Как эскадрон
Мы, наблюдая продолжающуюся уже второе столетие русскую смуту, имеем более чем ясное представление, что мартовское отречение 1917 года стало предвестником катастрофы. Тем более интересно знать, что подобные ощущения появились у русского офицерства, у нераспропагандированных нижних чинов сразу, как только государь сдал Россию, как эскадрон.
Ровно такие же чувства пережил и я в 1991 году, как только узнал о беловежском сговоре ЕБНа с остальной партийно-сепаратистской сволочью, о незалежности южных и западных окраин России, населенных русским народом, от остальной части русского государства, хотя тогда елеем пелось со всех сторон о создании вместо СССР СНГ, о конфедеративном устройстве, о нашем варианте Британского содружества, о прочной дружбе народов на новых началах, об отсутствии границ и прочим вранье.
Просматривая подготовленные мною вместе с Ю. С. Пыльциным к печати воспоминания В. Н. Биркина, в очередной раз обратил внимание на две детали при описании февраля 1917 г.
Во-первых, неосознанное восприятие Биркиным революции как свершившейся катастрофы. «Государь отрекся... Все кончено... Теперь вот надвинется вплотную настоящий ужас... - писал он в воспоминаниях и признавался: - Почему я так думал, - я не мог тогда отдать себе ясного отчета. Это была даже не дума, а просто инстинктивная и полная уверенность, что все пропало, что теперь начнется то, что так долго подходило к нам, начиная со времен несчастной японской войны».
Во-вторых, реакция на нее части офицерства, посчитавших что отречением, Николай II предал их. Описывая реакцию на отречение штабс-капитана Краснянского и других офицеров, Биркин фиксировал: «“Какое он имел право сделать это! [...] Он оставил нас, он предал нас! Теперь мы все погибнем...” У офицеров лица были бледные, испуганные, глаза горели возбужденным огнем. [...] Я оглядел собрание, услышал два-три заглушенных вздоха и понял, что это уже не мы, не прежние офицеры. Царская армия уже умерла. Предо мной сидели обреченные и мысль их была обращена внутрь их самих».
Ровно такие же чувства пережил и я в 1991 году, как только узнал о беловежском сговоре ЕБНа с остальной партийно-сепаратистской сволочью, о незалежности южных и западных окраин России, населенных русским народом, от остальной части русского государства, хотя тогда елеем пелось со всех сторон о создании вместо СССР СНГ, о конфедеративном устройстве, о нашем варианте Британского содружества, о прочной дружбе народов на новых началах, об отсутствии границ и прочим вранье.
Просматривая подготовленные мною вместе с Ю. С. Пыльциным к печати воспоминания В. Н. Биркина, в очередной раз обратил внимание на две детали при описании февраля 1917 г.
Во-первых, неосознанное восприятие Биркиным революции как свершившейся катастрофы. «Государь отрекся... Все кончено... Теперь вот надвинется вплотную настоящий ужас... - писал он в воспоминаниях и признавался: - Почему я так думал, - я не мог тогда отдать себе ясного отчета. Это была даже не дума, а просто инстинктивная и полная уверенность, что все пропало, что теперь начнется то, что так долго подходило к нам, начиная со времен несчастной японской войны».
Во-вторых, реакция на нее части офицерства, посчитавших что отречением, Николай II предал их. Описывая реакцию на отречение штабс-капитана Краснянского и других офицеров, Биркин фиксировал: «“Какое он имел право сделать это! [...] Он оставил нас, он предал нас! Теперь мы все погибнем...” У офицеров лица были бледные, испуганные, глаза горели возбужденным огнем. [...] Я оглядел собрание, услышал два-три заглушенных вздоха и понял, что это уже не мы, не прежние офицеры. Царская армия уже умерла. Предо мной сидели обреченные и мысль их была обращена внутрь их самих».