Автобиография Агаты Кристи «Мой 20 век»
Эту книжку дала мне почитать Машка ( le_psak), со словами: «Это лучшее, из того что написала Агата Кристи». Заинтриговала, конечно, но все-таки я не ожидала, что это настолько хорошо. В итоге, с первых же страниц - я стала надоедать всем домашним постоянным зачитыванием и цитированием.
Потом я начала выписывать страницы с понравившимися фрагментами, но быстро поняла, что таким образом я рискую переписать всю книгу целиком.
У Агаты Кристи была удивительная, полная приключений, путешествий, интересных встреч, жизнь. А также завидное чувство юмора, самоирония и всяческое отсутствие звездой болезни:
«Относительно меня в семье существовало устойчивое мнение, что я «несообразительная». Я никогда не поспевала за невероятно быстрой реакцией мамы и сестры. К тому же мои высказывания отличались некоторой невразумительностью. Когда мне надо было что-то сказать, я с трудом подыскивала нужные слова. <…> И только в возрасте двадцати с чем-то лет я поняла, что в нашей семье был необычайно высокий уровень, и я была не менее, если не более сообразительная, чем все прочие. Что же касается невразумительности речей, то косноязычие останется при мне навсегда. Может, именно поэтому я и решила стать писательницей».
Описаний писательской деятельности в книге довольно мало, зато вдоволь описаний обустройства дома, а точнее домов, которые то и дело покупались и обустраивались. Животрепещущие описания занавесочек, обоев, мебели, садов, веранд и всего-всего того, что мы очень любим.
«В гостиной я решила сделать бледно-бледно-розовые гладкие стены, а потолок оклеить глянцевыми обоями - ветки боярышника, разбросанные по черному полю. Мне представлялось, что это будет создавать ощущение, будто находишься за городом, на лоне природы, а также что комната станет казаться ниже - я люблю комнаты с низкими потолками. В низенькой комнате чувствуешь себя уютнее, словно в избушке».
Ну скажите, кому-нибудь еще пришло бы в голову наклеить на потолок черные обои? Хотя идея с низкими потолками мне нравится, что-то в этом есть.
И, конечно, путешествия - бесконечная череда путешествий. Вот два отрывка - путешествие в Хорватию и в… Россию:
(о.Сплит)
«Много смешных воспоминаний связано у нас с югославским меню. Они все написаны по-сербохорватски, и мы, разумеется, понятия не имели, что в них. Мы, бывало, тыкали в меню пальцем наугад и не без волнения ждали, что же принесут. <…> Порции всегда были чрезмерными, и ни в одном ресторане не хотели получать по счету. Официант обычно бормотал на ломаном английском, французском или итальянском: «Не сегодня, не сегодня. Заплатите завтра». В последнее перед отъездом утро, твердо решив расплатиться по всем счетам, мы, разумеется, столкнулись с самыми большими трудностями в своем любимом ресторане: у нас не хотели брать денег. «Зайдите попозже» - сказали нам. «Но мы не можем зайти попозже, - в который раз твердили мы, - потому что уезжаем в полдень на пароходе». Небольшого роста официант тяжко вздохнул - перспектива заниматься арифметикой его явно удручала - ушел в маленькую комнатушку, долго чесал там затылок, пробовал поочередно разные карандаши, ворчал и в конце концов минут через пять вынес весьма скромный счет за то невероятное количество еды, которое мы поглотили, после чего пожелал нам удачи, и мы отбыли».
(путешествие в Россию, в Баку)
«Пришлось консультироваться с нашим официантом относительно того, какую еду брать в Россию. В основном официант рекомендовал, разумеется, икру - мы смирились с двумя невероятных размеров банками. Официант посоветовал также захватить шесть жареных уток. Плюс к этому мы везли с собой хлеб, коробку печенья, несколько банок джема и фунт чая - «для паровоза», как объяснил официант. Мы не совсем поняли, зачем паровозу чай. Быть может, он хотел сказать, что в России принято, чтобы пассажиры угощали чашкой чая машиниста? Как бы то ни было, мы прихватили чай и кофе».
«Баку очень напоминал Шотландию в воскресный день: никаких уличных развлечений, большинство магазинов закрыто, в двух-трех открытых - длинные очереди. Люди терпеливо стояли за какими-то непривлекательными товарами».
«Время от времени мы обращались к прохожим на всех доступных нам языках называя слова: «пароход», «порт» «причал», - никто не понимал ни по-французски, ни по-немецки, ни по-английски. В конце концов, нам чудом удалось найти лишь дорогу обратно в гостиницу».
Иногда я ловила себя на том, что автор прямо-таки читает мои мысли:
«Я всегда обожала ракушки, разноцветные камешки - все те сокровища, что так любят собирать дети. Яркое птичье перышко, пестрый листок - иногда я чувствую, что это и есть истинные драгоценности, они приносят несравненно больше радости, чем топазы, изумруды и дорогие безделушки Фаберже».
