Настоящее предисловие от Петра
По многочисленным просьбам трудящихся Института Технологий мои товарищи снабжали меня фотографиями первой части «Бруклина», так что я всегда имел представление о том, что происходит на улицах этого необычного города. Фотографии Центрального парка давали представление об окружающей реальности - а Александр Исаевич *** из «Свободы» сопровождал нас во время наших прогулок по его улочкам. Сытные, тихие уголки ЦПКиО, где недавно закончился концерт ансамбля ТАОН «Рэсси», где я впервые сам исполнил отрывок из уже запрещенной оперы Акунина «Петушков» (мои друзья затащили меня туда после того, как Bastard подвергся унизительной процедуре выволакивания из гостиницы после шоу), еще не приобрели горестной маски хроникального кино.
Сейчас мы приехали на эту одну из немногих кафельных высоток, откуда видна широкая полоса берега, и с такой высоты еще может показаться, будто в море - остров, а далеко-далеко внизу - обрыв и темно-зеленоватые волны, набегающие на каменистый пляж. Вид оттуда на Гринвичскую бухту просто захватывающий - но я сейчас не буду о нем говорить. Сейчас у нас другая тема. После одного из визитов в «Бруклин» со мной произошла история, которая настолько напомнила сюжет знаменитого рассказа Джека Лондона «Черный кот», что она способна дать многим пищу для размышлений на тему «Что есть жизнь?» и вопрос о смысле жизни действительно неизбежно возникнет у многих. Скажу только, что Василий Иванович проснулся от собственного крика, когда в голове у него блеснула поразившая его мысль. Я процитирую его рассказ: «Там, внизу, у пирса, мы вместе со Шнейдером принимали солнечные ванны и болтали о музыке - он рассуждал о додекафонии Шнитке, я тщательно пытался проникнуть в пуантилизм раннего Лайбаха. Потом мы уже не думали ни о чем - оба были настолько счастливы, несмотря на обилие вещей, которые могли принести только что приобретенная свобода и доступ к интернету, доходивший до того что мы могли без труда находить в нем все, о чем думают мириады других людей, без всякого труда можно было представить, что такая возможность, черт возьми, может быть навсегда, - мы просто светились от счастья и не могли, не смели больше думать ни про что другое». Ну вот, сказал бы сейчас Василий Иванович, можно и остановиться.
Я был бы не прочь последовать его примеру, но долг перед мирозданием еще звучал в моих ушах, да и правда требует сказать, хотя бы кратко, несколько слов о последних годах жизни Василия Ивановича. Впрочем, опущу некоторые подробности, потому что все равно это будет un peu propre. Вспомним только один известный факт, который я привел выше. Дело было так. Проснувшись как-то, он увидел на подоконнике стеклянный шар с наклеенным листком бумаги. На листке была записка от Анны: «Время вышло». Ему исполнилось 59 лет, генералом ему стать не пришлось и единственным результатом перестройки его сознания после выхода в отставку стал небольшой компьютерный словарь и книга о русском в поэзии. Он как раз дочитывал последний том одного англоязычного перевода русской поэзии и обнаружил там наконец перевод стихотворения «Mythos», совершенно, кстати, ему неизвестный. Увидев название, Василий Иванович сильно разволновался и сел к компьютеру. Сначала он просто листал страницы, пытаясь понять, в чем же дело. Всё совпадало - и стихи, привычные и понятные по предыдущим переводам, почти родные и такие же бесполезные. Но вдруг среди множества фандоринских skiffs-books в руку ему попалась английская книжка, которую он видел много раз в руках Петьки перед конспиративными встречами с Котовским. Это было невероятно. Оказалось, перевод этот был известен и начинался так: Always believe in England… Самое главное было в том, что это было переводом на английский обычного русского произведения Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива…».
Дальше начинался английский текст. Василий Иванович долго, мучительно и не моргая глядел на несколько строк, словно пытаясь в них обнаружить хоть какой-то ответ. Потом он встал, походил по комнате и начал собираться. Заказав вертопрах, прибыл на место. Рванул дверцу, выскочил на улицу и побежал по улице куда глаза глядят. Уже подходя к цели, замедлил шаг, огляделся и понял, куда его ведет жизнь. Это была гостиница «Европа». Теперь, кажется, понятно, почему фраза, оброненная им тогда, звучала нелепо и неправдоподобно: «НАЧИНАЕМ ГРЕЧЕСКУЮ СКАЗКУ».
