Теракты и город, который изменился (обязательно к прочтению)
Оригинал взят у newyorker_ru в Теракты и город, который изменился
В половине девятого вечера в пятницу 13 ноября 33-летний житель Парижа по имени Матье ужинал с друзьями у ресторана Le Petit Cambodge в 10-ом округе города, рядом с каналом Сен-Мартен. Это многонациональный район города, любимое место молодежи в возрасте от 20 до 30. В ресторане подают камбоджийскую кухню в атмосфере индустриального шика: длинные столы, отделка из матированной стали и лампочки без абажуров. Погода была отличная. На другой стороне улицы у бара Le Carillon, как всегда, собралась толпа, попивая свои напитки.
Завизжали тормоза, и в нескольких метрах от Матье резко остановилась машина. Из нее выскочил человек и начал стрелять из Калашникова. На секунду Матье показалось, что он просто стал свидетелем чьей-то мести или что-то в этом роде. А потом незнакомец зарядил вторую очередь. Посыпались стекла от окон и бутылок. Матье перепрыгнул через стол и побежал. В конце улицы он остановился и прислушался. Только тогда он понял, что пуля попала ему в руку. Его мизинец и безымянный палец криво висели, в буквальном смысле, на волоске.
«Самое страшное, я понял, что я вне опасности, так что у меня был выбор: убежать или вернуться и посмотреть, как там мои друзья… рискуя вновь попасть под огонь», - сказал мне Матье.
Мы сидели в квартире Матье недалеко от кладбища Пер-Лашез. Мы познакомились 4 года назад через общих друзей, но виделись только на их свадьбе и больше не общались. Он говорил усталым голосом, часто останавливаясь, чтобы сделать очередной судорожный глоток воздуха. Его левая рука была перевязана, поврежденные пальцы связаны вместе, на запястье все еще висел больничный браслет. В здоровой руке он держал сигарету, которая дрожала, когда он подносил ее к губам. Два дня прошло с момента терактов, организованных террористами ИГИЛ в шести точках Парижа одновременно.
Когда Матье услышал, что стрельба прекратилась, он вернулся к ресторану. «Я увидел много мертвых девушек на земле, - сказал он, запнувшись на слове «девушек». - Большинство из них я знал или видел раньше». Он нашел одну из своих подруг - бразильянку, приехавшую на обучение в Париж. Она сидела напротив него за столом, а теперь лежала прямо посреди улицы. Ей попали в грудь. Матье присел на землю рядом с ней. Она неглубоко, но дышала. Она выживет.
Люди бежали по улицам в порыве паники, повсюду доносились крики; приехавшая полиция никак не могла восстановить порядок. В этом месте было небезопасно; Матье боялся, что преступники вернутся. Рядом с ним мужчина без видимых повреждений держал на руках безжизненное тело своей девушки. А потом он вдруг вскочил и убежал. Девушке было лет 25, очень красивая. Матье пытался найти слова, чтобы описать ее абсолютное, жуткое спокойствие.
Несколько медиков прибыли на место почти сразу же. Le Petit Cambodge и Le Carillon, который тоже попал под обстрел, находятся рядом с одной из крупнейших в Париже больниц. Но из-за количества и мощности терактов, а также из-за страха, что преступники могли вернуться, эвакуация людей началась лишь через два часа.
Когда Матье посадили в «скорую», ему сказали, что его ранили в поясницу - приступ адреналина замаскировал боль. Пуля остановилась в миллиметре от позвоночника. Хирурги в больнице предупредили его, что вытаскивать ее опаснее, чем оставить в теле. Он все равно попросил их вытащить ее. «Хотите сказать, что я всю свою оставшуюся жизнь буду ходить с пулей Даеш (арабское слово, которым предпочитают называть ИГИЛ во Франции) в теле?» Он ощутил резкое покалывание в пальцах, потом понял, что это дрожь. Пулю вытащили.
Всю прошлую неделю выжившие в парижских терактах вспоминали, что им пришлось пережить, перед камерами, периодически показывая улыбающиеся фотографии убитых людей, взятые с их профилей на Facebook, а также фото террористов крупным планом. «LE VISAGE DE LA TERREUR» - гласил заголовок номера газеты Libération, вышедшего в четверг, а рядом - фото Абдельхамида Абаауда, молодого бельгийского джихадиста, руководившего терактами. На фото он безмятежно улыбался, словно человек на фото из отпуска. Его убили накануне во время облавы французского спецназа на дом в пригороде Парижа Сен-Дени. Несколько его сообщников были арестованы. Салех Абдеслам, который вместе с братом участвовал в терактах, все еще был в бегах.
Город охватил страх. За две недели до этого ИГИЛ взял на себя ответственность за взрыв на российском коммерческом авиалайнере, вылетавшем из Шарм-эль-Шейха. Погибли все 224 пассажира. За день до терактов в Париже двое смертников ИГИЛ убили 43 человека в пригороде Бейрута. Потом пришли новости о вооруженном нападении на отель Radisson в Мали - террористы взяли в заложники около 170 заложников, разделив мусульман и немусульман; сторонники ИГИЛ торжествовали в Twitter.
На следующий день после визита к Матье я навестила Патрика Эберхарда, кардиолога и сооснователя организации «Врачи без границ», в его квартире с видом на канал Сен-Мартен, напротив кафе La Bonne Bière.
В вечер терактов он возвращался домой с похорон друга - философа Андре Глуксманна - когда услышал выстрелы. «Так как я вроде привык к странам в разгар войны, я узнал звук Калашникова сразу же», - сказал он.
На тротуаре перед La Bonne Bière молодой женщине попали в бедро, ее спутнику - в плечо. Патрик побежал к ним, чтобы помочь, думая, как и Матье, что это чья-то личная месть. А потом он увидел, как люди внутри ресторана делали искусственное дыхание людям, которые лежали на земле. Рядом лежало четверо, все мертвые. Он наложил женщине жгут из салфеток и скатертей, которые ему принесли официанты, а потом пошел внутрь ресторана. На место прибыла первая скорая помощь. «Они начали организовывать госпиталь прямо в ресторане», - сказал он мне. В составе организации «Врачи без границ» