К 202-летию Карла Маркса
5 мая 2020 года исполнилось 202 года со дня рождения Карла Маркса. Очевидно, что марксизм - самое влиятельное течение в глобально-процессуалистском понимании истории, оказавшее дополнительное влияние за счет того, что было одновременно и революционной идеологией. Центр марксизма как революционной идеологии - учение о классовой борьбе. Как писалось в «Манифесте коммунистической партии»:
«История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов. Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов».
Учение о классовой борьбе не было изобретением Маркса - он вообще очень мало каких концепций изобрел сам, по большей части он комбинировал чужие идеи - Гегеля, Адама Смита, социалистов утопистов. Идея классовой борьбы была разработана французскими историками так называемой «романтической» школы - Огюстеном Тьерри и Франсуа Гизо. Однако в их представлении классовая борьба имела место в Англии и Франции между феодальным классом, происходящим от завоевателей (во Франции - германцев, в Англии - нормандцев), и угнетённым классом, третьим сословием, буржуазией, происходящим от завоеванных (во Франции галло-римлян, в Англии - англосаксов). В представлении Тьерри и Гизо третье сословие постепенно становилось сильнее феодалов, таким образом возвращая себе первоначальную свободу.
Маркс заимствовал это учение о классовой борьбе, но придал ему прежде всего экономический, а не этнический вид, использовал принципы гегелевской диалектики, но не философии истории. Он рассматривал жизнь как борьба противоположностей, которые на самом деле едины в рамках производственных отношений.
Некоторая научность марксовой философии истории проявляется в их с Энгельсом совместном труде «Немецкая идеология». Парадокс в том, что это одна из лучших работ Маркса, но она осталась в рукописи - ее издали только в Москве, в 1932 году. То есть на формирование классического марксизма она почти никакого влияния не оказала. Основная идея исторических размышлений «Немецкой идеологии» в следующем: основная функция человека как живого существа - производство. Он производит свое бытие, свои условия существования.
Соответственно главное в человеке - это его производительные силы и их развитие. Понятие производительных сил Маркс почерпнул у великого немецкого экономиста Фридриха Листа, автора работы «Национальная система политической экономии». Как это было обычно у Маркса он присвоил себе концепцию производительных сил, зато самого Листа хаял неприличными словами. Всё ХХ столетие марксизм по сути паразитировал на листианстве, выдавая себя за теорию индустриализма, которой не был.
По мере развития производительных сил, согласно Марксу, возникает все более изощренное разделение труда, которое формирует производственные отношения. И производственные классы, возникающие в этих производственных отношениях, это места больших групп в разделении труда. Именно производственные отношения и формируют всю социальную надстройку общества - религию, идеологию, политику, культуру и т.д. При этом со временем развитие производительных сил может придти в противоречие с состоянием производственных отношений. Эти отношения окажутся ветхой одеждой и тогда в ходе классовой борьбы и революции будут разрушены и заменены новыми.
Чем оказался привлекателен для многих марксизм по сравнению с эволюционизмом как материалистическая философия истории. Марксизм ставил на первый план сознательную деятельность человека. Человек сам производит условия своей жизни. Все зависит от его воли и труда. Позднее Энгельс сформулирует тезис, что труд сделал из обезьяны человека. Мысль что историю движет противоречие, выразившаяся в концепте классовой борьбы и революции тоже была весьма привлекательна, поскольку основная часть истории это конфликт. И с этим не поспоришь. Если кому-то по тем или иным причинам не нравилось понимание истории как борьбы наций, то идея классовой борьбы давала альтернативу.
Проблематичным является то конкретное экономическое и историческое понимание противоречия, которое вводит Маркс - представление об эксплуатации. Именно теория эксплуатации является сердцем и боевым ядром марксизма без которого он был бы просто еще одной теорией в ряду других теорий, не лишенных своих достоинств и недостатков.
Маркс утверждает, что в основе классовой борьбы, возникающей в рамках тех или иных производственных отношений, лежит проблема эксплуатации, то есть присвоения эксплуататорским классом продуктов труда эксплуатируемого класса, которое и позволяет эксплуататорам богато жить, создавать произведения искусства, вести войны, предаваться неге и роскоши. В рамках марксистской трудовой теории стоимости (согласно ей стоимость товара измерялась в количестве потраченных на его создание трудовых усилий) капиталист оплачивает рабочему, пользуясь нищетой и голодом последнего, лишь малую часть часов его труда, а всё остальное время рабочий трудится фактически бесплатно, создавая для капиталиста прибавочную стоимость.
Именно мысль о несправедливости сделки труда и капитала так привлекла к марксизму сердца рабочих и профсоюзных лидеров XIX века, хотя с точки зрения экономической науки этот тезис довольно спорен и нуждается как минимум в уточнении. При рабовладении или крепостничестве феномен экплуатации очевиден, так как носит внеэкономический характер, характер прямого принуждения. Впрочем, феодальный строй предполагает, что в обмен на труд сеньоры предоставляют крестьянам ценные услуги - безопасность, защиту, землю, справедливый суд, так что чистой эксплуатацией является только рабовладение. А вот экономическая эксплуатация при капитализме не столь очевидна - предприниматель создает для рабочего саму возможность работы - вкладывает свой капитал, мобилизует инженерную мысль, строит станки. Без предпринимателя труд просто не нашел бы себе применения (либо откатился назад в аграрную утопию, как кстати и предлагали многие социалисты утописты). Прибыльное предприятие возможно только при известном предпринимательском риске и применении инноваций, каковое тоже требует определенного премирования, не могущего быть оцененным в «часах труда». В свою очередь, сам труд рабочего имеет совершенно разную стоимость и производительность в зависимости от квалификации.
