Сергей Стопалов «Фронтовые будни артиллериста. С гаубицей от Сожа до Эльбы. 1941-1945»
Как-то раз полк оказался в глухом лесу без связи со штабом бригады. Разведчики, посланные выяснить положение, доложили, что мы окружены. Это и так чувствовалось: стало тихо, и даже артиллерийские выстрелы были еле слышны. Более суток солдаты сидели в окопе, занимаясь своими делами: ремонтировали одежду или чистили оружие, а командир полка совещался с командирами батальонов и рот. Потом поступила команда готовиться к маршу. Больше бездействовать было нельзя: у нас почти не осталось боеприпасов, к концу подходил запас продуктов, а в обозе были раненые. Да и боевой дух солдат требовал поддержки.
Было принято решение двигаться с соблюдением всех правил предосторожности, выставив боевое охранение. Надо было искать путь к своим.
На другой день подошли к деревне, в которой, по данным разведки, были немцы. С наступлением темноты решили обойти деревню, и ночью марш был продолжен.
Судя по карте, на нашем пути находилось ещё несколько деревень, в которых могли быть войска противника, и их также надо было обходить. Мы были голодны, очень устали и шли медленно. Особенно трудно было преодолевать заболоченные места.
На отдых остановились в сосновом бору. Выставили посты, и разведчики приступили к обследованию местности. Через некоторое время из дома вышел мужик с ведром и направился в сарай. Разведчики подошли ближе и от него узнали, что рядом немцев не было. Соблюдая максимальную осторожность, мы тронулись в путь. Шли без отдыха и уже на следующий день встретили нашу воинскую часть и вместе с ней начали копать окопы и готовить оборону города Медынь. Потом снова шли, приближаясь к Москве. От всего этого настроение не улучшалось. Было так же трудно, холодно и голодно. Но и в самых тяжёлых условиях бывали просветы.
Недалеко от Малоярославца нашей роте было приказано охранять мост через реку Пра, по которому периодически двигались наши отступающие войска. Немцы неоднократно пытались перекрыть эту дорогу и создать условия для их окружения. Но рота стояла насмерть и отбивала все атаки. Ребята удобно расположились в мелколесье на небольшом бугре недалеко от шоссе. С этого места дорога хорошо просматривалась, а войска противника снизу не могли видеть наших позиций. Оценив обстановку, немцы решили вызвать на помощь авиацию, и вскоре над нами загудели моторы. Сбросив бесприцельно с десяток небольших бомб, штурмовики улетели.
Рядом со мной лежал командир взвода лейтенант Борин. Люди буквально влипли в мокрую землю индивидуальных окопчиков, и казалось, уже никогда не смогут от них оторваться.
После прекращения бомбежки мы увидели неподвижного Борина, в метре от головы которого лежал большой кусок телеграфного столба.
- Лейтенант! Вы живы? - крикнул я.
Борин чуть шевельнулся и шепотом ответил:
- Бомба. Сейчас взорвётся.
Еще раз взглянув вокруг и ничего не заметив, я снова позвал:
- Лейтенант, вставайте. Самолеты улетели.
И снова услышал шёпот:
- Бомба. Сейчас взорвётся.
Ещё один солдат, слышавший этот разговор, осмотрелся по сторонам и вдруг громко засмеялся:
- Товарищ лейтенант. Это бревно, а не бомба.
Рассмеялись и другие свидетели этой сцены.
Смех людей, промокших и продрогших, пролежавших в грязи многие часы и лишь случайно избежавших ранения или гибели, вызвал особый прилив сил. Действительно, мост отстояли, и приказ выполнили без потерь. Ну а случай с «бревном лейтенанта» надолго стал ротной байкой, при воспоминании о которой становится легче.
К сожалению, такие случаи были редким исключением. Чаще всего боевые действия сопровождались потерями. Из двухсот добровольцев, вышедших из Городка в начале июля, через три месяца в строю осталось не более двух десятков. Я был ранен одним из последних. Произошло это на окраине Наро-Фоминска в 60 километрах от Москвы.