Кстати, кто бы вы думали был заказчиком этого издания? Графин, из которого пили Василий Иванович и Петька, действительно был японский. Не тот, индийский, купленный графом в Петербурге в лавке Кузнецовых на Кузнецком Мосту - тот стоял в соседней комнате, и не тот, бухарский, который он выменял у одного бухарика, с которым Петр Алексеевич по пьяному делу резался в шахматы. Этот был тот самый, бутафорский, на котором когда-то был нарисован пивной кран, причем кран-то оказался настоящим. Из него бургомистр пил пиво, когда болел душой за народ. Вообще, при Петре всё с этой игрушкой связанное было для немцев черной иронией. Конечно, они наверняка не без основания подозревали, кем в действительности была Анна. Насчет этого есть даже намек в одной из заметок Фурманова. (Я, разумеется, говорю только о винном погребе самого графа.)
Понятно, главное в смерти Анны тоже оставалось непонятным, если, конечно, принимать всерьез ту странную весть, пришедшую к нему в Амстердам и замечания о непонятных осколках и баллистической экспертизе, которая показала, что в бутыли действительно было постное масло. А вот что было непонятно по-настоящему - так это каким образом баночка с красненьким веществом исчезла с ночного столика в номере «Европы». Когда убийца пришел в себя и увидел, как тело убитого поднялось с пола, Петр полез на стул, нашел на стене телефон и вызвал жандармов. Убийцу, увидевшего в руке Петра пистолет, приволокли в дом, поместили в одну камеру с братом, долго допрашивали, а потом попросили сделать заявление для прессы. Выяснилось, правда, только то, чем именно он размахивал в камере, отправив в затяжной прыжок заодно и Петра, вызванного как понятого. Затем следственное дело было передано на рассмотрение Военного трибунала, где выяснилось, опять-таки из документов, одно любопытное обстоятельство. Перед своим прыжком под паровоз Анна нашла в кармане своего белого халата, видимо, там же, откуда перед тем достала бутылку, небольшую коробочку синего стекла, похожую на пузырек.
В инструкции было написано, «принять яд». Именно это и спасло жизнь Анне. Теперь, кажется, понятно, почему фраза, оброненная Василием Ивановичем тогда, в каземате Иоанновского равелина, звучала нелепо и неправдоподобно. НАЧИНАЕМ ГРЕЧЕСКУЮ СКАЗКУ. Интересна еще одна деталь. Жандармы, которые привели к Петру убийцу, рассказали, какое признание сделал Петр. «Меня попросили задушить брата, - сказал он, глядя на жандарма в упор, заплывшими от синевы глазами, - за то, что он предал идеалы революции» (никакого брата, разумеется, у Петра Семёновича не было). Последнее было очень странно. Объяснение напрашивалось одно - сам Петр, к слову, был в это время в полном сознании. Жандарм, воспринявший это известие как личное оскорбление, достал из кармана наручники и защелкнул их на запястьях Петра. Один жандарм остался возле Петра Семеновича, двое других ушли в столовую. Было совершенно очевидно, какую именно смерть выбрал Василий Иванович. Запив кокаин водой из графина, он выпил стакан воды и скончался от отравления парами эфира. Теперь, кажется, понятно, почему фраза, оброненная им перед смертью, звучала нелепо и неправдоподобно. НАЧИНАЕМ ГРЕЧЕСКУЮ СКАЗКУ.
Что же стало с Петром Семеновичем после того, хотя это уже не важно? Его отправили в Царское Село. Он вернулся домой только через четыре года, бледный и подавленный и засел за мемуары, которые мы и представляем любопытствующему читателю. На этих мемуарах, вошедших в историю, лежит отблеск той загадочной судьбы, которую выбрал для себя Петр Семенович. Уже на первых страницах мы узнаем о характере творчества Василия Ивановича, о том загадочном мире, которому тот служил. Но самое интересное происходит с Василиском Степановичем на последней странице. Трудно описать то ощущение, которое возникает от чтения этого текста. Кажется, сам сатана, сотканный из клочьев дыма, водоворотов крови и черного бархата, опускается на бетонные плиты двора, медленно, но неотвратимо, словно гигантская черная летучая мышь, сбрасывающая с высоты многокилограммовые окорока. Предсмертная улыбка сползает с губ Петра и с немым недоумением он смотрит на свои пальцы, меланхолично бьющие по клавиатуре. Один из ударов оказывается фатальным, пальцы разжимаются, клавиатура с глухим стуком падает на пол, Василиск Степанович поднимает глаза и видит, КАК ЭТО БЫВАЕТ. С ужасом он начинает понимать, ЧТО ЭТО ТАК.
