(no subject)
мы с Ташей тогда были где-то в девятом классе. Она жила на Троещине с мамой. Папа жил в Чехии, потому что у него были какие-то проблемы с украинским законом.
я часто приезжала к Таше с ночевкой. На ночь она качала пресс, а потом мы курили в форточку - типа по всей квартире не расползался крепкий запах табачного дыма, и типа мама не знала, что мы курим в форточку.
у Таши все друзья были "с района", ну а зная Троещину, понятно, какие друзья это были. зато им было по 18 лет, и нам казалось очень круто, что они с нами тусуются.
летними вечерами мы шифровались в чужих троещинских дворах, сидели на детской площадке, в беседке или на общих балконах троещинских многоэтажек. курили, пили квас, жевали фруктовые жвачки. слушали депрессивного Дельфина, и, казалось, нет ничего круче, и казалось, ты понимаешь его каждое слово, каждую строчку. нервы обнажены как проводки под напряжением. опасно, и хочется, и страшно. страшно не за сейчас, а за то, что произойдет потом.
мы вообще казались себе тогда нереально крутыми.
я часто приезжала к Таше с ночевкой. На ночь она качала пресс, а потом мы курили в форточку - типа по всей квартире не расползался крепкий запах табачного дыма, и типа мама не знала, что мы курим в форточку.
у Таши все друзья были "с района", ну а зная Троещину, понятно, какие друзья это были. зато им было по 18 лет, и нам казалось очень круто, что они с нами тусуются.
летними вечерами мы шифровались в чужих троещинских дворах, сидели на детской площадке, в беседке или на общих балконах троещинских многоэтажек. курили, пили квас, жевали фруктовые жвачки. слушали депрессивного Дельфина, и, казалось, нет ничего круче, и казалось, ты понимаешь его каждое слово, каждую строчку. нервы обнажены как проводки под напряжением. опасно, и хочется, и страшно. страшно не за сейчас, а за то, что произойдет потом.
мы вообще казались себе тогда нереально крутыми.