Читая Достоевского: размышления о бриллиантовых серьгах Лизаветы Николаевны
"Бесов" я впервые прочитал давно и до сих пор регулярно снимаю книгу с полки, просматривая несколько страниц. Иногда какой-нибудь эпизод, виденный неоднократно, вдруг вызывает совершенно новые мысли.
В одно утро пронеслась по всему городу весть об одном безобразном и возмутительном кощунстве. При входе на нашу огромную рыночную площадь находится ветхая церковь Рождества Богородицы, составляющая замечательную древность в нашем древнем городе. У врат ограды издавна помещалась большая икона богоматери, вделанная за решеткой в стену. И вот икона была в одну ночь ограблена, стекло киота выбито, решетка изломана и из венца и ризы было вынуто несколько камней и жемчужин, не знаю очень ли драгоценных. Но главное в том, что кроме кражи совершено было бессмысленное, глумительное кощунство: за разбитым стеклом иконы нашли, говорят, утром живую мышь. Положительно известно теперь, четыре месяца спустя, что преступление совершено было каторжным Федькой, но почему-то прибавляют тут и участие Лямшина. Тогда никто не говорил о Лямшине и совсем не подозревали его, а теперь все утверждают, что это он впустил тогда мышь. Помню, все наше начальство немного потерялось. Народ толпился у места преступления с утра. Постоянно стояла толпа, хоть и не бог знает какая, но все-таки человек во сто. Одни приходили, другие уходили. Подходившие крестились, прикладывались к иконе; стали подавать, и явилось церковное блюдо, а у блюда монах, и только к трем часам пополудни начальство догадалось, что можно народу приказать и не останавливаться толпой, а, помолившись, приложившись и пожертвовав, проходить мимо. На фон Лембке этот несчастный случай произвел самое мрачное впечатление. Юлия Михайловна, как передавали мне, выразилась потом, что с этого зловещего утра она стала замечать в своем супруге то странное уныние, которое не прекращалось у него потом вплоть до самого выезда, два месяца тому назад, по болезни, из нашего города, и, кажется, сопровождает его теперь и в Швейцарии, где он продолжает отдыхать после краткого своего поприща в нашей губернии.
Помню, в первом часу пополудни я зашел тогда на площадь; толпа была молчалива и лица важно-угрюмые. Подъехал на дрожках купец, жирный и желтый, вылез из экипажа, отдал земной поклон, приложился, пожертвовал рубль, охая взобрался на дрожки и опять уехал. Подъехала и коляска с двумя нашими дамами в сопровождении двух наших шалунов. Молодые люди (из коих один был уже не совсем молодой) вышли тоже из экипажа и протеснились к иконе, довольно небрежно отстраняя народ. Оба шляп не скинули, а один надвинул на нос пенсне. В народе зароптали, правда, глухо, но неприветливо. Молодец в пенсне вынул из портмоне, туго набитого кредитками, медную копейку и бросил на блюдо; оба, смеясь и громко говоря, повернулись к коляске. В эту минуту вдруг подскакала в сопровождении Маврикия Николаевича Лизавета Николаевна. Она соскочила с лошади, бросила повод своему спутнику, оставшемуся по ее приказанию на коне, и подошла к образу именно в то время, когда брошена была копейка. Румянец негодования залил ее щеки; она сняла свою круглую шляпу, перчатки, упала на колени перед образом, прямо на грязный тротуар, и благоговейно положила три земных поклона. Затем вынула свой портмоне, но так как в нем оказалось только несколько гривенников, то мигом сняла свои бриллиантовые серьги и положила на блюдо.
- Можно, можно? На украшение ризы? - вся в волнении спросила она монаха.
- Позволительно, - отвечал тот; - всякое даяние благо.
Народ молчал, не выказывая ни порицания, ни одобрения. Лизавета Николаевна села на коня в загрязненном своем платье и ускакала.
Лиза - один из самых обаятельных и трагических персонажей романа - классическая царевна, Иван-царевич которой оказался бесом. Какие эмоции вызывает ее поступок у вас? А народ тем не менее не выказывает ни порицания, ни одобрения...
Почему народ не выражает тех чувств, которые испытывает читатель? Потому что Лиза - барышня - чужая. Но в чем же неразделимая пропасть между ней и толпой, стоящей перед иконой? Ведь крепостное право отменили - по закону все равны. И чувства в отношении "золотой молодежи", глумливо бросившей копейку и ведущей себя в целом хамски, у народа и Лизаветы Николаевны одинаковы.
А пропасть - это те самые бриллиантовые серьги, которые Лиза может пожертвовать, а больше никто из собравшихся. И если подумать - ведь эти серьги достались ей даром, она и дня в своей жизни не работала. И загрязненное платье стирать тоже придется не ей. Может, собравшийся народ всего этого и не формулирует для себя, но явно чувствует. Что ж он тут может одобрить?
И еще. В этих бриллиантовых серьгах, брошенных на церковное блюдо, проявился абсолютный волюнтаризм Лизаветы Николаевны. На протяжении всего романа она последовательно делает всё, что хочет, нарушая любые правила. А народ - это прежде всего общество, которое неодобрительно относится к нарушению правил. Даже с благими намерениями.
Кстати, вспомнился еще один случай, о котором когда-то читал в книге Марины Влади:
Дело было, когда она уже вышла замуж за Высоцкого и переехала в Союз. Пошла она в продовольственный магазин. И как-то так получилась, что у кассы она товар оплатила, а один плавленый сырок то ли куда-то закатился, то ли еще что - не помню, но у продавщицы сложилось впечатление, что Марина хотела сырок похитить. В чем она ее и упрекнула.
Влади не долго думая достает все деньги, что были при ней, и кидает продавщице - на, мол, подавись, как можно было подумать, что я копеечный сырок украду?
Но вместо ожидаемого одобрения и раскаяния продавщица ответила:
- Наши деньги бросаете. А нам они в отличие от вас трудом достаются.
В общем, не всегда и не везде наличие пачки денег (или бриллиантовых серег) и готовность легко с ними расстаться гарантируют решение всех проблем.