"У каждого должно быть на этой земле место, где ему привольно"
Мне кажется, у каждого должно быть на этой земле место, где ему хорошо и привольно
Обычно Биркин звонит по ночам. У него там в Тахте на Нижнем Амуре разгар рабочего дня, когда в Москве время сладких снов. Он это прекрасно знает, однако полагает, что может звонить, когда захочет, ибо его потребность поговорить со мной - априори важнее моих сладких снов.
- Ну, что, фальсификатор хренов! - бодро начинает разговор Биркин (ни "здравствуй", ни "как дела", - это все сантименты). - Опять выборы подтасовал?!
Биркин знает, что я работаю в правительственной газете, и по его представлениям я - в ответе за всю власть на территории Российской Федерации. Он еще минут пять выказывает осведомленность в оппозиционных претензиях к ЦИКу, премьеру и президенту, затем ласково спрашивает: а ты че молчишь, пьяный что ли? Терпеть это дальше в третьем часу ночи становится непереносимым, и я перехожу в тотальное наступление.
- Слушай, Биркин, - говорю я, - у тебя откуда деньги на частный разговор с Москвой? Ты уже десять минут несешь какую-то несистемно-оппозиционную околесицу и, судя по всему, закругляться не собираешься. А может быть, ты, Биркин, нашакалил "капусты" у Госдепа? И теперь на халяву раззваниваешь по всей стране всякую хрень своим вражеским голосом! Подумай, Биркин, на чью воду ты льешь мельницу? Тьфу, на чью мельницу ты льешь воду?
Биркин чрезвычайно доволен: во-во, я же говорю - ты пьяный в стельку!
Так вот мы с ним и разговариваем.
Вообще-то Юрий Иванович человек добрый и даже застенчивый. Его бесконечное хамство - оборотная сторона медали, на лицевой стороне которой - святая доброта и редкая начитанность. Биркин, например, свободно, безо всякой помощи литературных критиков, читает Бродского и иногда делится со мной довольно точными наблюдениями. Ну, склонность к Бродскому мне понятна: поэт любил "водичку" (сначала невскую, потом венецианскую), а Биркин по образованию ихтиолог. Кстати, когда мы познакомились, работал Юрий Иванович рыбосчетчиком. Есть такая профессия - считать красную рыбу, заходящую на нерест в горную дальневосточную речку Ул. Там, на высоком берегу чистейшего Ула, стоит зимовье, где Биркин проводил время с лета до глубокой осени. Туда, в это зимовье, мы с двумя-тремя друзьями наведывались к нему каждый август. Боже, какое это счастье! С горки было видно море тайги, где в радиусе двухсот километров не существовало человеческого жилья. В прохладном быстром Уле водилось множество ленков и хариусов. И поскольку стада заходящей на нерест кеты намного превышали возможности реки, эти рыбины тоже набрасывались на наши спининговые блёсны. А ковры из подосиновиков и маслят, а поляны голубики и брусники!.. А брусничный чай, а жареный хариус, а уха из ленка, а копченый таймень! А разговоры с Биркиным на берегу у костерка до рассвета, когда предельно ясно становится, чего же ты стоишь на самом деле, без должностей и наград!..
Сначала мы бывали там каждый год, потом - через год, потом - через два. Последний раз мы ночевали в его зимовье на Уле десять лет назад. И все десять лет после этого собираемся туда, говорим, мечтаем, бодримся.
Чтобы попасть к Биркину, надо лететь семь часов до Хабаровска, оттуда двое суток идти по Амуру до города Николаевска в устье реки, оттуда несколько часов на частном катере через два озера - Орель и Чля до брошенного поселка Кульчи, оттуда по реке Джапи до едва заметной в кустах тропинки, оттуда по этой самой тропинке полтора часа через марь, потом в сопку, потом еще километра полтора через редкий лесок, - и вот оно зимовье, под которым знакомо шумит веселый Ул.
Всякий раз мы говорим: бог даст - будем там снова. Но годы идут и каждый из нас рано или поздно начинает понимать: не даст.