Жизнь, смерть, любовь, туберкулёз
Так получилось, что первое, что я прочла у Чехова - были "Цветы запоздалые" - о любви, смерти, ожидании, туберкулёзе. Рассказ сентиментальный, безнадежный, бесконечно грустный.
Впрочем, и чудесный. Маруся, влюблённая в доктора Топоркова, придумывает его себе, наделяет качествами, которых, пожалуй, у него на самом деле нет и быть не может. В общем-то, Николай Топорков почти Ионыч,.. пусть с поправкой на врачебный талант - окаменевшая, оцепеневшая душа. И умирающая Маруся вдруг своей любовью и мечтой разбивает эту окаменелость - выдуманный образ - воплощается в жизнь - он становится таким, каким она его вымечтала и полюбила. Маруся умирает в Париже, Топоркова снова захватывает рутина жизни; но даже безысходная тоска последних строк рассказа не перечёркивает громадности произошедшего.
Рассказ написан Чеховым в 22 года, и кажется очень нетипичным: в нём он, как писатель, равноудалён и от Антоши Чехонте и от того Чехова, о котором заговорят в конце 80-х. Но это не важно ("важно-неважно-неважно-важно"), оставим бесцеремонную манеру разрезать творческие биографии на периоды...
И вообще оставим творчество, поговорим об Антоне Павловиче. Нет, чтобы мне не бубнил Бунин, про мрачного, серьёзного Антона Павловича, чтобы не говорили про Чехова бесстрастного , про Чехова циничного - не поверю; хотя, конечно, никто не соврал - был и таким, и этаким - временами. Но всё равно прожил жизнь многостороннего, порывистого, страстно увлекающегося человека - ну где тут бесстрастность? И даже в знаменитой чеховской фразе "К сожалению, я не сентиментален" есть двойное дно - откуда взялось это сожаление? Мне отчего-то кажется (хотя подтвердить документально своё предположение не могу), что где-то и был сентиментален, но сам себя осаживал, снижал пафос иронией. Помните, я писала, цитировала Немировича, про улыбку Чехова - начинал улыбаться широко и искренне, но вдруг обрывал, осаживал самого себя - мне кажется, тут то же.
Из писем А. Чехова к О. Книппер:
"Я получил анонимное письмо, что ты в Питере кем-то увлеклась, влюбилась по уши. Да и я сам давно уж подозреваю, жидовка ты, скряга. А меня ты разлюбила, вероятно, за то, что я человек не экономный, просил тебя разориться на одну-две телеграммы... Ну что ж! Так тому и быть, а я все еще люблю тебя по старой привычке... Я привез тебе из-за границы духов, очень хороших. Приезжай за ними на Страстной. Непременно приезжай, милая, добрая, славная; если же не приедешь, то обидишь глубоко, отравишь существование. Я уже начал ждать тебя, считаю дни и часы. Это ничего, что ты влюблена в другого и уже изменила мне, я прощу тебя только приезжай, пожалуйста. Слышишь, собака? Я ведь тебя люблю, знай это, жить без тебя мне уже трудно."
"Ты, родная, все пишешь, что совесть тебя мучит, что ты живешь не со мной в Ялте, а в Москве. Ну, как же быть, голубчик? Ты рассуди, как следует: если бы ты жила со мной в Ялте всю зиму, то жизнь твоя была бы испорчена и я чувствовал бы угрызения совести, что едва ли было бы лучше. Я ведь знал, что женюсь на актрисе, то есть когда женился, ясно сознавал, что зимами ты будешь жить в Москве. Ни на одну миллионную я не чувствую себя обиженным или обойденным, - напротив, мне кажется, что все идет хорошо, или так, как нужно, и потому, дусик, не смущай меня своими угрызениями… Успокойся, родная моя, не волнуйся, а жди и уповай. Уповай, и больше ничего»
"Погода ужасная, сильный ревущий ветер, метели, деревья гнуться. Я ничего - здорво. Пишу. Хотя и медленно, но всё же пишу.
Я никак не согреюсь. Пробовал писать в спальне, но ничего не выходит: спине жарко от печи, а груди и рукам - холодно. В этой ссылке, я чувствую, и характер мой испортился, и весь я испортился.
Ах, дуся моя, говорю искренно, с каким удовольствием я перестал бы быть в настоящее время писателем".
"Милая моя начальница, строгая жена, я буду питаться одной чечевицей, при входе Немировича и Вишневского буду почтительно вставать, только позволь мне приехать. Ведь это возмутительно - жить в Ялте и от ялтинской воды и великолепного воздуха бегать то и делов 00. Пора уж вам, образованным людям, понять, что в Ялте я всегда чувствую себя несравненно хуже, чем в Москве. Если бы ты знала, как скучно стучит по крыше дождь, как мне хочется поглядеть на свою жену. Да есть ли у меня жена? Где она?"
"Такая уж моя планида. Я тебя люблю и буду любить, хотя бы ты даже побила меня палкой.
