вот она я
Иногда приходишь домой, а здесь настолько всё идеально, что начинают скрести кошки на душе…хочется …не знаю…философствовать, что ли…я вот такая. Забыла окончательно какой день недели и какое число месяца. Знаю, что где-то вот-вот на кончике дрожит октябрь. Что через несколько дней его не будет. Не могу сразу вспомнить, на каком курсе я учусь. Нет, это даже не склероз. Это просто сумасшествие моей памяти. Я забываю элементарные вещи за ненадобностью их и помню то, что надо бы выбросить из головы быстрее.
По утрам на улицу выхожу. А там противно. Там всё до такой степени серое, что глаза не хотят отличать одно от другого. И листья грязные. И голова выстывает от холода. И машины едут, и вот этот сухой безжизненно заледенелый воздух смешивается с выхлопными газами. Сразу хочется кашлять. Просто обжигает нос. И приходится идти с этим состоянием до автобуса. Нести его в себе. На остановке люди. Все такие серые как асфальт и грязные как листья. Стоят, курят, пьют пиво, запихивают свои тела в автобусы. Некоторые стоят долго. Как я. Некоторые сразу же садятся в подъехавший автобус. Как я.
В соседнем дворе бомжи часто бывают. Двор мне нравится, хоть и дома вокруг него страшные, но почему-то я уверена, что внутри этих домов хорошо. А бомжам нравится там сидеть. Там большая мусорка, куда я каждое утро выкидываю белый пакет с мусором. Они сидят там на лавочках. Стоят у баков. Роются в них. Откладывают нужные и полезные вещи в свои мешки. Общаются. Наверно, обсуждают свою, «бомжовскую» жизнь. И им хорошо. Я не видела на лице ни одного из них выражения печали, скорби или тоски. Ведь люди как бы не старались, не могут это спрятать. Скорее всего, я не видела лиц этих людей. Я не люблю смотреть людям в лица. Они же этого тоже не любят. Иногда люблю. Когда знаю, что меня не видят. В автобусах люблю, в маршрутках. А на улицах не люблю. Некогда.
Я вообще боюсь людей. Начала боятся в последнее время. Я вот просто иногда задумываюсь над тем, какие сумасшедшие мысли живут у них в голове. А я же не могу поселить чужую мысль в своей голове. Поэтому я не представляю, как можно так быть. Жить. Думать. Это страшно. Страшно от той мысли, что все вокруг сумасшедшие.
О, я наверно могу долго так писать. Я так давно ничего не писала. Только думала. А записывать не хотелось. Мало. Некогда. Забывала. Некоторое до сих пор помню. Только читать это некому. Я же всегда одна читаю. Мне нравится себе вслух читать стихи. Сидеть на стуле и говорить в тишине:
…По-сто-я-ла в зо-ло-той пы-ли,
С ко-ло-ко-лен-ки со-сед-ней
зву-ки важ-ные тек-ли.
Бро-ше-на - при-ду-ман-но-е сло-во.
Раз-ве я цве-ток и-ли пись-мо,
А гла-за гля-дят су-ро-во
В по-тем-нев-ше-е трю-мо.
И потом встаю и «сурово смотрю в трюмо». Хотя его нет. Просто в зеркало. Хотя я и не знаю, как это - смотреть сурово, когда тебя бросили. Я просто, думаю, что Она думала, когда писала.
Мне нравится произносить вслух некоторые слова. Которые я давно или никогда не слышала. Иностранные. Русские. Просто их хочется пробовать. Как на вкус. Скажешь слово, и оно становится другим. Живым. Иногда целую фразу говорю. Как, возможно, ее говорил Герой. Или должен говорить, как мне кажется. И думается - а ведь хорошо.
