часто приходят вам в голову. Так много всего происходит в мире. Что очень приятно. В сущности, это просто возвышенный самопроизвольный акт, совершаемый без всякой мысли, безо всяких усилий. Не могу представить, каким образом это происходит. Однако чтобы вам стало легче, постараюсь по мере возможности быть предельно краткой. Скажу только одно. Что ни у кого не бывает такой жизни, которой можно всерьёз наслаждаться, на самом деле наслаждаясь. Почти не остаётся никаких поводов для недовольства. Всё хорошо. Кажется, так и должно быть. Ничего лишнего. Только это и важно. Конечно же, почти каждый миг нас ждёт радость, смех и веселье. Вот только всё чаще всё это заслоняет страх. Почему? Мы разучились оторопевать. Мы привыкли ко всему: и к тому, когда человек только что прыгнул в ледяную воду, чтобы понять - он не выдержит, умрёт, и в последний раз оглянется назад, к небесам. И к тому, за кого сейчас принимает он своё самое важное в жизни. Знаете, можно просидеть целый день на берегу реки и даже не понять этого - вдруг увидишь маленькую рыбёшку, плывущую по воздуху, оторопеешь и засмеёшься. Разве есть хоть один миг, полный радости, который не был бы полон страхом? Нет.
ФУРМАНОВ (поднимаясь): Я, может, и сижу, скажу вам, в очень важном месте. Правда, о нём мало что известно. Стихи пишу. Настоящий поэт должен жить в таком месте, которое совершенно в точности соответствует тому месту, которого он сам хочет. Очень просто. Чтобы попасть туда, необходимо плыть по течению. На всё, не вытекающее из этого течения, просто нет никакой надежды.
[exeunt]
КРЮКОВ: Вот так обстоят дела. Сегодня и дальше будем, Анна, до глубокой ночи думать. Меня, кстати, иной раз так донимает вопрос: а почему бы нам всем не отправиться путешествовать? Допустим, туда. Понимаешь, куда?