Все эти нюансы Маркс в своём «Капитале» не учитывает и даже не пытается учесть. Главная книга марксизма - это весьма слабый с точки зрения современной ему экономической науки труд. Как экономическое учение марксизм является лишь радикальным ответвлением либеральной «смитианской» экономической школы, именующей самую себя «классической». Много говоря о производстве на языке присвоенной листианской традиции, Маркс, однако, интерпретировал экономические процессы чисто смитиански. Так, центральное место в марксизме занимало представление об экономических кризисах как кризисах перепроизводства, которые предлагалось разрешать при помощи обобществления и директивного планирование индустрии. Марксизм базировался на выведенном Рикардо тезисе о неизбежности обнищания рабочих по мере развития капитализма и именно в этом обнищании - «пролетариям нечего терять, кроме своих цепей» - виделась предпосылка революции.
Развитие экономических учений и практики на рубеже XIX-XX веков подорвало самые основы марксизма как экономического учения. Работы марджиналистов показали подлинный механизм возникновения кризисов перепроизводства - насыщение потребностей, а кейнсианство предложило разумную стратегию действий в этом случае - стимуляцию платежеспособного спроса. Практика Генри Форда и бисмарковская политика социального государства знаменовали эпоху увеличения благосостояния рабочих, при котором им стало гораздо больше что терять. Вся неизбежно порождающая революцию экономическая закономерность марксизма была полностью дискредитирована. Марксистский анализ капитализма оказался неверен.
В этих условиях марксизм в ХХ веке выступал прежде всего как сциентизированное социально-утопическое учение, сводившееся к простому лозунгу: «нас эксплуатируют - положим конец эксплуатации». Его революционная сторона, победа угнетенных пролетариев над эксплуататорами, заметно первенствовала над собственно экономической. При этом распространению марксизма в Третьем мире чрезвычайно способствовало краденое им листианство - марксизм воспринимался как теория индустриальной революции, порождающей социализм. Что, конечно, совершенно противоречит мысли самого Маркса, который считал пролетарскую революцию вытекающей из проведенной капитализмом индустриализации, а не наоборот.
Именно в таком ключе марксизм и сыграл чудовищно разрушительную роль в России, где он стал основой радикально-утопического большевизма. Россия совершенно не нуждалась в марксистской индустриализации, так как в ней чрезвычайно успешно и высокими темпами шла индустриализация капиталистическая, «виттевско-столыпинская». Однако в России марксизм превратился в теорию радикальной революции и в этом качестве восторжествовал, изрядно напугав многих европейских марксистов.
Дополнительная разрушительность марксизма как восторжествовавшей в России идеологии состояла в том, что сами Маркс и Энгельс были всю жизнь сознательными активными русофобами. В этом качестве они не гнушались роли неформальных агентов и проводников идей британского правительства, что особенно было заметно в годы Крымской войны.
«Во что превратилась бы Россия без Одессы, Кронштадта, Риги и Севастополя, если бы Финляндия была освобождена, а неприятельская армия расположилась у ворот столицы и все русские реки и гавани оказались блокированными? Великан без рук, без глаз, которому больше ничего не остается, как пытаться раздавить врага тяжестью своего неуклюжего туловища, бросая его наобум то туда, то сюда, в зависимости от того, где зазвучит вражеский боевой клич. Если бы морские державы Европы действовали с такой решимостью и энергией, то Пруссия и Австрия могли бы настолько освободиться от русского контроля, чтобы даже примкнуть к союзникам. Ибо обе немецкие державы, чувствуй они себя в безопасности в своем собственном доме, охотно воспользовались бы затруднительным положением» - подстрекает Энгельс немецкие государства к войне против России в статье «Европейская война».
А вот «пожелания» Маркса касательно славян.
«По поводу Польши я с большим интересом прочитал сочинение Элиаса Реньо «Европейский вопрос, ошибочно называемый польским вопросом». Из этой книги видно, что догма Лапинского, будто великороссы не славяне, отстаивается г-ном Духинским самым серьезным образом с лингвистической, исторической, этнографической и т. д. точек зрения; он утверждает, что настоящие московиты, то есть жители бывшего Великого княжества Московского, большей частью монголы или финны и т. д… Выводы к которым приходит Духинский: название Русь узурпировано московитами. Они не славяне и вообще не принадлежат к индогерманской расе, они незаконно вторгшиеся, которых требуется опять прогнать за Днепр и т. д. Я бы хотел, чтобы Духинский оказался прав и чтобы по крайней мере этот взгляд стал господствовать среди славян».
А вот добавочные расистские рассуждения Энгельса:
«Славяне - мы еще раз напоминаем, что при этом мы всегда исключаем поляков, - постоянно служили как раз главным орудием контрреволюции. Угнетаемые дома, они вовне, всюду, куда простиралось славянское влияние, были угнетателями всех революционных наций».
Особой ненавистью пользовалась у Маркса Россия как государство русского народа и сильная европейская держава, охранявшая консервативные христианские ценности.
«Московия была воспитана и выросла в ужасной и гнусной школе монгольского рабства. Даже после своего освобождения Московия продолжала играть роль раба, ставшего господином. Впоследствии Пётр Великий сочетал политическое искусство монгольского раба с гордыми стремлениями монгольского властелина, которому Чингиз-хан завещал осуществить план завоевания мира» - писал Маркс в одном из самых скандальных своих произведений - русофобском памфлете «Разоблачение дипломатической истории XVIII века».
Русофобия Маркса составляла и составляет настоящую проблему для коммунистов в России. В советский период она по большей части замалчивалась, соответствующие произведения не издавались, переводы искажались или сопровождались оговорками. Современные коммунисты, после выведения русофобской сущности марксизма на поверхность, обычно прибегают к тактике «отбрехивания». Мол Маркс имел в виду не русских и Россию как таковые, а только угнетательскую, реакционную, царскую Россию.