А когда я иду с остановки сквозь «блошиный» рынок, мне хочется чего-нибудь купить. Там продается много замечательных вещей. Там бывают свинячьи ножки. Удивительно и отвратительно, но они вкусные. Там есть замечательные меховые стельки, тельняшки, книжки старые. Стоит в банках черноплодная рябина. Я ее безумно люблю, но никогда еще не покупала, сама не знаю почему. У бабушек лежит кучками оранжевая морковка, картошка в ведерках, стоят совершенно безумные веники цветов, на пустых коробках разложены вязанные пестрые коврики из рваных тряпок или старой цветастой пряжи. Мне не нужны эти вещи, но они мне нравятся.
Я опять думаю про людей. Они разные. И я их люблю.
Я знаю, что ты придешь, и я буду говорить тебе всякий бред, повторяя мысль за мыслью, потому как они сидят внутри и не дают покоя. Я люблю, что ты будешь это слушать, говорить что-либо в ответ, и настолько меня любишь, что отдашь последние деньги на мою кремацию.
Я люблю, что все твое «хорошо» настолько идеально, что может только сниться и кажется неправдоподобным. Тем не менее, оно всегда самое верное, а я стремлюсь к нему и становлюсь лучше.
Я люблю, что за три года я не поняла в тебе ничего, и, однако, никогда не пойму, если не вырасту еще больше или мне не отшибет память окончательно. Твоя надуманная мною загадочность позволяет каждый вечер ломать мне голову.
Я люблю, что когда в этом мире не останется мне места, я уеду на другой край мира к твоим китайцам, и вы будете рады мне.
Я люблю, когда плохо, говорить это тебе, и ты согласишься, что это плохо, и составишь компанию моей больной голове.
Я люблю, что ты знаешь, с чего нужно начинать наше общение, и не забываешь закинуть это в рюкзак.
Я люблю, что когда говорить мне будет нечего, говорить будешь ты. Так долго, сколько времени уделено нам свыше.
Я люблю, что когда ты появляешься, ты рассказываешь, как можно жить в мире по-другому, и хоть я вряд ли буду так жить, зато я буду знать, как бывает, и мне приятно от этого знания.
Я люблю, что, приехав, я могу рассказать события последних недель, и в ответ на смех я буду упиваться своей и вашей жизнью, а значит - радоваться ей.
Вот я сказала людям о том, что я о них думаю. О том, что я есть. Теперь во мне живет немножко меньше того, что лишает меня покоя. А в мире будет немножко меньше того, что сидит несказанным в головах и пугает людей типа меня.
По утрам на улицу выхожу. А там противно. Там всё до такой степени серое, что глаза не хотят отличать одно от другого. И листья грязные. И голова выстывает от холода. И машины едут, и вот этот сухой безжизненно заледенелый воздух смешивается с выхлопными газами. Сразу хочется кашлять. Просто обжигает нос. И приходится идти с этим состоянием до автобуса. Нести его в себе. На остановке люди. Все такие серые как асфальт и грязные как листья. Стоят, курят, пьют пиво, запихивают свои тела в автобусы. Некоторые стоят долго. Как я. Некоторые сразу же садятся в подъехавший автобус. Как я.
В соседнем дворе бомжи часто бывают. Двор мне нравится, хоть и дома вокруг него страшные, но почему-то я уверена, что внутри этих домов хорошо. А бомжам нравится там сидеть. Там большая мусорка, куда я каждое утро выкидываю белый пакет с мусором. Они сидят там на лавочках. Стоят у баков. Роются в них. Откладывают нужные и полезные вещи в свои мешки. Общаются. Наверно, обсуждают свою, «бомжовскую» жизнь. И им хорошо. Я не видела на лице ни одного из них выражения печали, скорби или тоски. Ведь люди как бы не старались, не могут это спрятать. Скорее всего, я не видела лиц этих людей. Я не люблю смотреть людям в лица. Они же этого тоже не любят. Иногда люблю. Когда знаю, что меня не видят. В автобусах люблю, в маршрутках. А на улицах не люблю. Некогда.
Я вообще боюсь людей. Начала боятся в последнее время. Я вот просто иногда задумываюсь над тем, какие сумасшедшие мысли живут у них в голове. А я же не могу поселить чужую мысль в своей голове. Поэтому я не представляю, как можно так быть. Жить. Думать. Это страшно. Страшно от той мысли, что все вокруг сумасшедшие.
