Восставшие из грядок. Тема номера: дачная литература
Дачная жизнь - самая мирная и уютная жизнь из всех возможных; так считает большинство. На даче не может случиться ничего ужасного - разве что померзнут огурцы. Нет, конечно, действие некоторых детективных романов происходит на даче, но это не более чем случайный выбор места: можно застрелить жену, мать и друга в городской квартире, а можно и на даче, это не принципиально. Сама по себе дачная жизнь - идиллия.
А между тем людям следовало бы задуматься о том, что идиллия эта протекает в плотном и неотъемлемом окружении таких предметов, как топор, вилы, пила, бензопила, гвозди, колья, секатор, лопата, погреб, сарай, печь, крысиный яд… Писатели думают, будто дача и ужас -вещи несовместные? Мы просто обязаны это заблуждение развеять и предложить им сюжет о дачном кошмаре!
Садоводы - страшная, ужасная секта. Посмотрите на этих людей в растянутых тренировочных штанах, посмотрите на их задранные к небу зады, на неумелые городские руки, которыми они неутомимо возделывают грядки… Спросим себя: могут ли нормальные люди добровольно ехать из города в малокомфортную сельскую местность и подвергать себя пытке землепользованием, тем более что на большинстве подмосковных дач земля не родит, а для получения сколько-нибудь сносного урожая нужен особый талант? Ответим себе: не могут, вся эта дачная жизнь существует только для прикрытия. На деле изуверская секта садоводов собирается для совершенно других и действительно приятных целей, о которых никто из них по доброй воле не расскажет. Дачный триллер выстроить несложно - было бы желание.
Жила-была, например, молодая положительная семья - Сидоров и жена его Наташа, ожидающая ребеночка; они купили недорого домик в дачном товариществе: участок в шесть соток, старая яблоня, овощные грядки, теплица под огурцы. Все это Сидоровым было не нужно, они купили дачу, чтобы там отдыхать, а не вкалывать, и дали клятву никогда, ни за что не превращаться в садоводов: не копать, не сажать, не подниматься в шесть утра, не стоять целый день вниз головою, не мчаться сломя голову с работы, чтобы открыть или закрыть огурцы, - а культурно, цивилизованно проводить время: позагорать на солнышке, навесить гамак и полеживать в нем с хорошей умной книгой, в лес сходить, на речку, может, несколько цветочков посадить, чтобы любоваться на них из окна, может, яблочко-другое сорвать, если вдруг само вырастет, а больше ничего. И одеваться они будут принципиально не в растянутые на коленках спортивные штаны, а в приличную одежду, как дореволюционные дачники - шляпка соломенная, кисейное белое платье, полотняный костюм. Так решили Сидоровы - и решение свое исполнили, и стоит заброшенная теплица под огурцы, и зарастает дикой травою, ибо Сидоровы даже траву принципиально не стригут.
Сидоров в пятницу вечером приезжал на дачу, а в понедельник рано утром уезжал, а жена его Наташа, ожидающая ребеночка, жила на даче всю неделю. Очень скоро они перезнакомились с соседями. Соседи все как на подбор были дачники со стажем, встающие в шесть утра и проводящие свою летнюю жизнь вниз головою, и образ жизни молодой семьи был им удивителен. Но они были добры и постоянно делали Сидоровым подношения - кто редисочкой угостит, кто - клубникой, кто - зеленым лучком, и умилялись, глядя на интеллигентного, приветливого Сидорова и прелестную жену его Наташу, ожидающую ребеночка. Больше всех привязался к Сидоровым сосед справа Иван Иванович, пожилой вдовец: выглядел он не ахти как здорово - глаза у него были зеленые, как крыжовник, и весь он был какой-то малость зеленоватый, бледный, и говорил неприятным сиплым тенором, - но человеком оказался добрейшим и каждый день снабжал Наташу овощами со своего участка.
