a taste of honey
Ровной лентой стелется дорога. Шоссе, как там теперь называют. Или все-таки автобан? Я так и не разобрался в терминологии. И хоть на коленях у меня развернута карта, толку от этого, мне кажется, мало. Вилат каким-то образом чувствует дорогу. А может, сама машина помнит, куда нужно идти?.. Я сворачиваю карту и беру корзинку с Фелисите. Дорога ровная
( Read more... )
О чем мои мысли, я и сам не могу сказать. О грозе, о "временной петле", о том, что я уже воспринимаю предметы своего времени как нечто, далеко отстоящее, чему я сам и не принадлежу... о доверии, с каким животные идут к Вилату, взять хоть бы этого таинственного ежика, о том, умеют ли пчелы распознавать знакомых людей... и о том, почему именно обитатели Ливри являются некими посредниками между иными пространствами и эпохами и нашим Парижем, нашим Здесь... Кажется, на этом я и засыпаю, наконец.
Разбудила меня Фелисите, как часто будит дома по утрам: она сидит на подушке и мягкой лапой трогает мой лоб и щеку. Вилата нет в комнате. Поспешно одеваюсь, отворяю настежь окно - нежное золотистое утро стерло мрачные тени, о буре напоминает лишь мокрая листва старой липы, что почти касается ветвями подоконника, - привожу в порядок комнату и спускаюсь в гостиную и оттуда во двор.
Вилат занят тем, что чистит двуколку от следов ночного дождя. Поздоровавшись, я принимаюсь помогать ему. Потом мы полируем нашу машину, изрядно забрызганную дорожной грязью. Проводим ревизию содержимого фургончика и с облегчением констатируем, что драгоценный мед в полной сохранности, ничего не разбито и не промокло. Возвращается мадам Маргарита - по утрам она прогуливает Диану и Этель (это та самая лошадка герцога Алансонского, что перебежала от своего хозяина к нам), а на террасу поднимается мадам Элен в бриджах, блузе, широкополой шляпе, как заправский садовник, и с букетом турецкой гвоздики, Dianthus barbatus (у англичан этот цветок зовется Sweet William). Признаться, я несколько теряюсь при встречах с мадам Элен. С одной стороны, она кажется приверженной обычаям нашего (того нашего) времени, с другой - совершенно естественно и легко вписывается в каноны новейшего. К тому же, в глубине душе я побаиваюсь ее проницательности и острого языка, ибо при всей своей тактичности она не считает и малую дозу притворства необходимой и способна, мне кажется, высказать напрямик, что думает. (Удивительно, что такое впечатление сложилось у меня, ведь мы довольно редко встречаемся и мало разговариваем, и ни от кого мне не доводилось слышать о допущенной ею когда-либо резкости!) Из-за этого тоже мне трудно попасть в нужный тон, чтоб не выглядеть льстиво-церемонным... Я почтительно пожимаю протянутую руку, обнажив голову, точно на мне цилиндр, а не парусиновая кепка, и благодарю мадам Элен за своевременную помощь и приют и извиняюсь за доставленные хлопоты. "Хлопот вы нам не доставили, гражданин Барер, - отвечает она, в то же время внимательно глядя мне в лицо, и словно отшучивается: - Мари-Жан называет наш дом форпостом, так что нам полагается время от времени оправдывать это прозвище".
Нас убеждают остаться на утренний чай. Затем следует обмен: мы выгружаем в кладовую мед, предназначенный для обитателей Ливри, а в фургончик укладываем свежие партии мыла, нотную тетрадь для Эжени, баночку варенья из крыжовника для Мишеля, кошачью мяту для Фелисите и Мартины, какой-то каталог издательства "Hachette" для Ретифа... посылок много, хорошо, что каждая подписана округлым, твердым почерком мадам Маргариты. Вилат, к которому в этом доме очевидно благоволят, к тому же с мадам Маргаритой его объединяет любовь к музыке, в совершенном восторге увозит с собой из Ливри диск (Йоханес Чиккониа и Гийом де Машо, как он мне потом объясняет).
Reply
Leave a comment