Вернемся однако к историософии Маркса, на основе его идей о диалектике производительных сил и производственных отношений постепенно была наращена марксистская схоластика, а именно учение о формациях. При этом у самого Маркса учение о формациях очень нечеткое и несхоластичное. В разных местах изложено по разному. В советской марксистской схоластике удержалось раннее учение Маркса где он выделял первобытную, бесклассовую формацию, античную или рабовладельческую, где противостоят рабовладельцы и рабы, феодальную, где противостоят феодалы и крепостные, хотя Маркс подчеркивал и роль городов и ремесленников с их цеховой организацией, и буржуазную или капиталистическую, с борьбой буржуазии и пролетариата. Ну и наконец коммунизм, как утопическая будущая неантагонистическая формация.
Однако в работе «К критике политической экономиии» Маркс назвал еще один способ производства - «азиатский». И он стал настоящей загвоздкой для марксистов, весь ХХ век проспоривших о том, есть ли такой способ производства и формация или нет. Сущность этого азиатского способа была в тотальном государственном капитализме, отсутствии частной собственности на землю. Непосредственным эксплуататором выступает государство. Для марксистской схоластики этот азиатский способ был очень неудобен, так как в его рамках отсутствовали классы и классовая борьба. Зато его охотно подхватили неортодоксальные марксисты, которые видели в азиатском способе хорошую возможность критиковать социализм в СССР.
Большое значение имели неортодоксальные теории, которые заимствовали известную часть марксистского аппарата и подхода, логику экономического материализма, для построения собственных систем.
Одной из таких теорий были работы австралийского археолога Гордона Чайлда. Его иногда называют неоэволюционистом, но это совершеннейшая неправда, так как Чайлд руководствовался марксистской методологией, в рамках которых из развития производительных сил и несоответствия им производственных отношений получается революция. Чайлду и принадлежит введение в теорию мирового исторического процесса понятия о двух революциях: неолитической революции и урбанистической революции. Неолитическая революция - термин, который закрепился и применяется сейчас практически всеми, это переход от присваивающего к производящему хозяйству освоение сельского хозяйства и животноводства, формирование стабильных оседлых поселений. Урбанистическая революция - это переход к настоящим плотным постоянным поселениям - городам, появление письменности, государства, бюрократии, классов и так далее. Книга в которой взгляды Чайлда изложены наиболее полно и понятно - это «Расцвет и падение древних цивилизаций» (по английски она называлась «Что случилось в истории»). Чем марксизм Чайлда отличается от марксизма Маркса и марксистов - это своим эмпирическим характером. Чайлд имел дело с артефактами, на их основании реконструировал общество, а потом обобщал это в теорию.
Другим ответвлением марксизма стала геоэкономическая теория мир-систем, разработанная американским социологом Иммануилом Валлерстайном. Мирсистемный анализ выносит понятие эксплуатации из рамок национальной экономики на международную арену. Эксплуатируют не британские капиталисты британских рабочих, а британские капиталисты и рабочие как часть единой британской экономики эксплуатируют чилийских капиталистов и рабочих, нигерийских капиталистов и крестьян, китайских рабочих и крестьян, роль надсмотрщика над которыми исполняет китайская коммунистическая партия. Иерархична, прежде всего, система международного разделения труда и мировой торговли в которой есть привелегированные страны и экономики - ядро, над которым господствует время от времени сменяющийся гегемон (Голландия, Британская Империя, США), есть полупериферийные экономики, которые поставляют странам ядра ресурсы и полуфабрикаты, но, в свою очередь, тоже эксплуатируют экономики периферии, нищенствующего дна планеты, пробавляющегося полурабским трудом и копеечными поставками ресурсов.
Именно такой геоэкономический марксизм популярен в современном мире. Он предполагает не столько политическую революцию, сколько борьбу за геоэкономическое выравнивание, невозможное без политического суверенитета и противостояния гегемонии стран ядра, то есть, прежде всего, американской гегемонии. В своём геоэкономическом варианте марксизм предполагает совпадение социальных и национальных целей - национальный суверенитет, антиглобализм, выравнивание экономического неравенства и борьба с бедностью (законная цель для любого национализма), что делает эту разновидность марксизма наиболее приемлемой.
Напротив, самым уродливым продуктом марксизма является захватывающий место идеологической доминанты современного Запада «культурный марксизм». Сущность этого подвида марксизма состоит в переносе марксистского понятия эксплуатации и, соответственно, утопии «освобождения», из сферы экономики в сферу антропологии и основ социальной жизни. Реальность трактуется культур-марксистами как поле борьбы угнетенных и угнетателей. В качестве угнетенных рассматриваются меньшинства - национальные и расовые меньшинства, гомосексуалисты и трансгендеры. Особенно стал опасен культур-марксизм с момента его синтеза с феминизмом, когда в качестве «угнетаемого меньшинства» начало рассматриваться эмпирическое большинство - женщины, и феминизм начал типичными для марксистски-революционной риторики средствами разжигать войну полов. Роль «капиталистов» в этом неомарксизме теперь отводится белым гетеросексуальным мужчинам христианам, особенно если они придерживаются консервативных убеждений.
«До тех пор пока в душе человека западного будут «гнездиться» христианство и западная культура, - до тех пор марксизм на Западе не приживется и революцию неизменно будут предавать те самые рабочие, на благо которых она и совершалась. Ленинская революция потерпела крах, но революция шестидесятых, начавшаяся в университетских кампусах, оказалась более успешной. Она изменила мировое сообщество и создала новую Америку», - отмечает в работе «Смерть Запада» один из ведущих критиков культурного марксизма американский консервативный публицист Патрик Бьюкенен.
Место пролетарской революции в культурном марксизме заняло расчеловечивание человека, «освобождение» его как от, якобы, насильственно навязанной от социальной формы, приданной ему европейской христианской цивилизацией.