Иван Иванович был очень гармоничный и разносторонний человек, хоть и дачник: с одной стороны, подымался он аж в четыре утра, и стоял вниз головою, и копал, и сажал, и поливал, и колол дрова для своей русской печи, что каждый день топилась, а с другой - завершив дневные труды, превращался в иного человека: растянутые на коленях штаны переменял на полотняный костюм и чуть не каждый вечер принимал разноообразных гостей самого городского вида, в итальянских кожаных мокасинах и дамских лаковых туфельках, и мог поддержать интеллигентный разговор о театральных премьерах. На участке у него все родилось необыкновенно - клубника и редис величиной с кулак, лучок - перышко к перышку, морковь нежная, точно сливки, а яблоки у него уже в июле начали наливаться соком и были такие громадные, что ветви гнулись под их тяжестью до земли. И все у него выходило так ловко и без видимого напряжения, что Наташа даже начала робко заговаривать со своим молодым мужем насчет того, что, может быть, горожанин и дачник не есть классовые враги, и Сидоровым стоит привести в порядок тепличку под огурцы или хотя бы редис посадить. Но Сидоров отнес это на счет обычного легкомыслия, усугубленного неврозом беременной женщины, и, ласково пожурив жену, ее предложение отверг. И жили они счастливо, и ели необыкновенные овощи Ивана Ивановича, и беседовали с ним об искусстве.
Как-то поутру Сидоров, пока жена его еще спала, пошел прогуляться и, проходя мимо участка Ивана Ивановича, увидел, что в куче мусора, лежащей на краю соседского участка и подготовленной к сожжению, лежат итальянские кожаные мокасины, с виду совсем новые, и удивился, но, когда пришел домой и обнаружил Наташу, что уже встала и, одетая в кисейное платье, улыбалась ему, о мокасинах тут же позабыл. Но через пару дней он снова ходил гулять тем же маршрутом и увидал на соседской куче мусора женские лаковые туфли на шпильках. Тут он опять удивился и по возвращении домой уже не забыл про туфли, а, напротив, вспомнил про мокасины и рассказал обо всем этом Наташе. Наташа тоже удивилась, но рассуждать на эту тему не пожелала, а, бросив завистливый взгляд на роскошные грядки Ивана Ивановича, вновь спросила мужа, не следует ли им посадить хотя бы салат листовой, если еще не поздно.
Но Сидоров не забыл, и вечером, когда Иван Иванович зашел по своему обыкновению угостить молодых соседей первыми огурчиками, спросил его, зачем тот выбрасывает такую хорошую обувь и не лучше ли отдавать ее богомольной соседке Анне Петровне, что собирает ненужные вещи и раздает их в церкви бедным людям. Иван Иванович ответил, что Сидоров, безусловно, прав и именно так он, Иван Иванович, впредь будет поступать, и так быстро перевел разговор на новую книгу Милорада Павича, что Сидоров не успел поинтересоваться, откуда берутся все эти мужские мокасины и лаковые туфельки, а Наташа спросила у Ивана Ивановича, не поздно ли еще посадить листовой салат.
Так прошел месяц - и душевное состояние Сидорова стало ухудшаться, потому что Наташа теперь постоянно читала книги по садоводству, а однажды утром он застиг ее стоящей вниз головою, в растянутых на коленях спортивных штанах, и высаживающей на грядочку какие-то зеленые ростки. Это несомненно было влияние Ивана Ивановича, чьи садовые достижения у Наташи с языка теперь не сходили, и Сидоров начал бы ревновать, не будь его жена беременна, а Иван Иванович стар и уродлив. Но хоть он и не ревновал, а все ж они с Наташей ссорились, и однажды, когда Сидоров сказал что-то ироническое в адрес дачников, Наташа сверкнула глазами и с грохотом разбила суповую тарелку. С его женой что-то происходило ужасное, Сидоров видел это. Он понимал, что ему нельзя оставлять Наташу на всю неделю рядом с Иваном Ивановичем, но отпуска ему никак не давали, а жить в городе Наташа отказывалась и с понедельника по пятницу по-прежнему была одна, а Иван Иванович вливал ей в уши свой яд.