О, я наверно могу долго так писать. Я так давно ничего не писала. Только думала. А записывать не хотелось. Мало. Некогда. Забывала. Некоторое до сих пор помню. Только читать это некому. Я же всегда одна читаю. Мне нравится себе вслух читать стихи. Сидеть на стуле и говорить в тишине:
…По-сто-я-ла в зо-ло-той пы-ли,
С ко-ло-ко-лен-ки со-сед-ней
зву-ки важ-ные тек-ли.
Бро-ше-на - при-ду-ман-но-е сло-во.
Раз-ве я цве-ток и-ли пись-мо,
А гла-за гля-дят су-ро-во
В по-тем-нев-ше-е трю-мо.
И потом встаю и «сурово смотрю в трюмо». Хотя его нет. Просто в зеркало. Хотя я и не знаю, как это - смотреть сурово, когда тебя бросили. Я просто, думаю, что Она думала, когда писала.
Мне нравится произносить вслух некоторые слова. Которые я давно или никогда не слышала. Иностранные. Русские. Просто их хочется пробовать. Как на вкус. Скажешь слово, и оно становится другим. Живым. Иногда целую фразу говорю. Как, возможно, ее говорил Герой. Или должен говорить, как мне кажется. И думается - а ведь хорошо.
А когда я иду с остановки сквозь «блошиный» рынок, мне хочется чего-нибудь купить. Там продается много замечательных вещей. Там бывают свинячьи ножки. Удивительно и отвратительно, но они вкусные. Там есть замечательные меховые стельки, тельняшки, книжки старые. Стоит в банках черноплодная рябина. Я ее безумно люблю, но никогда еще не покупала, сама не знаю почему. У бабушек лежит кучками оранжевая морковка, картошка в ведерках, стоят совершенно безумные веники цветов, на пустых коробках разложены вязанные пестрые коврики из рваных тряпок или старой цветастой пряжи. Мне не нужны эти вещи, но они мне нравятся.
Я опять думаю про людей. Они разные. И я их люблю.
Я знаю, что ты придешь, и я буду говорить тебе всякий бред, повторяя мысль за мыслью, потому как они сидят внутри и не дают покоя. Я люблю, что ты будешь это слушать, говорить что-либо в ответ, и настолько меня любишь, что отдашь последние деньги на мою кремацию.
Я люблю, что все твое «хорошо» настолько идеально, что может только сниться и кажется неправдоподобным. Тем не менее, оно всегда самое верное, а я стремлюсь к нему и становлюсь лучше.
Я люблю, что за три года я не поняла в тебе ничего, и, однако, никогда не пойму, если не вырасту еще больше или мне не отшибет память окончательно. Твоя надуманная мною загадочность позволяет каждый вечер ломать мне голову.
Я люблю, что когда в этом мире не останется мне места, я уеду на другой край мира к твоим китайцам, и вы будете рады мне.
Я люблю, когда плохо, говорить это тебе, и ты согласишься, что это плохо, и составишь компанию моей больной голове.
Я люблю, что ты знаешь, с чего нужно начинать наше общение, и не забываешь закинуть это в рюкзак.
Я люблю, что когда говорить мне будет нечего, говорить будешь ты. Так долго, сколько времени уделено нам свыше.
Я люблю, что когда ты появляешься, ты рассказываешь, как можно жить в мире по-другому, и хоть я вряд ли буду так жить, зато я буду знать, как бывает, и мне приятно от этого знания.
Я люблю, что, приехав, я могу рассказать события последних недель, и в ответ на смех я буду упиваться своей и вашей жизнью, а значит - радоваться ей.
Вот я сказала людям о том, что я о них думаю. О том, что я есть. Теперь во мне живет немножко меньше того, что лишает меня покоя. А в мире будет немножко меньше того, что сидит несказанным в головах и пугает людей типа меня.