Перед атакой в течение двух часов противник обстреливал из артиллерии наши позиции. Снаряды разрывались где-то рядом, и после очередного обстрела солдаты обнаружили меня под осколками кирпича. Поняв, что я жив, они вызвали санитаров.
Очнулся я уже в машине, увозившей раненых в Москву. Мне повезло. Ранение оказалось не слишком тяжёлым. Болела поврежденная кисть правой руки, а всё тело было покрыто ссадинами и синяками. Из госпиталя я позвонил домой и получил от соседей неутешительную информацию: бабушка с дядей Борей и его семьей эвакуировались, а куда, они не знали. Вскоре и меня погрузили в железнодорожную теплушку и отправили в Челябинский госпиталь. А через две недели я уже знал, что мои родные находятся в Верхнеуральске. Туда, после выхода из госпиталя, я сразу же и отправился.
Моё неожиданное появление произвело на бабушку и дядю огромное впечатление. Последнее письмо от меня было получено ещё в Москве более месяца назад, и теперь они всё больше беспокоились. И вдруг я появился, хотя и с повреждённой рукой, но вполне способным работать.
В армию меня ещё не брали по возрасту, и в военкомате сразу же предложили работу в совхозе или учёбу в автошколе. Я выбрал автошколу, тем более что перед самой войной в доме пионеров окончил курсы юных автомобилистов и получил право «управлять автомобилем на специально отведенном участке города в присутствии опытного водителя-инструктора».
В автошколе было две группы: младшая, в которой занятия недавно начались, и старшая, где обучение уже подходило к концу. Тогда я был скромным и записался в младшую группу. Но уже через несколько дней понял, что по теории существенно превосхожу своих соучеников. А вот практики не хватает. В Москве я наездил на старенькой полуторке ГАЗ-АА всего около двух часов. Преподаватель, к которому я обратился по этому вопросу, ничего внятного не сказал, посмотрел мое детское удостоверение, которое бабушка, к счастью, захватила, положил его в карман и вскоре уехал с ребятами старшей группы в Магнитогорск сдавать экзамены. А когда вернулся, вручил мне полноценные права шофёра третьего класса. Так, с двумя часами учебной езды, и началась моя шофёрская жизнь.
После получения прав меня направили на работу на автобазу «Союзсовхозтранс». Сначала мне и еще одному парню - Филиппову, получившему права вместе со мной, поручили восстановить давно не работающий старый легковой автомобиль ГАЗ-А, принадлежавший местному райисполкому. Дней пять мы возились с машиной, приводя её в порядок. Иногда к нам подходил пожилой механик Калмыков, проверял работу и говорил, что делать дальше. Наконец машина была готова. За руль сел Филиппов, а я взялся за заводную рукоятку. Несколько поворотов коленчатого вала, и двигатель заработал. Филиппов нажал на педаль сцепления, включил первую передачу и медленно начал отпускать педаль. Казалось, все хорошо, но… машина стала двигаться задом. Я обругал напарника, сел за руль, включил вторую передачу, но машина снова и ещё быстрей попятилась задом так, что чуть не врезалась в стену. Мы молча уставились на непослушную легковушку. Подошел механик и, узнав, что происходит, сел за руль, включил задний ход и медленно двинулся вперед. Он сразу же понял, в чём дело, и объяснил, что неправильно установлен редуктор заднего моста. Через час мы с Филипповым уже с радостью катались по двору автобазы. Это был первый практический урок в нашей профессии.