или
«Мне вполне может не понравиться какое-то место только потому, что очертания холмов кажутся неправильными. <…> Осматривать «виды» тоже скучно. Карабкаешься на вершину по горной тропе - и на тебе! Перед тобой действительно открывается панорама, но только и всего. Больше ничего. Ну, увидел ты ее, ну, сказал: «Грандиозно!» - и что дальше? Панорама расстилается под тобой, ты ее уже покорил».
Вся жизнь - сплошное путешествие, ее страшно укачивало на пароходах, в поездах заедали клопы, одолевала жара и отекали ноги - но она никогда не жаловалась и продолжала любить дорогу и путешествовала вплоть до преклонных лет.
В сорок лет второй раз вышла замуж и нашла ведь свою настоящую любовь! В общем, женщина во всех отношениях прекрасная, достойная подражания, уважения и восхищения. Ура!
Напоследок пару мудрых мыслей от Агаты Кристи:
«Мы вообще всегда остаемся такими, какими были в три, шесть, девять или двенадцать лет. В шесть-семь лет характер проявляется даже четче, потому что в этом возрасте наше поведение почти лишено притворства, а в двадцать мы уже надеваем некую маску, выдаем себя за кого-то другого - в зависимости от того, что модно в данный момент. Если в моде интеллектуализм, мы становимся интеллектуалами; если среди девушек популярны легкомыслие и фривольность, мы становимся легкомысленными и фривольными. С годами, однако, устаешь играть придуманную роль и все больше возвращаешься к себе самому, вновь обретая собственную индивидуальность. Это иногда смущает окружающих, но самому человеку приносит большое облегчение».
«Я вовсе не хочу сказать, что меня не восхищают покорение человеком воздушного пространства, его приключения в космосе, его уникальный дар, которым из всех живых существ обладает только он, эта жажда познания, неукротимый дух, эта храбрость - не только в самозащите, как у всех животных, но храбрость распорядиться своей жизнью в поисках неведомого. Я горжусь, что все это произошло во время моей жизни, и мечтала бы заглянуть в будущее, чтобы увидеть следующие шаги: уверена, они последуют один за другим очень скоро, разрастаясь, как снежная лавина.
Чем же все это кончится? Новыми триумфами? Или, может быть, гибелью человека побежденного его собственными честолюбивыми замыслами? Думаю, что нет. Человек выживет, хотя, не исключаю, лишь кое-где. Может произойти страшная катастрофа, но все человечество не погибнет. Несколько первобытных общин, уходящих корнями в простоту, знающих о прошлом понаслышке, медленно начнут строить цивилизацию сызнова».
Потом я начала выписывать страницы с понравившимися фрагментами, но быстро поняла, что таким образом я рискую переписать всю книгу целиком.
У Агаты Кристи была удивительная, полная приключений, путешествий, интересных встреч, жизнь. А также завидное чувство юмора, самоирония и всяческое отсутствие звездой болезни:
«Относительно меня в семье существовало устойчивое мнение, что я «несообразительная». Я никогда не поспевала за невероятно быстрой реакцией мамы и сестры. К тому же мои высказывания отличались некоторой невразумительностью. Когда мне надо было что-то сказать, я с трудом подыскивала нужные слова. <…> И только в возрасте двадцати с чем-то лет я поняла, что в нашей семье был необычайно высокий уровень, и я была не менее, если не более сообразительная, чем все прочие. Что же касается невразумительности речей, то косноязычие останется при мне навсегда. Может, именно поэтому я и решила стать писательницей».
Описаний писательской деятельности в книге довольно мало, зато вдоволь описаний обустройства дома, а точнее домов, которые то и дело покупались и обустраивались. Животрепещущие описания занавесочек, обоев, мебели, садов, веранд и всего-всего того, что мы очень любим.
«В гостиной я решила сделать бледно-бледно-розовые гладкие стены, а потолок оклеить глянцевыми обоями - ветки боярышника, разбросанные по черному полю. Мне представлялось, что это будет создавать ощущение, будто находишься за городом, на лоне природы, а также что комната станет казаться ниже - я люблю комнаты с низкими потолками. В низенькой комнате чувствуешь себя уютнее, словно в избушке».
Ну скажите, кому-нибудь еще пришло бы в голову наклеить на потолок черные обои? Хотя идея с низкими потолками мне нравится, что-то в этом есть.
