Небо в алмазах...
Причудливо тасуется колода…
На днях случайно наткнулась на биографию А.П. Чехова и узнала интересную подробность. Оказывается Антон Палыч почти всю свою жизнь провел холостяком и женился, когда здоровье совсем расшаталось на актрисе Ольге Книппер и умер через три года после свадьбы. А кто же сопровождал его всю его жизнь, обхаживал, устраивал дела, вел хозяйство, холил и лелеял? Оказывается, его родная сестра - Маша. Она была младшей в семье, где было кроме нее еще пятеро сыновей. Единственная девочка, на которую легли все домашние тяготы небогатой семейной жизни семьи Чеховых. Денег не хватало, отец не мог найти работу, мама часто болела. Хозяйкой дома стала совсем ещё юная Маша. Она научилась готовить, стирать, шить, даже вязала платки на продажу. Все ее очень любили, конечно. Машу и вправду было за что любить.
Окончив училище, она продолжила образование на Высших женских курсах. Антон этим гордился. Он говорил друзьям, что сестра «умнеет с каждым днём». «Умная Маша» ещё и живописью начала заниматься. Её пейзажи хвалил сам Исаак Левитан. Художник даже объяснился Маше в любви. Антон, хорошо зная Левитана и понимая, что на роль мужа он не годится, сказал об этом Маше. И сестра постаралась забыть об Исааке Ильиче. Позже девушке сделал предложение друг семьи Чеховых - Александр Смагин. Маша решила посоветоваться с братом. Но в ответ Антон Павлович лишь надулся и не сказал ни слова, и «умная Маша» поняла: дом, если она его оставит, осиротеет, и Антон боится этого. Сложные вопросы Маша всегда решала просто: Смагин получил отказ, а Мария Павловна навсегда сделалась помощником Чехова. Она стала секретарём Антона, бегала по редакциям, договаривалась с издателями, вела всю его деловую переписку. Она самоотверженно создала ему все условия для творчества, избавила от всех хозяйственных хлопот. И ни разу в жизни не упрекнула Антона Павловича в том, что он не дал ей устроить личную жизнь. Спокойствие брата было важнее. Когда однажды Маша позволила себе загоститься у друзей в другом городе Антон Павлович не выдержал отсутствия привычного комфорта и написал им: «Возьмите длинную хворостину и погоните Машу домой… ибо отъезд её произвел такой же беспорядок, как если бы с неба вдруг исчезли все звёзды». И лишь однажды Антон Палыч решил хоть как-то поощрить свою сестру, оплатив ей поездку в Крым на отдых.
Когда они уехали из привычного города в деревню, Антон Павлович занялся любимой медицинской практикой. Маша и тут помогала: делала перевязки, ассистировала при несложных операциях. Антон Павлович взял на себя обязанности земского санитарного врача. Постоянные разъезды подорвали его здоровье. И Чехов переехал в Крым, купив в Ялте участок земли. Мария Павловна самолично следила за постройкой дома, обставляла комнаты прелестной белой дачи. Сюда в первую весну 20 века она привезла Ольгу Книппер - актрису Художественного театра. Спустя год Антон Павлович и Ольга Леонардовна обвенчались. А ещё через три года Чехова не стало. А что же Мария Павловна?
А Мария Павловна выполнила всё, о чём просил Антон Павлович в своём завещании. Разобрала архивы, опубликовала неизданное. Подготовила к печати шеститомник писем брата. В ялтинском доме организовала музей Чехова и была его бессменным директором.
Вот так получилось, что самоотверженно трудясь на благо гениального брата Маша посвятила ему всю свою жизнь. Единственную и неповторимую.
Причудливо тасуется колода…
Прочитав эту биографию, у меня что-то завертелось в памяти. Что-то очень знакомое и… чеховское. Словно дежавю. Словно что-то подобное, не совсем такое, но точно что-то подобное я уже встречала. Что-то из области самоотверженного служения во имя на благо кумира… И вот в какое-то мгновенье, когда наконец ухватила мысль за хвост, передо мной во всей неожиданной глубине всплыл чеховский «Дядя Ваня»… Честно говоря, я никогда не понимала этого произведения. О чем оно? О предназначении человека? О том, что это предназначение в труде?... Ну так во всяком случае нам говорили в школе. Не знаю, не знаю… По моему худшей агитации за труд и придумать нельзя.