НАЧИНАЕМ ГРЕЧЕСКУЮ СКАЗКУ.
Сейчас мы приехали на эту одну из немногих кафельных высоток, откуда видна широкая полоса берега, и с такой высоты еще может показаться, будто в море - остров, а далеко-далеко внизу - обрыв и темно-зеленоватые волны, набегающие на каменистый пляж. Вид оттуда на Гринвичскую бухту просто захватывающий - но я сейчас не буду о нем говорить. Сейчас у нас другая тема. После одного из визитов в «Бруклин» со мной произошла история, которая настолько напомнила сюжет знаменитого рассказа Джека Лондона «Черный кот», что она способна дать многим пищу для размышлений на тему «Что есть жизнь?» и вопрос о смысле жизни действительно неизбежно возникнет у многих. Скажу только, что Василий Иванович проснулся от собственного крика, когда в голове у него блеснула поразившая его мысль. Я процитирую его рассказ: «Там, внизу, у пирса, мы вместе со Шнейдером принимали солнечные ванны и болтали о музыке - он рассуждал о додекафонии Шнитке, я тщательно пытался проникнуть в пуантилизм раннего Лайбаха. Потом мы уже не думали ни о чем - оба были настолько счастливы, несмотря на обилие вещей, которые могли принести только что приобретенная свобода и доступ к интернету, доходивший до того что мы могли без труда находить в нем все, о чем думают мириады других людей, без всякого труда можно было представить, что такая возможность, черт возьми, может быть навсегда, - мы просто светились от счастья и не могли, не смели больше думать ни про что другое». Ну вот, сказал бы сейчас Василий Иванович, можно и остановиться.
Я был бы не прочь последовать его примеру, но долг перед мирозданием еще звучал в моих ушах, да и правда требует сказать, хотя бы кратко, несколько слов о последних годах жизни Василия Ивановича. Впрочем, опущу некоторые подробности, потому что все равно это будет un peu propre. Вспомним только один известный факт, который я привел выше. Дело было так. Проснувшись как-то, он увидел на подоконнике стеклянный шар с наклеенным листком бумаги. На листке была записка от Анны: «Время вышло». Ему исполнилось 59 лет, генералом ему стать не пришлось и единственным результатом перестройки его сознания после выхода в отставку стал небольшой компьютерный словарь и книга о русском в поэзии. Он как раз дочитывал последний том одного англоязычного перевода русской поэзии и обнаружил там наконец перевод стихотворения «Mythos», совершенно, кстати, ему неизвестный. Увидев название, Василий Иванович сильно разволновался и сел к компьютеру. Сначала он просто листал страницы, пытаясь понять, в чем же дело. Всё совпадало - и стихи, привычные и понятные по предыдущим переводам, почти родные и такие же бесполезные. Но вдруг среди множества фандоринских skiffs-books в руку ему попалась английская книжка, которую он видел много раз в руках Петьки перед конспиративными встречами с Котовским. Это было невероятно. Оказалось, перевод этот был известен и начинался так: Always believe in England… Самое главное было в том, что это было переводом на английский обычного русского произведения Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива…».
Дальше начинался английский текст. Василий Иванович долго, мучительно и не моргая глядел на несколько строк, словно пытаясь в них обнаружить хоть какой-то ответ. Потом он встал, походил по комнате и начал собираться. Заказав вертопрах, прибыл на место. Рванул дверцу, выскочил на улицу и побежал по улице куда глаза глядят. Уже подходя к цели, замедлил шаг, огляделся и понял, куда его ведет жизнь. Это была гостиница «Европа». Теперь, кажется, понятно, почему фраза, оброненная им тогда, звучала нелепо и неправдоподобно: «НАЧИНАЕМ ГРЕЧЕСКУЮ СКАЗКУ».