Интеллектуальные корни культур-марксизма - ревизия марксиситской теории, произведенная во второй четверти ХХ века «еврокоммунистами». Итальянский коммунист Антонио Грамши, брошенный на долгие годы в муссолиниевские тюрьмы, в работе над своими «тюремными тетрадями» пришёл к выводу, что господство правящих классов феодалов и буржуазии держится не столько на их экономическом могуществе, сколько на интеллектуальной гегемонии, умении внушить угнетенным свою картину мира. Соответственно Грамши объявил необходимой для коммунистов прежде всего борьбу за гегемонию, за формирование другого видения мира. Вместо борьбы за «базис» грамшианство предполагало борьбу за «надстройку», вместо обращения к рабочим - обращение к университетским профессорам. И нельзя не отметить, что в этой среде марксизм получил гораздо большее сочувствие, стал, по выражению французского социолога Раймона Арона, «опиумом интеллектуалов». Бьюкенен, характеризуя Грамши, считает именно его центральной фигурой в неомарксистском перевороте второй половины ХХ века и с ним трудно не согласиться.
«Грамши сделал разумный вывод: ленинизм не смог победить. Русские не то что не приняли новую власть - они ее ненавидели. Земля, вера, семья, иконы и само понятие о «матушке-России» значили для русских куда больше, нежели международная солидарность трудящихся. Новая власть обманывала сама себя. Русские нисколько не изменились после революции. Они подчинялись лишь потому, что неповиновение означало полночный стук в дверь и пулю в спину в подвалах Лубянки. Даже свергнутый царь вызывал у народа больше сочувствия, нежели большевики с их идеями. Грамши предположил, что причиной тому - христианские воззрения, «препятствующие» русским людям усвоить коммунистические идеалы. «Цивилизованный мир почти 2000 лет пребывал под игом христианства, - писал Грамши,- так что режим, основанный на иудео-христианских верованиях, нельзя уничтожить, не искоренив эти верования». Следовательно, если христианство является щитом Запада, то, чтобы покорить Запад, марксисты должны сначала его дехристианизировать.
Вместо того чтобы захватывать власть и насаждать культурную революцию сверху, полагал Грамши, западным марксистам следует перво-наперво изменить культуру - и тогда власть сама упадет к ним в руки, как перезрелый плод. Однако смена культурного пласта потребует «упорного сражения» за овладение средствами массовой информации - газетами, журналами, кинематографом, радио, а также театрами, школами, семинариями, равно как и подчинения себе искусства. Их надлежит завоевывать постепенно, почти исподволь, и потихоньку превращать в инструменты революции. И со Временем общество не только поймет, но и признает революционные идеалы.
Грамши советовал коллегам-марксистам объединяться с западными интеллектуалами, отрицающими Христианство и буржуазную культуру и имеющими влияние на умы молодежи. «Все дело в культуре, глупцы!»
Итак, рассуждения Грамши о возможности революции на Западе оказались пророческими. Ленинский режим держал мир в страхе на протяжении семидесяти лет, однако в исторической перспективе русская революция потерпела поражение - и режим рухнул, причем коммунистическая партия Ленина-Сталина фактически вернулась к истоку: она вновь превратилась в горстку политических авантюристов-конспираторов, которые за марксистской риторикой прячут претензии на абсолютную власть. Ленинский режим скончался и был похоронен без сожалений. А вот революция Грамши набирает обороты и находит себе все новых адептов».
Наиболее влиятельным и культурно разрушительным течением культур-марксизма стала «франкфуртская школа» философии (ключевые представители: Теодор Адорно, Макс Хоркхаймер, Герберт Маркузе, Эрих Фромм, Вальтер Беньямин).
Во франкфуртской интерпретации «авторитарной личностью», которая с неизбежностью порождает фашизм и авторитаризм, является личность консервативного белого христианина, сторонника семейных ценностей и частной собственности. И именно она подлежит «деконструкции», которой занялись представители культурного марксизма в Европе и Америке. Новая тактика марксизма оказалась настолько успешной, что культур-марксизм сумел практически без остатка идеологически поглотить традиционный западный либерализм, так что когда сегодня говорится «либерализм», то, чаще всего под этим подразумевается именно культурный марксизм - агрессивно толерантный, практикующий так называемую «позитивную дискриминацию» и т.д.
Подавляющая часть культурной продукции американского и европейского культурного класса - романы, пьесы, философские и исторические работы и, особенно, фильмы выполнены именно по культурно-марксистскому образцу. В них всегда присутствует угнетенный, жертва - непременно представитель расового, этнического, религиозного, сексуального меньшинства, женщина, и всегда представлен угнетатель и садист - белый христианин, достаточно консервативный в ценностях и социальных практиках, гомофобный, патриархальный. Сюжет строится на вскрытии предполагаемой «гнусности» и «двойного дна» этого бесчеловечного эксплуататора и утверждении предполагаемого достоинства жертвы за счет сокрушения угнетателя и его ценностей. Понравилось ли бы это Марксу? Скорее всего - да. Он был воинствующим врагом религии, семейных ценностей, традиции и вообще любого консервативного порядка. Оргия морального разрушения, устроенная культур-марксистами, несомненно вызвала бы его горячее сочувствие.
Подведем итог.
Марксизм имеет свой известный интерес как учение о том, что инструментом исторического развития являются человеческая деятельность, производство, практика и как материалистическая версия гегельянской теории о противоречии как о движущей силы истории. Это всё совершенно справедливое описание обезбоженного мира после грехопадения. Хотя полная непроницаемость марксизма для идеи духовной делает его историософию ущербной, а его детерминизм абсолютно ничего в реальных исторических событиях не объясняет.
Как экономическая теория капитализма марксизм слаб и беспомощен, дискредитировав себя уже к началу ХХ века. Однако его пафос борьбы с эксплуатацией пережил экономическую основу и породил несколько версий теорий освободительной борьбы: радикально-утопический террористический большевизм, поразивший Россию с тем большей силой, что в основе марксизма лежит фанатическая русофобия, геоэкономическую теорию, потенциально смыкающуюся в третьем мире с антиглобализмом и экономическим национализмом и, в этом аспекте, заслуживающую интереса, наконец культур-марксизм, поражающий сознание человека европейской христианской культуры и разрушающий сами его основы.