Теперь Сидоров ненавидел Ивана Ивановича, и резко ему отвечал, и старался приметить за ним что-нибудь дурное, и дико обрадовался, когда в субботу вечером к Ивану Ивановичу пришли два милиционера в форме. Но в воскресенье Иван Иванович вовсе не сидел в тюрьме, а спокойно стоял на своем участке вниз головою. Спустя неделю Сидоров заходил за спичками к богомольной Анне Петровне, что собирала вещи для бедных, и увидал в куче этих вещей две пары милицейских ботинок, но не обратил на это особого внимания, ибо только что вдрызг поругался с Наташей, требовавшей от него починки теплицы. Вечером того же дня у Ивана Ивановича были в гостях какие-то молодые женщины в лаковых туфельках, и веселились, и Иван Иванович громко пел своим противным сиплым тенором, а Сидоров с Наташей продолжали ссориться из-за теплицы, и кончилось тем, что Сидоров посреди ночи хлопнул дверью и уехал в город. В понедельник он чувствовал себя так скверно, что после работы напился с друзьями, а опьянев, стал мучиться раскаянием и, хотя была уже почти полночь, поехал на дачу, чтобы помириться с женой и сказать ей о своей любви к ней и их будущему ребеночку.
Но дома он ее не застал. Где же Наташа? Сидоров заметался в отчаянии, стал обегать и будить соседей, но никто Наташи не видал, а у Ивана Ивановича ему не отпирали, хотя тот, несомненно, был дома, ибо из трубы валил густой дым от русской печи, которая у Ивана Ивановича почему-то топилась даже в самую жаркую пору. Ум Сидорова в минуту опасности заработал необычайно ясно. Он не стал колотить во все окна и орать, призывая Наташу, а по-пластунски подполз к окну кухни и осторожно заглянул в него. Ужасная картина предстала его глазам: молодая женщина в кисейном платье, связанная, с завесившими лицо светлыми волосами, была распята на разделочном столе, а Иван Иванович стоял над нею и в руках держал топор! И тут кто-то из другой комнаты позвал Ивана Ивановича, и тот вышел, а Наташа, распятая на разделочном столе, забилась в своих веревках и застонала. Отчаяние придало Сидорову силы; он схватил большой тяжелый камень и, держа его перед собою, разбил окно, кубарем влетел в комнату и подбежал к столу.
На столе лежала не Наташа! Это была другая женщина, похожая на нее, с такими же светлыми, завесившими лицо волосами. Из ее глаз катились слезы. Сидоров схватил нож и перерезал веревки, но тут в комнату вбежал Иван Иванович с топором, а за ним - о ужас - за ним по пятам следовала Наташа, державшая в руках пилу!
«Не тронь мое удобрение!» - завыл Иван Иванович, и Наташа, словно не узнавая Сидорова, завыла страшным голосом, как ведьма, и завизжала: «Не тронь, не тронь!»
Но Сидоров не отступил и, осенив себя крестным знамением, ринулся с ножом на Ивана Ивановича и ударил его в грудь, но тут что-то ударило его по голове, и он потерял сознание. Очнувшись, он обнаружил, что распят на столе, а над ним стоит с пилою и топором Наташа, и глаза ее светятся зеленым огнем…
Но она забыла заткнуть ему кляпом рот, и он нежным голосом произнес: «Я люблю тебя…»
И тут лицо Наташи исказилось от внутренней борьбы и муки, и она заплакала и выронила пилу, а потом - топор, и кинулась обнимать и целовать мужа, и, рыдая, отвязала его от стола, и они вызвали милицию, и милиция шесть дней вела на участке Ивана Ивановича раскопки и обнаружила сто сорок шесть трупов горожан, которыми Иван Иванович удобрял свои почвы, благодаря чему из них произрастали такие прекрасные овощи.
Сидоровы продали дачу и больше никогда не ели овощей. Они снова были счастливы. Сидоров берег Наташу и никогда не заговаривал с нею о том, что случилось, а она всякий раз, когда по телевизору кто-нибудь произносил слово «огурцы» или «рассада», затыкала уши и с плачем убегала из комнаты, и ее приходилось долго утешать. Осенью у них родился ребенок. Это был чудный мальчик, крупный, здоровенький, радость отцу и матери.
…Но почему у него такие зеленые глаза? И почему свое первое слово он произнес сиплым тенором, и почему слово это было не «мама», а «перегной»?..
© "Что читать". Иллюстрации: Дина Гатина, Текст: Максим Чертанов