Первое время я работал на подхвате, замещая шоферов, не вышедших на работу из-за болезни или по другим причинам. Для меня это было важным, так как позволило мне достаточно хорошо познакомиться с городом и его окрестностями. Верхнеуральск оказался совсем небольшим городишкой, расположенным на левом берегу реки Урал. В то время в его одно-двухэтажных домиках проживало не более двадцати тысяч жителей. А на правом берегу Урала находились огороды и небольшие сарайчики для хранения сельскохозяйственного инвентаря. По реке проходила граница Европы и Азии. Поэтому в городе часто можно было услышать, например, такие слова: «Пойдём в Европу. Надо окучить картошку». И в этом не было ничего странного.
В городе находилось два крупных объекта, выходящих за рамки районного масштаба. Первым была тюрьма, точнее, политизолятор всесоюзного значения. Надзирателем там работал муж хозяйки, у которой мы жили. От него я впервые услышал, что здесь отбывала наказание Фанни Каплан, стрелявшая в Ленина, которую будто бы вождь приказал оставить в живых, чтобы она увидела своими глазами, как развивается страна. Впоследствии было опубликовано много материалов, опровергающих эту версию. Но тогда было интересно, и я верил.
Вторым предприятием, распространяющим свою продукцию по всему Уралу, был спиртной завод. Из его ворот постоянно выезжали грузовики с охраной, вывозившие двухсотлитровые металлические бочки со спиртом, а для возвращения пустой тары иногда использовали наши машины. Эту работу шофёры выполняли с большой охотой. А дело было в том, что из огромных бочек невозможно было вылить весь спирт, и там всегда оставалось несколько литров этой жидкости. Шофёры наливали в них два-три литра чистой воды, потом наклоняли и с помощью тонкого шланга отсасывали жидкость. Получалось нечто вроде довольно крепкой водки, которую употребляли сами или продавали. Однажды я принес домой пятилитровый бидон с этим напитком. Его продали на рынке, получив за это кучу разнообразных и нужных продуктов.
Я всегда старался помочь родным и по возможности приносил домой полные карманы зерна, которое мололи с помощью ручной мельницы, и из муки бабушка делала вкусные блинчики, лепешки и другие кулинарные изделия. А как-то раз я притащил два больших куска каменной соли, подобранных в глубокой колее. Видимо, туда её сбросили, чтобы вытащить застрявшую машину. Соль обмыли и пустили в дело, а один из кусков, весивший более двух килограммов, опять отнесли на рынок и обменяли на продукты. Соль, так же как и сахар, считалась дефицитным товаром.
В городе особенно трудно приходилось эвакуированным. Не хватало всего: продуктов, дров и мужской силы, за которую приходилось дорого платить. А потребность в ней постоянно росла. В холодный зимний день умер отец тети Лены - тесть дяди Бори. Надо было организовывать похороны. Денег на это не было. Я находился в командировке, и основные заботы легли на плечи двух школьников, учащихся пятого и шестого классов, и уже немолодого дяди Бори. Они с большим трудом на санках отвезли труп на кладбище, находящееся на другом конце города, вырыли небольшую могилу и без гроба запихали в неё тело деда. На всё это был потрачен почти целый день.
На нашей автобазе в основном работали шофёры старшего возраста. Им было особенно трудно и постоянно приходилось выкручиваться. В этом плане отличался старый шофёр Горобчук, приехавший с Украины. Как-то раз у его машины, полностью загруженной зерном, спустило колесо, а запасное лежало на дне кузова. Чтобы его достать, шофер разгрёб зерно, кое-как вытащил запаску и сбросил её на землю. После её установки необходимо было закинуть в кузов спущенное колесо. На это у старого человека не хватило сил, но он всё-таки нашёл выход. Подкатив колесо к кабине, он буквально навалил его на подножку, потом по крылу перетащил на капот, с капота на крышу кабины, и, наконец, колесо оказалось в кузове. Когда он об этом рассказывал, мы слушали с интересом и представляли себе, как пожилой человек разделывался с колесом, весившим около 100 килограммов.
