Оторопело оторопев
Оторопело оторопев, Петька приступил к оторопеванию, предварительно поставив на место прорванный в трех местах правый рукав телогрейки. Надо сказать, что порван он был на уровне шеи, не вполне просох и уже успел залосниться - но особо восприимчивому уму дхаммы открылись в этом мимолетном видении страшные бездны человеческой немощи. Понимая, однако, всё это недостаточно ясно и не пытаясь разобраться в увиденном (может быть, потому, что предмет его мыслей не совпадал с предметом его органов чувств), Петька осторожно шагнул в сторону, а затем двумя легкими шагами, увернувшись от слабо задетой ноги, оказался рядом с поваленным деревом, уселся на его округлую гладкую поверхность, убрал с лица заляпанные грязью волосы и стал смотреть на оставшийся далеко позади обоз с Чапаевым.
Там всё было тихо, и никакой беды пока не происходило. Но затем Петька поднял глаза - и ему почудилось, будто он видит неподвижную фигуру Чапая: она словно стояла на обочине и смотрела в небо, зорко прищурясь. Петька даже протянул было руку, чтобы похлопать комдива по плечу и сообщить, насколько отчетлив в его теперешнем состоянии блеск его сапог, но вовремя одумался, отдернул руку и вздохнул. Ему стало грустно. Впереди, на безопасном расстоянии, тихонько покачивались верхушки отцветающих лип, среди их ветвей чернели длинные тени мертвых лошадей - они тоже казались сошедшими со страниц Бодлера и песен Кинчева.
Петька почему-то вспомнил - словно кино на миг пролетело перед его глазами, - что еще совсем недавно, в прошлой жизни, тоже был в этих местах и тоже любил рассматривать их летом, когда за деревней вдруг открывался необъятный простор, хоть и покрытый жестким в начале лета подлеском, над которым летали горластые стаи ворон, немного - всего на несколько мгновений - взбиравшиеся на покрытые жухлой травой холмики и падавшие оттуда вниз, к своему нескончаемому пиршеству над извивающейся между трав живой человеческой плотью. Вспоминать о том, каким было лето, иногда было приятно, часто же - неприятно, так как тогда всё повторялось с завидным постоянством: легкие пушистые облачка, золотые отражения солнца в дрожащей воде, синева неба и воздух, наполненный тоненьким жужжанием, сопровождающимся протяжными стонами коров на выгоне и тонким попискиванием мелкой кровной блошки, ползущей по ноге к икре.
Петька завидовал этим ползущим и дрожащим существам, знал, почему они любят и страдают, больше того, однажды даже испытал нечто похожее на счастье - как сейчас, глядя на неподвижно стоящую фигуру комкора в неподвижном желтом поле. Удовлетворения от увиденного он не испытал, кроме того (почему-то Петька не сомневался в том), что счастье на этот раз достанется неизвестным военкорам, а не известному комкору. Увидев комполка в последний раз, он долго глядел ему в глаза, потом моргнул и неожиданно для себя произнес: «Товарищ генерал, пожалуйте к штабу, у нас тут важное дело».
Комкор вздрогнул и поднял свои фасетчатые глаза. У него было доброе лицо - ему можно было позавидовать. «Ну что ж, пойдем», - ответил он и вдруг улыбнулся. Эта редкая для него улыбка вдруг так умилила Петьку, словно он уже выпил не по одной банке зеленого горлодера и смог наконец - пусть только на время - забыть о пройденных тяготах и унижениях, впрочем, это уже был только проблеск, мгновение, да и то ненадолго.
Дальше началась совсем другая история, с лысым Котовским, в волосах которого, тем не менее, запутывались все пули. Пока Петька с Чапаем лежали за деревом и ели свою баланду, бой постепенно переместился далеко на север и стал доноситься то спереди, то сзади. Сначала сзади, как и предполагал Петька, стреляли часто и вроде бы не очень прицельно, по крайней мере, вреда не было видно - поэтому он стал прикидывать, откуда ему лучше всего атаковать врага, при этом избегая ненужного риска. Станция Черкасская Лозовая, если ехать на подводе через лес, вряд ли могла представлять собой серьезное препятствие - вот только обоз. Обоз был серьезной угрозой - даже если обогнуть его с востока и незаметно проползти несколько верст на запад, там можно не увидеть никакого движения, только запах лошадиных внутренностей. И всё же ничего лучшего не подворачивалось. Оторопело оторопев, совершая про себя необходимые телодвижения, Петька повернулся и пополз к телеге, следя за движениями плывущей в синем небе жаворонковой стаи.