Трудно сказать, какое из направлений в наибольшей степени соответствует теории Маркса, но то, что именно третье соответствует типу и интенциям его глубоко нигилистической личности - особых сомнений не вызывает.
Источник
«История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов. Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов».
Учение о классовой борьбе не было изобретением Маркса - он вообще очень мало каких концепций изобрел сам, по большей части он комбинировал чужие идеи - Гегеля, Адама Смита, социалистов утопистов. Идея классовой борьбы была разработана французскими историками так называемой «романтической» школы - Огюстеном Тьерри и Франсуа Гизо. Однако в их представлении классовая борьба имела место в Англии и Франции между феодальным классом, происходящим от завоевателей (во Франции - германцев, в Англии - нормандцев), и угнетённым классом, третьим сословием, буржуазией, происходящим от завоеванных (во Франции галло-римлян, в Англии - англосаксов). В представлении Тьерри и Гизо третье сословие постепенно становилось сильнее феодалов, таким образом возвращая себе первоначальную свободу.
Маркс заимствовал это учение о классовой борьбе, но придал ему прежде всего экономический, а не этнический вид, использовал принципы гегелевской диалектики, но не философии истории. Он рассматривал жизнь как борьба противоположностей, которые на самом деле едины в рамках производственных отношений.
Некоторая научность марксовой философии истории проявляется в их с Энгельсом совместном труде «Немецкая идеология». Парадокс в том, что это одна из лучших работ Маркса, но она осталась в рукописи - ее издали только в Москве, в 1932 году. То есть на формирование классического марксизма она почти никакого влияния не оказала. Основная идея исторических размышлений «Немецкой идеологии» в следующем: основная функция человека как живого существа - производство. Он производит свое бытие, свои условия существования.
Соответственно главное в человеке - это его производительные силы и их развитие. Понятие производительных сил Маркс почерпнул у великого немецкого экономиста Фридриха Листа, автора работы «Национальная система политической экономии». Как это было обычно у Маркса он присвоил себе концепцию производительных сил, зато самого Листа хаял неприличными словами. Всё ХХ столетие марксизм по сути паразитировал на листианстве, выдавая себя за теорию индустриализма, которой не был.
По мере развития производительных сил, согласно Марксу, возникает все более изощренное разделение труда, которое формирует производственные отношения. И производственные классы, возникающие в этих производственных отношениях, это места больших групп в разделении труда. Именно производственные отношения и формируют всю социальную надстройку общества - религию, идеологию, политику, культуру и т.д. При этом со временем развитие производительных сил может придти в противоречие с состоянием производственных отношений. Эти отношения окажутся ветхой одеждой и тогда в ходе классовой борьбы и революции будут разрушены и заменены новыми.
Чем оказался привлекателен для многих марксизм по сравнению с эволюционизмом как материалистическая философия истории. Марксизм ставил на первый план сознательную деятельность человека. Человек сам производит условия своей жизни. Все зависит от его воли и труда. Позднее Энгельс сформулирует тезис, что труд сделал из обезьяны человека. Мысль что историю движет противоречие, выразившаяся в концепте классовой борьбы и революции тоже была весьма привлекательна, поскольку основная часть истории это конфликт. И с этим не поспоришь. Если кому-то по тем или иным причинам не нравилось понимание истории как борьбы наций, то идея классовой борьбы давала альтернативу.
Проблематичным является то конкретное экономическое и историческое понимание противоречия, которое вводит Маркс - представление об эксплуатации. Именно теория эксплуатации является сердцем и боевым ядром марксизма без которого он был бы просто еще одной теорией в ряду других теорий, не лишенных своих достоинств и недостатков.
Маркс утверждает, что в основе классовой борьбы, возникающей в рамках тех или иных производственных отношений, лежит проблема эксплуатации, то есть присвоения эксплуататорским классом продуктов труда эксплуатируемого класса, которое и позволяет эксплуататорам богато жить, создавать произведения искусства, вести войны, предаваться неге и роскоши. В рамках марксистской трудовой теории стоимости (согласно ей стоимость товара измерялась в количестве потраченных на его создание трудовых усилий) капиталист оплачивает рабочему, пользуясь нищетой и голодом последнего, лишь малую часть часов его труда, а всё остальное время рабочий трудится фактически бесплатно, создавая для капиталиста прибавочную стоимость.
Именно мысль о несправедливости сделки труда и капитала так привлекла к марксизму сердца рабочих и профсоюзных лидеров XIX века, хотя с точки зрения экономической науки этот тезис довольно спорен и нуждается как минимум в уточнении. При рабовладении или крепостничестве феномен экплуатации очевиден, так как носит внеэкономический характер, характер прямого принуждения. Впрочем, феодальный строй предполагает, что в обмен на труд сеньоры предоставляют крестьянам ценные услуги - безопасность, защиту, землю, справедливый суд, так что чистой эксплуатацией является только рабовладение. А вот экономическая эксплуатация при капитализме не столь очевидна - предприниматель создает для рабочего саму возможность работы - вкладывает свой капитал, мобилизует инженерную мысль, строит станки. Без предпринимателя труд просто не нашел бы себе применения (либо откатился назад в аграрную утопию, как кстати и предлагали многие социалисты утописты). Прибыльное предприятие возможно только при известном предпринимательском риске и применении инноваций, каковое тоже требует определенного премирования, не могущего быть оцененным в «часах труда». В свою очередь, сам труд рабочего имеет совершенно разную стоимость и производительность в зависимости от квалификации.
Все эти нюансы Маркс в своём «Капитале» не учитывает и даже не пытается учесть. Главная книга марксизма - это весьма слабый с точки зрения современной ему экономической науки труд. Как экономическое учение марксизм является лишь радикальным ответвлением либеральной «смитианской» экономической школы, именующей самую себя «классической». Много говоря о производстве на языке присвоенной листианской традиции, Маркс, однако, интерпретировал экономические процессы чисто смитиански. Так, центральное место в марксизме занимало представление об экономических кризисах как кризисах перепроизводства, которые предлагалось разрешать при помощи обобществления и директивного планирование индустрии. Марксизм базировался на выведенном Рикардо тезисе о неизбежности обнищания рабочих по мере развития капитализма и именно в этом обнищании - «пролетариям нечего терять, кроме своих цепей» - виделась предпосылка революции.