Ещё над одним «изобретением» Горобчука долго смеялись все работники автобазы. Как-то раз он раздобыл несколько пар женских чулок. Надевая их, Горобчук закреплял чулки наверху резинкой, вырезанной из старой автомобильной камеры, и носил до тех пор, пока наружу не вылезали пальцы. Потом обрезал лохмотья, зашивал простым швом и снова надевал тот же чулок, но немного укороченный. Так одной пары ему хватало более чем на месяц.
Было принято решение двигаться с соблюдением всех правил предосторожности, выставив боевое охранение. Надо было искать путь к своим.
На другой день подошли к деревне, в которой, по данным разведки, были немцы. С наступлением темноты решили обойти деревню, и ночью марш был продолжен.
Судя по карте, на нашем пути находилось ещё несколько деревень, в которых могли быть войска противника, и их также надо было обходить. Мы были голодны, очень устали и шли медленно. Особенно трудно было преодолевать заболоченные места.
На отдых остановились в сосновом бору. Выставили посты, и разведчики приступили к обследованию местности. Через некоторое время из дома вышел мужик с ведром и направился в сарай. Разведчики подошли ближе и от него узнали, что рядом немцев не было. Соблюдая максимальную осторожность, мы тронулись в путь. Шли без отдыха и уже на следующий день встретили нашу воинскую часть и вместе с ней начали копать окопы и готовить оборону города Медынь. Потом снова шли, приближаясь к Москве. От всего этого настроение не улучшалось. Было так же трудно, холодно и голодно. Но и в самых тяжёлых условиях бывали просветы.
Недалеко от Малоярославца нашей роте было приказано охранять мост через реку Пра, по которому периодически двигались наши отступающие войска. Немцы неоднократно пытались перекрыть эту дорогу и создать условия для их окружения. Но рота стояла насмерть и отбивала все атаки. Ребята удобно расположились в мелколесье на небольшом бугре недалеко от шоссе. С этого места дорога хорошо просматривалась, а войска противника снизу не могли видеть наших позиций. Оценив обстановку, немцы решили вызвать на помощь авиацию, и вскоре над нами загудели моторы. Сбросив бесприцельно с десяток небольших бомб, штурмовики улетели.
Рядом со мной лежал командир взвода лейтенант Борин. Люди буквально влипли в мокрую землю индивидуальных окопчиков, и казалось, уже никогда не смогут от них оторваться.
После прекращения бомбежки мы увидели неподвижного Борина, в метре от головы которого лежал большой кусок телеграфного столба.
- Лейтенант! Вы живы? - крикнул я.
Борин чуть шевельнулся и шепотом ответил:
- Бомба. Сейчас взорвётся.
Еще раз взглянув вокруг и ничего не заметив, я снова позвал:
- Лейтенант, вставайте. Самолеты улетели.
И снова услышал шёпот:
- Бомба. Сейчас взорвётся.
Ещё один солдат, слышавший этот разговор, осмотрелся по сторонам и вдруг громко засмеялся:
- Товарищ лейтенант. Это бревно, а не бомба.
Рассмеялись и другие свидетели этой сцены.
Смех людей, промокших и продрогших, пролежавших в грязи многие часы и лишь случайно избежавших ранения или гибели, вызвал особый прилив сил. Действительно, мост отстояли, и приказ выполнили без потерь. Ну а случай с «бревном лейтенанта» надолго стал ротной байкой, при воспоминании о которой становится легче.
К сожалению, такие случаи были редким исключением. Чаще всего боевые действия сопровождались потерями. Из двухсот добровольцев, вышедших из Городка в начале июля, через три месяца в строю осталось не более двух десятков. Я был ранен одним из последних. Произошло это на окраине Наро-Фоминска в 60 километрах от Москвы.
Перед атакой в течение двух часов противник обстреливал из артиллерии наши позиции. Снаряды разрывались где-то рядом, и после очередного обстрела солдаты обнаружили меня под осколками кирпича. Поняв, что я жив, они вызвали санитаров.
