муравей
Этим вечером я лежал на белой скамейке и смотрел, как бегущая по асфальту струйка муравьев обрабатывает и растаскивает кусочек яблока, который я им подложил. Потом струйка стала тоньше и затем совсем прервалась, хотя кусок яблока вроде бы не потерял свою привлекательность, и оставалось там еще много. Потом где-то в насупившемся небе громыхнул первый раскат надвигающегося шторма. Какие муравьи молодцы, подумал я. Умеют остановиться, когда еще не все съедено. Не то, что мы: людей никаким громом не спугнешь, когда идет раздел ништяков.
И тащим мы каждый в свою пещеру, а не в муравейник.
И выживаем мы поотдельности, а не компанией.
И особенно мне нравится идея состоять из трех неправильных сфер, одна из которых еще и с усиками.
Я немедленно становлюсь тремя сферами, и быстро-быстро перебираю шестью тоненькими конечностями, спасаясь от первых брызг прибывшей грозы и наступающей темноты. Я бегу домой, к моим братьям и сестрам, вместе с которыми мы только что деловито демонтировали гигантский кусок еды, явившийся к нам с неба, - теперь мы и наше потомство сможем кормиться долгие дни.
Занятый радостью общего дела, я с компьютерной точностью бегу к муравейнику, - разве хоть кто-то из нас может заблудиться? Но мне вдруг начинает казаться, что на самом деле я от него удаляюсь. Тревога по очереди прокрадывается во все шесть моих конечностей, превращаясь в дрожь, и продолжает расти, расползаясь по моему непривычному телу.
И уже после подъезда, после лифта, после щелчка дверного замка, то, что удерживало сферы вместе, исчезает, и я распадаюсь на нелепые геометрические фигуры и линии, надо мной - зловещий скрип неимоверно тяжелой двери, обнажающей хранящуюся за ней черноту пустой квартиры. Этот вакуум с шипением всасывает меня, швыряет внутрь, воздух заканчивается, голодные стены набрасываются на меня, сдавливая, расплющивая меня, и я умираю.
..Какое облегчение, что даже муравьи после смерти летят к свету. Моя жалкая истерзанная тушка - мокрое пятнышко на асфальте, которое даже самые остроглазые из вас не заметят, хотя это именно ваша нога оставила его там. Я не зол на вас, потому что мне до этого уже нет дела: свет приближается, безмятежная благодать совсем рядом, я весь в слезах священного экстаза! Кротко и набожно лобызнул длань, отершую мое мокрое лицо, и вдруг:
- Сдурел?
Мутное сияние начинает обретать вполне резкие черты, но в этом нет необходимости: это голос Мары, включившей свет в коридоре. Чей же еще.
В руке у Мары большой разделочный нож.
- Грохоту было. Думала, какие-то ублюдки дверь вынесли, - хмуро поясняет она, проследив мой взгляд.
Я лежу на спине. Надо мной - белое линялое брюхо коридорных антресолей.
Чувствую ноющим затылком песок в прихожей, чувствую, как с волос сбегают капли дождя, чувствую прилипшую футболку, чувствую голенища, отходящие от быстрого бега на роликах, которые на два размера больше, чем мне надо.
Еще чувствую холод пола, чувствую нытье под левой ключицей, чувствую оставшееся от Мариной отдернутой руки тепло.
Чувствую досаду от того, что не смогу объяснить ей, как это я так глупо растянулся в коридоре, и с чего я целую ей руки, и почему ливень снаружи, а его свежие капли - внутри, сбегают по моим вискам.
Стены дома, временно приютившего меня, стоят на месте и имеют абсолютно безобидный вид. За Мариной спиной маячит ухмыляющийся горшок с кактусом, на кухне что-то победоносно шипит, выбравшись из кастрюль на волю.
Деловито спрашивает, высматривая симптомы сотрясения, оценивая ущерб, ощупывая меня циничным взглядом дежурного медика:
- Больно?
Что мне ответить?
- Да не.. Нормально..
Но на самом деле, нет, не нормально: я чувствую отчаянное горе от того, что не добрался до муравейника.
И тащим мы каждый в свою пещеру, а не в муравейник.
И выживаем мы поотдельности, а не компанией.
И особенно мне нравится идея состоять из трех неправильных сфер, одна из которых еще и с усиками.
Я немедленно становлюсь тремя сферами, и быстро-быстро перебираю шестью тоненькими конечностями, спасаясь от первых брызг прибывшей грозы и наступающей темноты. Я бегу домой, к моим братьям и сестрам, вместе с которыми мы только что деловито демонтировали гигантский кусок еды, явившийся к нам с неба, - теперь мы и наше потомство сможем кормиться долгие дни.
Занятый радостью общего дела, я с компьютерной точностью бегу к муравейнику, - разве хоть кто-то из нас может заблудиться? Но мне вдруг начинает казаться, что на самом деле я от него удаляюсь. Тревога по очереди прокрадывается во все шесть моих конечностей, превращаясь в дрожь, и продолжает расти, расползаясь по моему непривычному телу.
И уже после подъезда, после лифта, после щелчка дверного замка, то, что удерживало сферы вместе, исчезает, и я распадаюсь на нелепые геометрические фигуры и линии, надо мной - зловещий скрип неимоверно тяжелой двери, обнажающей хранящуюся за ней черноту пустой квартиры. Этот вакуум с шипением всасывает меня, швыряет внутрь, воздух заканчивается, голодные стены набрасываются на меня, сдавливая, расплющивая меня, и я умираю.
..Какое облегчение, что даже муравьи после смерти летят к свету. Моя жалкая истерзанная тушка - мокрое пятнышко на асфальте, которое даже самые остроглазые из вас не заметят, хотя это именно ваша нога оставила его там. Я не зол на вас, потому что мне до этого уже нет дела: свет приближается, безмятежная благодать совсем рядом, я весь в слезах священного экстаза! Кротко и набожно лобызнул длань, отершую мое мокрое лицо, и вдруг:
- Сдурел?
Мутное сияние начинает обретать вполне резкие черты, но в этом нет необходимости: это голос Мары, включившей свет в коридоре. Чей же еще.
В руке у Мары большой разделочный нож.
- Грохоту было. Думала, какие-то ублюдки дверь вынесли, - хмуро поясняет она, проследив мой взгляд.
Я лежу на спине. Надо мной - белое линялое брюхо коридорных антресолей.
Чувствую ноющим затылком песок в прихожей, чувствую, как с волос сбегают капли дождя, чувствую прилипшую футболку, чувствую голенища, отходящие от быстрого бега на роликах, которые на два размера больше, чем мне надо.
Еще чувствую холод пола, чувствую нытье под левой ключицей, чувствую оставшееся от Мариной отдернутой руки тепло.
Чувствую досаду от того, что не смогу объяснить ей, как это я так глупо растянулся в коридоре, и с чего я целую ей руки, и почему ливень снаружи, а его свежие капли - внутри, сбегают по моим вискам.
Стены дома, временно приютившего меня, стоят на месте и имеют абсолютно безобидный вид. За Мариной спиной маячит ухмыляющийся горшок с кактусом, на кухне что-то победоносно шипит, выбравшись из кастрюль на волю.
Деловито спрашивает, высматривая симптомы сотрясения, оценивая ущерб, ощупывая меня циничным взглядом дежурного медика:
- Больно?
Что мне ответить?
- Да не.. Нормально..
Но на самом деле, нет, не нормально: я чувствую отчаянное горе от того, что не добрался до муравейника.