Отчёт Котовского-фон Эрнена
Петька оторопело призвал собравшихся к действительности. В ответ раздались возгласы «Да!» и хлопки. Но я уже не слушал. «Ну надо же», - подумал я. И, вспомнив об этом в следующий миг - я понял причину своей задумчивости. «Вот оно, значит как…» - сказал я себе. Но, как оказалось - это было еще не всё. В тот момент я уже знал все ответы на вопросы: «Почему у нас так? И что делать?» Мне стало интересно, и я стал прислушиваться к разговору. И понял, что именно сейчас и произойдет.
Петька оторопело поднял палец, призывая к тишине. В зале наступила тишина. Потом в ней послышался голос: «А где это? Что вы имеете в виду под «не понятно»? И как можно понять то, чего нет? Это же бред!» Все захохотали. «Да что ты понимаешь!» - с горечью подумал я. Но вслух сказал: - А как вы считаете? Если бы я не знал, Пётр Семёнович, что это вы сказали - мне показалось… В зале засмеялись. - Вот именно, - сказал Петька. Он повернулся в сторону трибуны, и все увидели его лицо. Он тщательно приготовился к политинформации: на голове была кепка, в обоих карманах пиджака и заднем кармане джинсов было по кепке и в каждой руке было по две кепки. Он поднял одну руку, словно собираясь что-то показать. В этот момент он стал похож на молодого Ленина.
Я оторопело посмотрел на него, потом в зал и понял. Это он и есть. Я не мог поверить, что это он. И в то же время понимал, что это не я. И в то же время я был им, и это было странно. Но я не мог понять, в чем тут дело. Я даже подумал - а вдруг это действительно он? Но потом я сообразил, что это просто игра света и тени на стенах - или же Петька был в своем костюме-тройке, который maman подарила ему на день получения аттестата зрелости. Но это не было важно. Главное, он понял то же самое! Петька продолжал говорить, но я не слушал - и вдруг я понял, почему он так странно одет. Это он сам, подумал я.
Он оторопело поднял руку, призывая к тишине. Потом, видимо осознав происходящее с ним самим и своим лицом на мониторе - или это был какой-то другой человек? - он повернулся к залу спиной. По залу пронёсся тихий, похожий на отдалённый морской прибой шелест: присутствующие разворачивали листовки, которые им раздали при входе в зал Жерболин и Бандуясин. Потом всё стихло. В тишине я вдруг услышал, как где-то в зале тихо дышит девочка. В этот момент я понял, что мне делать.
Я оторопело выбежал из зала (речь идёт об актовом зале школы 50-х годов) и вышел на улицу. На улице была зима, но снег лежал лишь в нескольких местах - и был совсем не похож на тот белый сугроб у памятника Пушкину, памятный мне по годовщине февральской революции - а на снегу, словно маленькие белые грибы-поганки в сугробах вокруг памятника Пушкину и рядом с ним стояли люди. И среди них опять был Петька. Я посмотрел в его сторону. Он стоял в окружении других человек, которые не могли быть ни мною - потому что я только вышел из зала на улицу и был ещё здесь - ни другими людьми, ни самим собой.
Мы оторопело поглядели друг на друга, и я понял, что это он сам. Собственной персоной. Я знал, что сейчас произойдет.
Оторопело и испуганно, словно только что заметил меня на экране - а потом вдруг вспомнил обо мне - милиционер, одетый в странного рода хламиду, в которой я его видел впервые, повернулся и зашагал прочь. А вокруг него были другие милиционеры и люди в хламидах, но я уже не видел ни их лиц - они словно исчезли - ни самого Петьки. Это было как сон, только в тысячу раз сильнее. В тысячу раз соннее, в тысячу раз ярче. Но это была реальность, и я понял - сейчас будет то самое, ради чего я так тщательно пересчитывал кепки в руках и карманах Петьки. Это и была та самая минута, о которой говорил Будда: момент истины. Я понял, что это такое.
Петька оторопело поднял палец, призывая к тишине. В зале наступила тишина. Потом в ней послышался голос: «А где это? Что вы имеете в виду под «не понятно»? И как можно понять то, чего нет? Это же бред!» Все захохотали. «Да что ты понимаешь!» - с горечью подумал я. Но вслух сказал: - А как вы считаете? Если бы я не знал, Пётр Семёнович, что это вы сказали - мне показалось… В зале засмеялись. - Вот именно, - сказал Петька. Он повернулся в сторону трибуны, и все увидели его лицо. Он тщательно приготовился к политинформации: на голове была кепка, в обоих карманах пиджака и заднем кармане джинсов было по кепке и в каждой руке было по две кепки. Он поднял одну руку, словно собираясь что-то показать. В этот момент он стал похож на молодого Ленина.
Я оторопело посмотрел на него, потом в зал и понял. Это он и есть. Я не мог поверить, что это он. И в то же время понимал, что это не я. И в то же время я был им, и это было странно. Но я не мог понять, в чем тут дело. Я даже подумал - а вдруг это действительно он? Но потом я сообразил, что это просто игра света и тени на стенах - или же Петька был в своем костюме-тройке, который maman подарила ему на день получения аттестата зрелости. Но это не было важно. Главное, он понял то же самое! Петька продолжал говорить, но я не слушал - и вдруг я понял, почему он так странно одет. Это он сам, подумал я.
Он оторопело поднял руку, призывая к тишине. Потом, видимо осознав происходящее с ним самим и своим лицом на мониторе - или это был какой-то другой человек? - он повернулся к залу спиной. По залу пронёсся тихий, похожий на отдалённый морской прибой шелест: присутствующие разворачивали листовки, которые им раздали при входе в зал Жерболин и Бандуясин. Потом всё стихло. В тишине я вдруг услышал, как где-то в зале тихо дышит девочка. В этот момент я понял, что мне делать.
Я оторопело выбежал из зала (речь идёт об актовом зале школы 50-х годов) и вышел на улицу. На улице была зима, но снег лежал лишь в нескольких местах - и был совсем не похож на тот белый сугроб у памятника Пушкину, памятный мне по годовщине февральской революции - а на снегу, словно маленькие белые грибы-поганки в сугробах вокруг памятника Пушкину и рядом с ним стояли люди. И среди них опять был Петька. Я посмотрел в его сторону. Он стоял в окружении других человек, которые не могли быть ни мною - потому что я только вышел из зала на улицу и был ещё здесь - ни другими людьми, ни самим собой.
Мы оторопело поглядели друг на друга, и я понял, что это он сам. Собственной персоной. Я знал, что сейчас произойдет.
Оторопело и испуганно, словно только что заметил меня на экране - а потом вдруг вспомнил обо мне - милиционер, одетый в странного рода хламиду, в которой я его видел впервые, повернулся и зашагал прочь. А вокруг него были другие милиционеры и люди в хламидах, но я уже не видел ни их лиц - они словно исчезли - ни самого Петьки. Это было как сон, только в тысячу раз сильнее. В тысячу раз соннее, в тысячу раз ярче. Но это была реальность, и я понял - сейчас будет то самое, ради чего я так тщательно пересчитывал кепки в руках и карманах Петьки. Это и была та самая минута, о которой говорил Будда: момент истины. Я понял, что это такое.