Очнулся я уже в машине, увозившей раненых в Москву. Мне повезло. Ранение оказалось не слишком тяжёлым. Болела поврежденная кисть правой руки, а всё тело было покрыто ссадинами и синяками. Из госпиталя я позвонил домой и получил от соседей неутешительную информацию: бабушка с дядей Борей и его семьей эвакуировались, а куда, они не знали. Вскоре и меня погрузили в железнодорожную теплушку и отправили в Челябинский госпиталь. А через две недели я уже знал, что мои родные находятся в Верхнеуральске. Туда, после выхода из госпиталя, я сразу же и отправился.
Моё неожиданное появление произвело на бабушку и дядю огромное впечатление. Последнее письмо от меня было получено ещё в Москве более месяца назад, и теперь они всё больше беспокоились. И вдруг я появился, хотя и с повреждённой рукой, но вполне способным работать.
В армию меня ещё не брали по возрасту, и в военкомате сразу же предложили работу в совхозе или учёбу в автошколе. Я выбрал автошколу, тем более что перед самой войной в доме пионеров окончил курсы юных автомобилистов и получил право «управлять автомобилем на специально отведенном участке города в присутствии опытного водителя-инструктора».
В автошколе было две группы: младшая, в которой занятия недавно начались, и старшая, где обучение уже подходило к концу. Тогда я был скромным и записался в младшую группу. Но уже через несколько дней понял, что по теории существенно превосхожу своих соучеников. А вот практики не хватает. В Москве я наездил на старенькой полуторке ГАЗ-АА всего около двух часов. Преподаватель, к которому я обратился по этому вопросу, ничего внятного не сказал, посмотрел мое детское удостоверение, которое бабушка, к счастью, захватила, положил его в карман и вскоре уехал с ребятами старшей группы в Магнитогорск сдавать экзамены. А когда вернулся, вручил мне полноценные права шофёра третьего класса. Так, с двумя часами учебной езды, и началась моя шофёрская жизнь.
После получения прав меня направили на работу на автобазу «Союзсовхозтранс». Сначала мне и еще одному парню - Филиппову, получившему права вместе со мной, поручили восстановить давно не работающий старый легковой автомобиль ГАЗ-А, принадлежавший местному райисполкому. Дней пять мы возились с машиной, приводя её в порядок. Иногда к нам подходил пожилой механик Калмыков, проверял работу и говорил, что делать дальше. Наконец машина была готова. За руль сел Филиппов, а я взялся за заводную рукоятку. Несколько поворотов коленчатого вала, и двигатель заработал. Филиппов нажал на педаль сцепления, включил первую передачу и медленно начал отпускать педаль. Казалось, все хорошо, но… машина стала двигаться задом. Я обругал напарника, сел за руль, включил вторую передачу, но машина снова и ещё быстрей попятилась задом так, что чуть не врезалась в стену. Мы молча уставились на непослушную легковушку. Подошел механик и, узнав, что происходит, сел за руль, включил задний ход и медленно двинулся вперед. Он сразу же понял, в чём дело, и объяснил, что неправильно установлен редуктор заднего моста. Через час мы с Филипповым уже с радостью катались по двору автобазы. Это был первый практический урок в нашей профессии.
Первое время я работал на подхвате, замещая шоферов, не вышедших на работу из-за болезни или по другим причинам. Для меня это было важным, так как позволило мне достаточно хорошо познакомиться с городом и его окрестностями. Верхнеуральск оказался совсем небольшим городишкой, расположенным на левом берегу реки Урал. В то время в его одно-двухэтажных домиках проживало не более двадцати тысяч жителей. А на правом берегу Урала находились огороды и небольшие сарайчики для хранения сельскохозяйственного инвентаря. По реке проходила граница Европы и Азии. Поэтому в городе часто можно было услышать, например, такие слова: «Пойдём в Европу. Надо окучить картошку». И в этом не было ничего странного.