Развитие экономических учений и практики на рубеже XIX-XX веков подорвало самые основы марксизма как экономического учения. Работы марджиналистов показали подлинный механизм возникновения кризисов перепроизводства - насыщение потребностей, а кейнсианство предложило разумную стратегию действий в этом случае - стимуляцию платежеспособного спроса. Практика Генри Форда и бисмарковская политика социального государства знаменовали эпоху увеличения благосостояния рабочих, при котором им стало гораздо больше что терять. Вся неизбежно порождающая революцию экономическая закономерность марксизма была полностью дискредитирована. Марксистский анализ капитализма оказался неверен.
В этих условиях марксизм в ХХ веке выступал прежде всего как сциентизированное социально-утопическое учение, сводившееся к простому лозунгу: «нас эксплуатируют - положим конец эксплуатации». Его революционная сторона, победа угнетенных пролетариев над эксплуататорами, заметно первенствовала над собственно экономической. При этом распространению марксизма в Третьем мире чрезвычайно способствовало краденое им листианство - марксизм воспринимался как теория индустриальной революции, порождающей социализм. Что, конечно, совершенно противоречит мысли самого Маркса, который считал пролетарскую революцию вытекающей из проведенной капитализмом индустриализации, а не наоборот.
Именно в таком ключе марксизм и сыграл чудовищно разрушительную роль в России, где он стал основой радикально-утопического большевизма. Россия совершенно не нуждалась в марксистской индустриализации, так как в ней чрезвычайно успешно и высокими темпами шла индустриализация капиталистическая, «виттевско-столыпинская». Однако в России марксизм превратился в теорию радикальной революции и в этом качестве восторжествовал, изрядно напугав многих европейских марксистов.
Дополнительная разрушительность марксизма как восторжествовавшей в России идеологии состояла в том, что сами Маркс и Энгельс были всю жизнь сознательными активными русофобами. В этом качестве они не гнушались роли неформальных агентов и проводников идей британского правительства, что особенно было заметно в годы Крымской войны.
«Во что превратилась бы Россия без Одессы, Кронштадта, Риги и Севастополя, если бы Финляндия была освобождена, а неприятельская армия расположилась у ворот столицы и все русские реки и гавани оказались блокированными? Великан без рук, без глаз, которому больше ничего не остается, как пытаться раздавить врага тяжестью своего неуклюжего туловища, бросая его наобум то туда, то сюда, в зависимости от того, где зазвучит вражеский боевой клич. Если бы морские державы Европы действовали с такой решимостью и энергией, то Пруссия и Австрия могли бы настолько освободиться от русского контроля, чтобы даже примкнуть к союзникам. Ибо обе немецкие державы, чувствуй они себя в безопасности в своем собственном доме, охотно воспользовались бы затруднительным положением» - подстрекает Энгельс немецкие государства к войне против России в статье «Европейская война».
А вот «пожелания» Маркса касательно славян.
«По поводу Польши я с большим интересом прочитал сочинение Элиаса Реньо «Европейский вопрос, ошибочно называемый польским вопросом». Из этой книги видно, что догма Лапинского, будто великороссы не славяне, отстаивается г-ном Духинским самым серьезным образом с лингвистической, исторической, этнографической и т. д. точек зрения; он утверждает, что настоящие московиты, то есть жители бывшего Великого княжества Московского, большей частью монголы или финны и т. д… Выводы к которым приходит Духинский: название Русь узурпировано московитами. Они не славяне и вообще не принадлежат к индогерманской расе, они незаконно вторгшиеся, которых требуется опять прогнать за Днепр и т. д. Я бы хотел, чтобы Духинский оказался прав и чтобы по крайней мере этот взгляд стал господствовать среди славян».
А вот добавочные расистские рассуждения Энгельса:
«Славяне - мы еще раз напоминаем, что при этом мы всегда исключаем поляков, - постоянно служили как раз главным орудием контрреволюции. Угнетаемые дома, они вовне, всюду, куда простиралось славянское влияние, были угнетателями всех революционных наций».
Особой ненавистью пользовалась у Маркса Россия как государство русского народа и сильная европейская держава, охранявшая консервативные христианские ценности.
«Московия была воспитана и выросла в ужасной и гнусной школе монгольского рабства. Даже после своего освобождения Московия продолжала играть роль раба, ставшего господином. Впоследствии Пётр Великий сочетал политическое искусство монгольского раба с гордыми стремлениями монгольского властелина, которому Чингиз-хан завещал осуществить план завоевания мира» - писал Маркс в одном из самых скандальных своих произведений - русофобском памфлете «Разоблачение дипломатической истории XVIII века».
Русофобия Маркса составляла и составляет настоящую проблему для коммунистов в России. В советский период она по большей части замалчивалась, соответствующие произведения не издавались, переводы искажались или сопровождались оговорками. Современные коммунисты, после выведения русофобской сущности марксизма на поверхность, обычно прибегают к тактике «отбрехивания». Мол Маркс имел в виду не русских и Россию как таковые, а только угнетательскую, реакционную, царскую Россию.
Вернемся однако к историософии Маркса, на основе его идей о диалектике производительных сил и производственных отношений постепенно была наращена марксистская схоластика, а именно учение о формациях. При этом у самого Маркса учение о формациях очень нечеткое и несхоластичное. В разных местах изложено по разному. В советской марксистской схоластике удержалось раннее учение Маркса где он выделял первобытную, бесклассовую формацию, античную или рабовладельческую, где противостоят рабовладельцы и рабы, феодальную, где противостоят феодалы и крепостные, хотя Маркс подчеркивал и роль городов и ремесленников с их цеховой организацией, и буржуазную или капиталистическую, с борьбой буржуазии и пролетариата. Ну и наконец коммунизм, как утопическая будущая неантагонистическая формация.