Но что-то в «Дяде Ване» было еще кроме унылой песни «Слава труду!» И вот после открывшихся мне обстоятельств его взаимоотношений с сестрой, у меня нарисовалась странная картина… Уж не прорвалась ли в этой пьесе наружу его собственная история? Может быть он даже сам не понял этого. Ну что-то вроде оговорки «по Фрейду». А может быть, вернее я надеюсь, что он в глубине дыши, сам того не осознавая, все-таки испытывал какие-то угрызения совести за то, что своим эгоизмом обрек родную сестру на какое-то домашнее рабство и одиночество. . В общем решать, померещилось ли мне или вправду таким причудливым образом проступили следы философии и личности писателя в его произведении, решать будем вместе… Я лишь напомню вам сюжет и приведу наиболее красочные отрывки из этой не по-чеховски унылой пьесы.
Итак, пиеса! Действующие лица:
Серебряков Александр Владимирович - отставной профессор
Соня - его дочь от первого брака, племянница дяди Вани
Войницкий Иван Петрович - дядя Ваня, брат первой жены профессора
Елена Андреевна - красавица жена профессора, актриса.
А теперь внимание!
Самый напряженный момент пьесы - семейные разборки.
*******
Войницкий: О, как я обманут! Я обожал этого профессора, этого жалкого подагрика, я работал на него как вол! Я и Соня выжимали из этого имения последние соки; мы, точно кулаки, торговали постным маслом, горохом, творогом,сами не доедали куска, чтобы из грошей и копеек собирать тысячи и посылать ему. Я гордился им и его наукой, я жил, я дышал им! Все, что он писал и изрекал, казалось мне гениальным... Боже, а теперь? Вот он в отставке, и теперь виден весь итог его жизни: он ничто! Мыльный пузырь! И я обманут... вижу, - глупо обманут...
Соня: Дядя Ваня, сено у нас все скошено, идут каждый день дожди, все гниет, а ты занимаешься миражами. Ты совсем забросил хозяйство... Я работаю одна, совсем из сил выбилась...
********
Серебряков: Я пригласил вас, господа, чтобы объявить вам, что дело серьезное. Продолжать жить в деревне мне невозможно. Мы для деревни не созданы. Жить же в городе на те средства, какие мы получаем от этого имения, невозможно. Если продать, положим, лес, то эта мера экстраординарная, которою нельзя пользоваться ежегодно. Нужно изыскать такие меры, которые гарантировали бы нам постоянную, более или менее определенную цифру дохода. Я придумал одну такую меру и имею честь предложить ее на ваше обсуждение. Минуя детали, изложу ее в общих чертах. Наше имение дает в среднем размере не более двух процентов. Я предлагаю продать его.
Войницкий: Постой... Мне кажется, что мне изменяет мой слух. Повтори, что ты сказал.
Серебряков: Я предлагаю продать имение.
Войницкий: Вот это самое. Ты продашь имение, превосходно, богатая идея... А куда прикажешь деваться мне со старухой матерью и вот с Соней? Ты забыл? Это имение было куплено по тогдашнему времени за девяносто пять тысяч. Отец платил только семьдесят, и осталось долгу двадцать пять тысяч. Теперь слушайте... Имение это не было бы куплено, если бы я не отказался от наследства в пользу своей сестры, которую горячо любил. Твое первой жены между прочим и матери Сони. Мало того, я десять лет работал, как вол, и выплатил весь долг...
Серебряков: Я жалею, что начал этот разговор.
Войницкий: Имение теперь чисто от долгов и не расстроено только благодаря моим личным усилиям. И вот когда я стал стар, меня хотят выгнать отсюда в шею!
Серебряков: Я не понимаю, чего ты добиваешься!