И, конечно, путешествия - бесконечная череда путешествий. Вот два отрывка - путешествие в Хорватию и в… Россию:
(о.Сплит)
«Много смешных воспоминаний связано у нас с югославским меню. Они все написаны по-сербохорватски, и мы, разумеется, понятия не имели, что в них. Мы, бывало, тыкали в меню пальцем наугад и не без волнения ждали, что же принесут. <…> Порции всегда были чрезмерными, и ни в одном ресторане не хотели получать по счету. Официант обычно бормотал на ломаном английском, французском или итальянском: «Не сегодня, не сегодня. Заплатите завтра». В последнее перед отъездом утро, твердо решив расплатиться по всем счетам, мы, разумеется, столкнулись с самыми большими трудностями в своем любимом ресторане: у нас не хотели брать денег. «Зайдите попозже» - сказали нам. «Но мы не можем зайти попозже, - в который раз твердили мы, - потому что уезжаем в полдень на пароходе». Небольшого роста официант тяжко вздохнул - перспектива заниматься арифметикой его явно удручала - ушел в маленькую комнатушку, долго чесал там затылок, пробовал поочередно разные карандаши, ворчал и в конце концов минут через пять вынес весьма скромный счет за то невероятное количество еды, которое мы поглотили, после чего пожелал нам удачи, и мы отбыли».
(путешествие в Россию, в Баку)
«Пришлось консультироваться с нашим официантом относительно того, какую еду брать в Россию. В основном официант рекомендовал, разумеется, икру - мы смирились с двумя невероятных размеров банками. Официант посоветовал также захватить шесть жареных уток. Плюс к этому мы везли с собой хлеб, коробку печенья, несколько банок джема и фунт чая - «для паровоза», как объяснил официант. Мы не совсем поняли, зачем паровозу чай. Быть может, он хотел сказать, что в России принято, чтобы пассажиры угощали чашкой чая машиниста? Как бы то ни было, мы прихватили чай и кофе».
«Баку очень напоминал Шотландию в воскресный день: никаких уличных развлечений, большинство магазинов закрыто, в двух-трех открытых - длинные очереди. Люди терпеливо стояли за какими-то непривлекательными товарами».
«Время от времени мы обращались к прохожим на всех доступных нам языках называя слова: «пароход», «порт» «причал», - никто не понимал ни по-французски, ни по-немецки, ни по-английски. В конце концов, нам чудом удалось найти лишь дорогу обратно в гостиницу».
Иногда я ловила себя на том, что автор прямо-таки читает мои мысли:
«Я всегда обожала ракушки, разноцветные камешки - все те сокровища, что так любят собирать дети. Яркое птичье перышко, пестрый листок - иногда я чувствую, что это и есть истинные драгоценности, они приносят несравненно больше радости, чем топазы, изумруды и дорогие безделушки Фаберже».
или
«Мне вполне может не понравиться какое-то место только потому, что очертания холмов кажутся неправильными. <…> Осматривать «виды» тоже скучно. Карабкаешься на вершину по горной тропе - и на тебе! Перед тобой действительно открывается панорама, но только и всего. Больше ничего. Ну, увидел ты ее, ну, сказал: «Грандиозно!» - и что дальше? Панорама расстилается под тобой, ты ее уже покорил».
Вся жизнь - сплошное путешествие, ее страшно укачивало на пароходах, в поездах заедали клопы, одолевала жара и отекали ноги - но она никогда не жаловалась и продолжала любить дорогу и путешествовала вплоть до преклонных лет.
В сорок лет второй раз вышла замуж и нашла ведь свою настоящую любовь! В общем, женщина во всех отношениях прекрасная, достойная подражания, уважения и восхищения. Ура!
Напоследок пару мудрых мыслей от Агаты Кристи:
«Мы вообще всегда остаемся такими, какими были в три, шесть, девять или двенадцать лет. В шесть-семь лет характер проявляется даже четче, потому что в этом возрасте наше поведение почти лишено притворства, а в двадцать мы уже надеваем некую маску, выдаем себя за кого-то другого - в зависимости от того, что модно в данный момент. Если в моде интеллектуализм, мы становимся интеллектуалами; если среди девушек популярны легкомыслие и фривольность, мы становимся легкомысленными и фривольными. С годами, однако, устаешь играть придуманную роль и все больше возвращаешься к себе самому, вновь обретая собственную индивидуальность. Это иногда смущает окружающих, но самому человеку приносит большое облегчение».
«Я вовсе не хочу сказать, что меня не восхищают покорение человеком воздушного пространства, его приключения в космосе, его уникальный дар, которым из всех живых существ обладает только он, эта жажда познания, неукротимый дух, эта храбрость - не только в самозащите, как у всех животных, но храбрость распорядиться своей жизнью в поисках неведомого. Я горжусь, что все это произошло во время моей жизни, и мечтала бы заглянуть в будущее, чтобы увидеть следующие шаги: уверена, они последуют один за другим очень скоро, разрастаясь, как снежная лавина.
Чем же все это кончится? Новыми триумфами? Или, может быть, гибелью человека побежденного его собственными честолюбивыми замыслами? Думаю, что нет. Человек выживет, хотя, не исключаю, лишь кое-где. Может произойти страшная катастрофа, но все человечество не погибнет. Несколько первобытных общин, уходящих корнями в простоту, знающих о прошлом понаслышке, медленно начнут строить цивилизацию сызнова».