Однако в работе «К критике политической экономиии» Маркс назвал еще один способ производства - «азиатский». И он стал настоящей загвоздкой для марксистов, весь ХХ век проспоривших о том, есть ли такой способ производства и формация или нет. Сущность этого азиатского способа была в тотальном государственном капитализме, отсутствии частной собственности на землю. Непосредственным эксплуататором выступает государство. Для марксистской схоластики этот азиатский способ был очень неудобен, так как в его рамках отсутствовали классы и классовая борьба. Зато его охотно подхватили неортодоксальные марксисты, которые видели в азиатском способе хорошую возможность критиковать социализм в СССР.
Большое значение имели неортодоксальные теории, которые заимствовали известную часть марксистского аппарата и подхода, логику экономического материализма, для построения собственных систем.
Одной из таких теорий были работы австралийского археолога Гордона Чайлда. Его иногда называют неоэволюционистом, но это совершеннейшая неправда, так как Чайлд руководствовался марксистской методологией, в рамках которых из развития производительных сил и несоответствия им производственных отношений получается революция. Чайлду и принадлежит введение в теорию мирового исторического процесса понятия о двух революциях: неолитической революции и урбанистической революции. Неолитическая революция - термин, который закрепился и применяется сейчас практически всеми, это переход от присваивающего к производящему хозяйству освоение сельского хозяйства и животноводства, формирование стабильных оседлых поселений. Урбанистическая революция - это переход к настоящим плотным постоянным поселениям - городам, появление письменности, государства, бюрократии, классов и так далее. Книга в которой взгляды Чайлда изложены наиболее полно и понятно - это «Расцвет и падение древних цивилизаций» (по английски она называлась «Что случилось в истории»). Чем марксизм Чайлда отличается от марксизма Маркса и марксистов - это своим эмпирическим характером. Чайлд имел дело с артефактами, на их основании реконструировал общество, а потом обобщал это в теорию.
Другим ответвлением марксизма стала геоэкономическая теория мир-систем, разработанная американским социологом Иммануилом Валлерстайном. Мирсистемный анализ выносит понятие эксплуатации из рамок национальной экономики на международную арену. Эксплуатируют не британские капиталисты британских рабочих, а британские капиталисты и рабочие как часть единой британской экономики эксплуатируют чилийских капиталистов и рабочих, нигерийских капиталистов и крестьян, китайских рабочих и крестьян, роль надсмотрщика над которыми исполняет китайская коммунистическая партия. Иерархична, прежде всего, система международного разделения труда и мировой торговли в которой есть привелегированные страны и экономики - ядро, над которым господствует время от времени сменяющийся гегемон (Голландия, Британская Империя, США), есть полупериферийные экономики, которые поставляют странам ядра ресурсы и полуфабрикаты, но, в свою очередь, тоже эксплуатируют экономики периферии, нищенствующего дна планеты, пробавляющегося полурабским трудом и копеечными поставками ресурсов.
Именно такой геоэкономический марксизм популярен в современном мире. Он предполагает не столько политическую революцию, сколько борьбу за геоэкономическое выравнивание, невозможное без политического суверенитета и противостояния гегемонии стран ядра, то есть, прежде всего, американской гегемонии. В своём геоэкономическом варианте марксизм предполагает совпадение социальных и национальных целей - национальный суверенитет, антиглобализм, выравнивание экономического неравенства и борьба с бедностью (законная цель для любого национализма), что делает эту разновидность марксизма наиболее приемлемой.
Напротив, самым уродливым продуктом марксизма является захватывающий место идеологической доминанты современного Запада «культурный марксизм». Сущность этого подвида марксизма состоит в переносе марксистского понятия эксплуатации и, соответственно, утопии «освобождения», из сферы экономики в сферу антропологии и основ социальной жизни. Реальность трактуется культур-марксистами как поле борьбы угнетенных и угнетателей. В качестве угнетенных рассматриваются меньшинства - национальные и расовые меньшинства, гомосексуалисты и трансгендеры. Особенно стал опасен культур-марксизм с момента его синтеза с феминизмом, когда в качестве «угнетаемого меньшинства» начало рассматриваться эмпирическое большинство - женщины, и феминизм начал типичными для марксистски-революционной риторики средствами разжигать войну полов. Роль «капиталистов» в этом неомарксизме теперь отводится белым гетеросексуальным мужчинам христианам, особенно если они придерживаются консервативных убеждений.
«До тех пор пока в душе человека западного будут «гнездиться» христианство и западная культура, - до тех пор марксизм на Западе не приживется и революцию неизменно будут предавать те самые рабочие, на благо которых она и совершалась. Ленинская революция потерпела крах, но революция шестидесятых, начавшаяся в университетских кампусах, оказалась более успешной. Она изменила мировое сообщество и создала новую Америку», - отмечает в работе «Смерть Запада» один из ведущих критиков культурного марксизма американский консервативный публицист Патрик Бьюкенен.
Место пролетарской революции в культурном марксизме заняло расчеловечивание человека, «освобождение» его как от, якобы, насильственно навязанной от социальной формы, приданной ему европейской христианской цивилизацией.
Интеллектуальные корни культур-марксизма - ревизия марксиситской теории, произведенная во второй четверти ХХ века «еврокоммунистами». Итальянский коммунист Антонио Грамши, брошенный на долгие годы в муссолиниевские тюрьмы, в работе над своими «тюремными тетрадями» пришёл к выводу, что господство правящих классов феодалов и буржуазии держится не столько на их экономическом могуществе, сколько на интеллектуальной гегемонии, умении внушить угнетенным свою картину мира. Соответственно Грамши объявил необходимой для коммунистов прежде всего борьбу за гегемонию, за формирование другого видения мира. Вместо борьбы за «базис» грамшианство предполагало борьбу за «надстройку», вместо обращения к рабочим - обращение к университетским профессорам. И нельзя не отметить, что в этой среде марксизм получил гораздо большее сочувствие, стал, по выражению французского социолога Раймона Арона, «опиумом интеллектуалов». Бьюкенен, характеризуя Грамши, считает именно его центральной фигурой в неомарксистском перевороте второй половины ХХ века и с ним трудно не согласиться.