В городе находилось два крупных объекта, выходящих за рамки районного масштаба. Первым была тюрьма, точнее, политизолятор всесоюзного значения. Надзирателем там работал муж хозяйки, у которой мы жили. От него я впервые услышал, что здесь отбывала наказание Фанни Каплан, стрелявшая в Ленина, которую будто бы вождь приказал оставить в живых, чтобы она увидела своими глазами, как развивается страна. Впоследствии было опубликовано много материалов, опровергающих эту версию. Но тогда было интересно, и я верил.
Вторым предприятием, распространяющим свою продукцию по всему Уралу, был спиртной завод. Из его ворот постоянно выезжали грузовики с охраной, вывозившие двухсотлитровые металлические бочки со спиртом, а для возвращения пустой тары иногда использовали наши машины. Эту работу шофёры выполняли с большой охотой. А дело было в том, что из огромных бочек невозможно было вылить весь спирт, и там всегда оставалось несколько литров этой жидкости. Шофёры наливали в них два-три литра чистой воды, потом наклоняли и с помощью тонкого шланга отсасывали жидкость. Получалось нечто вроде довольно крепкой водки, которую употребляли сами или продавали. Однажды я принес домой пятилитровый бидон с этим напитком. Его продали на рынке, получив за это кучу разнообразных и нужных продуктов.
Я всегда старался помочь родным и по возможности приносил домой полные карманы зерна, которое мололи с помощью ручной мельницы, и из муки бабушка делала вкусные блинчики, лепешки и другие кулинарные изделия. А как-то раз я притащил два больших куска каменной соли, подобранных в глубокой колее. Видимо, туда её сбросили, чтобы вытащить застрявшую машину. Соль обмыли и пустили в дело, а один из кусков, весивший более двух килограммов, опять отнесли на рынок и обменяли на продукты. Соль, так же как и сахар, считалась дефицитным товаром.
В городе особенно трудно приходилось эвакуированным. Не хватало всего: продуктов, дров и мужской силы, за которую приходилось дорого платить. А потребность в ней постоянно росла. В холодный зимний день умер отец тети Лены - тесть дяди Бори. Надо было организовывать похороны. Денег на это не было. Я находился в командировке, и основные заботы легли на плечи двух школьников, учащихся пятого и шестого классов, и уже немолодого дяди Бори. Они с большим трудом на санках отвезли труп на кладбище, находящееся на другом конце города, вырыли небольшую могилу и без гроба запихали в неё тело деда. На всё это был потрачен почти целый день.
На нашей автобазе в основном работали шофёры старшего возраста. Им было особенно трудно и постоянно приходилось выкручиваться. В этом плане отличался старый шофёр Горобчук, приехавший с Украины. Как-то раз у его машины, полностью загруженной зерном, спустило колесо, а запасное лежало на дне кузова. Чтобы его достать, шофер разгрёб зерно, кое-как вытащил запаску и сбросил её на землю. После её установки необходимо было закинуть в кузов спущенное колесо. На это у старого человека не хватило сил, но он всё-таки нашёл выход. Подкатив колесо к кабине, он буквально навалил его на подножку, потом по крылу перетащил на капот, с капота на крышу кабины, и, наконец, колесо оказалось в кузове. Когда он об этом рассказывал, мы слушали с интересом и представляли себе, как пожилой человек разделывался с колесом, весившим около 100 килограммов.
Ещё над одним «изобретением» Горобчука долго смеялись все работники автобазы. Как-то раз он раздобыл несколько пар женских чулок. Надевая их, Горобчук закреплял чулки наверху резинкой, вырезанной из старой автомобильной камеры, и носил до тех пор, пока наружу не вылезали пальцы. Потом обрезал лохмотья, зашивал простым швом и снова надевал тот же чулок, но немного укороченный. Так одной пары ему хватало более чем на месяц.