Войницкий: Двадцать пять лет я управлял этим имением, работал, высыпал тебе деньги, как самый добросовестный приказчик, и за все время ты ни разу не поблагодарил меня. Все время - и в молодости и теперь - я получал от тебя жалованья пятьсот рублей в год - нищенские деньги! -и ты ни разу не догадалсяприбавить мне хоть один рубль!
Серебряков: Иван Петрович, почем же я знал? Я человек не практический иничего не понимаю. Ты мог бы сам прибавить себе сколько угодно.
Войницкий: Зачем я не крал? Отчего вы все не презираете меня за то, что я не крал? Это было бы справедливо, и теперь я не был бы нищим! Двадцать пять лет я Соней, как крот, сидел в четырех стенах... Все наши мысли и чувства принадлежали тебе одному. Днем мы говорили о тебе, о твоих работах, гордились тобою, с благоговением произносили твое имя; ночи мы губили на то, что читали журналы и книги, которые я теперь глубоко презираю!
Серебряков (гневно): Не понимаю, что тебе нужно?
Войницкий: Ты для нас был существом высшего порядка, а твои статьи мы знали наизусть... Но теперь у меня открылись глаза! Я все вижу! Пишешь ты об искусстве, но ничего не понимаешь в искусстве! Все твои работы, которые я любил, не стоят гроша медного! Ты морочил нас!
Серебряков: Господа! Да уймите же его, наконец! Я уйду!
Войницкий: Не замолчу! (Загораживая Серебрякову дорогу.) Постой, я не кончил! Ты погубил мою жизнь! Я не жил, не жил! По твоей милости я истребил, уничтожил лучшие годы своей жизни! Ты мой злейший враг!
Серебряков: Что ты хочешь от меня? И какое ты имеешь право говорить со мною таким тоном? Ничтожество! Если имение твое, то бери его, я не нуждаюсь в нем!
Войницкий: Пропала жизнь! Я талантлив, умен, смел... Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский...
Серебряков: Господа, что же это такое, наконец? Уберите от меня этого сумасшедшего! Не могу я жить с ним под одной крышей! Живет тут (указывает на среднюю дверь), почти рядом со мною... Пусть перебирается в деревню, во флигель, или я переберусь отсюда, но оставаться с ним в одном доме я не могу...
Елена Андреевна (мужу): Мы сегодня уедем отсюда! Необходимо распорядиться сию же минуту.
Серебряков: Ничтожнейший человек!
Соня (стоя на коленях, оборачивается к отцу): Надо быть милосердным, папа! Я и дядя Ваня так несчастны! (Сдерживая отчаяние.) Надо быть милосердным! Вспомни, когда ты был помоложе, дядя Ваня и бабушка по ночам переводили для тебя книги, переписывали твои бумаги... все ночи, все ночи! Я и дядя Ваня работали без отдыха, боялись потратить на себя копейку и все посылали тебе... Мы не ели даром хлеба! Я говорю не то, не то я говорю, но ты должен понять нас, папа. Надо быть милосердным!
Соня (дяде Ване): Дядя Ваня,я, быть может, несчастна не меньше твоего, однако же не прихожу в отчаяние. Я терплю и буду терпеть, пока жизнь моя не окончится сама собою... Терпи и ты…
**********
Соня: Уехали. (Утирает глаза). Дай бог благополучно. Ну, дядя Ваня, давай делать что-нибудь.
Войницкий: Работать, работать...
Соня: Давно, давно уже мы не сидели вместе за этим столом. Напиши, дядя Ваня, прежде всего счета. У нас страшно запущено. Сегодня опять присылали за счетом. Пиши. Ты пиши один счет, я - другой...
Войницкий: Дитя мое, как мне тяжело! О,если б ты знала, как мне тяжело!
Соня: Что же делать, надо жить!Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживем длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрем, и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой - и отдохнем. Я верую, дядя, верую горячо, страстно... Мы отдохнем! Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую... Бедный, бедный дядя Ваня, ты плачешь... Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди, дядя Ваня, погоди... Мы отдохнем... Мы отдохнем!... Мы отдохнем!
(иллюстрация Константина Качева)