«Грамши сделал разумный вывод: ленинизм не смог победить. Русские не то что не приняли новую власть - они ее ненавидели. Земля, вера, семья, иконы и само понятие о «матушке-России» значили для русских куда больше, нежели международная солидарность трудящихся. Новая власть обманывала сама себя. Русские нисколько не изменились после революции. Они подчинялись лишь потому, что неповиновение означало полночный стук в дверь и пулю в спину в подвалах Лубянки. Даже свергнутый царь вызывал у народа больше сочувствия, нежели большевики с их идеями. Грамши предположил, что причиной тому - христианские воззрения, «препятствующие» русским людям усвоить коммунистические идеалы. «Цивилизованный мир почти 2000 лет пребывал под игом христианства, - писал Грамши,- так что режим, основанный на иудео-христианских верованиях, нельзя уничтожить, не искоренив эти верования». Следовательно, если христианство является щитом Запада, то, чтобы покорить Запад, марксисты должны сначала его дехристианизировать.
Вместо того чтобы захватывать власть и насаждать культурную революцию сверху, полагал Грамши, западным марксистам следует перво-наперво изменить культуру - и тогда власть сама упадет к ним в руки, как перезрелый плод. Однако смена культурного пласта потребует «упорного сражения» за овладение средствами массовой информации - газетами, журналами, кинематографом, радио, а также театрами, школами, семинариями, равно как и подчинения себе искусства. Их надлежит завоевывать постепенно, почти исподволь, и потихоньку превращать в инструменты революции. И со Временем общество не только поймет, но и признает революционные идеалы.
Грамши советовал коллегам-марксистам объединяться с западными интеллектуалами, отрицающими Христианство и буржуазную культуру и имеющими влияние на умы молодежи. «Все дело в культуре, глупцы!»
Итак, рассуждения Грамши о возможности революции на Западе оказались пророческими. Ленинский режим держал мир в страхе на протяжении семидесяти лет, однако в исторической перспективе русская революция потерпела поражение - и режим рухнул, причем коммунистическая партия Ленина-Сталина фактически вернулась к истоку: она вновь превратилась в горстку политических авантюристов-конспираторов, которые за марксистской риторикой прячут претензии на абсолютную власть. Ленинский режим скончался и был похоронен без сожалений. А вот революция Грамши набирает обороты и находит себе все новых адептов».
Наиболее влиятельным и культурно разрушительным течением культур-марксизма стала «франкфуртская школа» философии (ключевые представители: Теодор Адорно, Макс Хоркхаймер, Герберт Маркузе, Эрих Фромм, Вальтер Беньямин).
Во франкфуртской интерпретации «авторитарной личностью», которая с неизбежностью порождает фашизм и авторитаризм, является личность консервативного белого христианина, сторонника семейных ценностей и частной собственности. И именно она подлежит «деконструкции», которой занялись представители культурного марксизма в Европе и Америке. Новая тактика марксизма оказалась настолько успешной, что культур-марксизм сумел практически без остатка идеологически поглотить традиционный западный либерализм, так что когда сегодня говорится «либерализм», то, чаще всего под этим подразумевается именно культурный марксизм - агрессивно толерантный, практикующий так называемую «позитивную дискриминацию» и т.д.
Подавляющая часть культурной продукции американского и европейского культурного класса - романы, пьесы, философские и исторические работы и, особенно, фильмы выполнены именно по культурно-марксистскому образцу. В них всегда присутствует угнетенный, жертва - непременно представитель расового, этнического, религиозного, сексуального меньшинства, женщина, и всегда представлен угнетатель и садист - белый христианин, достаточно консервативный в ценностях и социальных практиках, гомофобный, патриархальный. Сюжет строится на вскрытии предполагаемой «гнусности» и «двойного дна» этого бесчеловечного эксплуататора и утверждении предполагаемого достоинства жертвы за счет сокрушения угнетателя и его ценностей. Понравилось ли бы это Марксу? Скорее всего - да. Он был воинствующим врагом религии, семейных ценностей, традиции и вообще любого консервативного порядка. Оргия морального разрушения, устроенная культур-марксистами, несомненно вызвала бы его горячее сочувствие.
Подведем итог.
Марксизм имеет свой известный интерес как учение о том, что инструментом исторического развития являются человеческая деятельность, производство, практика и как материалистическая версия гегельянской теории о противоречии как о движущей силы истории. Это всё совершенно справедливое описание обезбоженного мира после грехопадения. Хотя полная непроницаемость марксизма для идеи духовной делает его историософию ущербной, а его детерминизм абсолютно ничего в реальных исторических событиях не объясняет.
Как экономическая теория капитализма марксизм слаб и беспомощен, дискредитировав себя уже к началу ХХ века. Однако его пафос борьбы с эксплуатацией пережил экономическую основу и породил несколько версий теорий освободительной борьбы: радикально-утопический террористический большевизм, поразивший Россию с тем большей силой, что в основе марксизма лежит фанатическая русофобия, геоэкономическую теорию, потенциально смыкающуюся в третьем мире с антиглобализмом и экономическим национализмом и, в этом аспекте, заслуживающую интереса, наконец культур-марксизм, поражающий сознание человека европейской христианской культуры и разрушающий сами его основы.
Трудно сказать, какое из направлений в наибольшей степени соответствует теории Маркса, но то, что именно третье соответствует типу и интенциям его глубоко нигилистической личности - особых сомнений не вызывает.
Источник