Нового кроме снега и мороза ничего нет, но всё по старому. Каплет с крыш, весенний шум, но заглянешь за окно - зима. Приснись мне, дуся".
Впрочем, и чудесный. Маруся, влюблённая в доктора Топоркова, придумывает его себе, наделяет качествами, которых, пожалуй, у него на самом деле нет и быть не может. В общем-то, Николай Топорков почти Ионыч,.. пусть с поправкой на врачебный талант - окаменевшая, оцепеневшая душа. И умирающая Маруся вдруг своей любовью и мечтой разбивает эту окаменелость - выдуманный образ - воплощается в жизнь - он становится таким, каким она его вымечтала и полюбила. Маруся умирает в Париже, Топоркова снова захватывает рутина жизни; но даже безысходная тоска последних строк рассказа не перечёркивает громадности произошедшего.
Рассказ написан Чеховым в 22 года, и кажется очень нетипичным: в нём он, как писатель, равноудалён и от Антоши Чехонте и от того Чехова, о котором заговорят в конце 80-х. Но это не важно ("важно-неважно-неважно-важно"), оставим бесцеремонную манеру разрезать творческие биографии на периоды...
И вообще оставим творчество, поговорим об Антоне Павловиче. Нет, чтобы мне не бубнил Бунин, про мрачного, серьёзного Антона Павловича, чтобы не говорили про Чехова бесстрастного , про Чехова циничного - не поверю; хотя, конечно, никто не соврал - был и таким, и этаким - временами. Но всё равно прожил жизнь многостороннего, порывистого, страстно увлекающегося человека - ну где тут бесстрастность? И даже в знаменитой чеховской фразе "К сожалению, я не сентиментален" есть двойное дно - откуда взялось это сожаление? Мне отчего-то кажется (хотя подтвердить документально своё предположение не могу), что где-то и был сентиментален, но сам себя осаживал, снижал пафос иронией. Помните, я писала, цитировала Немировича, про улыбку Чехова - начинал улыбаться широко и искренне, но вдруг обрывал, осаживал самого себя - мне кажется, тут то же.
Из писем А. Чехова к О. Книппер:
"Я получил анонимное письмо, что ты в Питере кем-то увлеклась, влюбилась по уши. Да и я сам давно уж подозреваю, жидовка ты, скряга. А меня ты разлюбила, вероятно, за то, что я человек не экономный, просил тебя разориться на одну-две телеграммы... Ну что ж! Так тому и быть, а я все еще люблю тебя по старой привычке... Я привез тебе из-за границы духов, очень хороших. Приезжай за ними на Страстной. Непременно приезжай, милая, добрая, славная; если же не приедешь, то обидишь глубоко, отравишь существование. Я уже начал ждать тебя, считаю дни и часы. Это ничего, что ты влюблена в другого и уже изменила мне, я прощу тебя только приезжай, пожалуйста. Слышишь, собака? Я ведь тебя люблю, знай это, жить без тебя мне уже трудно."
"Ты, родная, все пишешь, что совесть тебя мучит, что ты живешь не со мной в Ялте, а в Москве. Ну, как же быть, голубчик? Ты рассуди, как следует: если бы ты жила со мной в Ялте всю зиму, то жизнь твоя была бы испорчена и я чувствовал бы угрызения совести, что едва ли было бы лучше. Я ведь знал, что женюсь на актрисе, то есть когда женился, ясно сознавал, что зимами ты будешь жить в Москве. Ни на одну миллионную я не чувствую себя обиженным или обойденным, - напротив, мне кажется, что все идет хорошо, или так, как нужно, и потому, дусик, не смущай меня своими угрызениями… Успокойся, родная моя, не волнуйся, а жди и уповай. Уповай, и больше ничего»
"Погода ужасная, сильный ревущий ветер, метели, деревья гнуться. Я ничего - здорво. Пишу. Хотя и медленно, но всё же пишу.
Я никак не согреюсь. Пробовал писать в спальне, но ничего не выходит: спине жарко от печи, а груди и рукам - холодно. В этой ссылке, я чувствую, и характер мой испортился, и весь я испортился.
Ах, дуся моя, говорю искренно, с каким удовольствием я перестал бы быть в настоящее время писателем".
"Милая моя начальница, строгая жена, я буду питаться одной чечевицей, при входе Немировича и Вишневского буду почтительно вставать, только позволь мне приехать. Ведь это возмутительно - жить в Ялте и от ялтинской воды и великолепного воздуха бегать то и делов 00. Пора уж вам, образованным людям, понять, что в Ялте я всегда чувствую себя несравненно хуже, чем в Москве. Если бы ты знала, как скучно стучит по крыше дождь, как мне хочется поглядеть на свою жену. Да есть ли у меня жена? Где она?"
"Такая уж моя планида. Я тебя люблю и буду любить, хотя бы ты даже побила меня палкой.
Нового кроме снега и мороза ничего нет, но всё по старому. Каплет с крыш, весенний шум, но заглянешь за окно - зима. Приснись мне, дуся".