Кстати, кто бы вы думали был заказчиком этого издания? Графин, из которого пили Василий Иванович и Петька, действительно был японский. Не тот, индийский, купленный графом в Петербурге в лавке Кузнецовых на Кузнецком Мосту - тот стоял в соседней комнате, и не тот, бухарский, который он выменял у одного бухарика, с которым Петр Алексеевич по пьяному делу резался в шахматы. Этот был тот самый, бутафорский, на котором когда-то был нарисован пивной кран, причем кран-то оказался настоящим. Из него бургомистр пил пиво, когда болел душой за народ. Вообще, при Петре всё с этой игрушкой связанное было для немцев черной иронией. Конечно, они наверняка не без основания подозревали, кем в действительности была Анна. Насчет этого есть даже намек в одной из заметок Фурманова. (Я, разумеется, говорю только о винном погребе самого графа.)
Понятно, главное в смерти Анны тоже оставалось непонятным, если, конечно, принимать всерьез ту странную весть, пришедшую к нему в Амстердам и замечания о непонятных осколках и баллистической экспертизе, которая показала, что в бутыли действительно было постное масло. А вот что было непонятно по-настоящему - так это каким образом баночка с красненьким веществом исчезла с ночного столика в номере «Европы». Когда убийца пришел в себя и увидел, как тело убитого поднялось с пола, Петр полез на стул, нашел на стене телефон и вызвал жандармов. Убийцу, увидевшего в руке Петра пистолет, приволокли в дом, поместили в одну камеру с братом, долго допрашивали, а потом попросили сделать заявление для прессы. Выяснилось, правда, только то, чем именно он размахивал в камере, отправив в затяжной прыжок заодно и Петра, вызванного как понятого. Затем следственное дело было передано на рассмотрение Военного трибунала, где выяснилось, опять-таки из документов, одно любопытное обстоятельство. Перед своим прыжком под паровоз Анна нашла в кармане своего белого халата, видимо, там же, откуда перед тем достала бутылку, небольшую коробочку синего стекла, похожую на пузырек.
В инструкции было написано, «принять яд». Именно это и спасло жизнь Анне. Теперь, кажется, понятно, почему фраза, оброненная Василием Ивановичем тогда, в каземате Иоанновского равелина, звучала нелепо и неправдоподобно. НАЧИНАЕМ ГРЕЧЕСКУЮ СКАЗКУ. Интересна еще одна деталь. Жандармы, которые привели к Петру убийцу, рассказали, какое признание сделал Петр. «Меня попросили задушить брата, - сказал он, глядя на жандарма в упор, заплывшими от синевы глазами, - за то, что он предал идеалы революции» (никакого брата, разумеется, у Петра Семёновича не было). Последнее было очень странно. Объяснение напрашивалось одно - сам Петр, к слову, был в это время в полном сознании. Жандарм, воспринявший это известие как личное оскорбление, достал из кармана наручники и защелкнул их на запястьях Петра. Один жандарм остался возле Петра Семеновича, двое других ушли в столовую. Было совершенно очевидно, какую именно смерть выбрал Василий Иванович. Запив кокаин водой из графина, он выпил стакан воды и скончался от отравления парами эфира. Теперь, кажется, понятно, почему фраза, оброненная им перед смертью, звучала нелепо и неправдоподобно. НАЧИНАЕМ ГРЕЧЕСКУЮ СКАЗКУ.
Что же стало с Петром Семеновичем после того, хотя это уже не важно? Его отправили в Царское Село. Он вернулся домой только через четыре года, бледный и подавленный и засел за мемуары, которые мы и представляем любопытствующему читателю. На этих мемуарах, вошедших в историю, лежит отблеск той загадочной судьбы, которую выбрал для себя Петр Семенович. Уже на первых страницах мы узнаем о характере творчества Василия Ивановича, о том загадочном мире, которому тот служил. Но самое интересное происходит с Василиском Степановичем на последней странице. Трудно описать то ощущение, которое возникает от чтения этого текста. Кажется, сам сатана, сотканный из клочьев дыма, водоворотов крови и черного бархата, опускается на бетонные плиты двора, медленно, но неотвратимо, словно гигантская черная летучая мышь, сбрасывающая с высоты многокилограммовые окорока. Предсмертная улыбка сползает с губ Петра и с немым недоумением он смотрит на свои пальцы, меланхолично бьющие по клавиатуре. Один из ударов оказывается фатальным, пальцы разжимаются, клавиатура с глухим стуком падает на пол, Василиск Степанович поднимает глаза и видит, КАК ЭТО БЫВАЕТ. С ужасом он начинает понимать, ЧТО ЭТО ТАК.
НАЧИНАЕМ ГРЕЧЕСКУЮ СКАЗКУ.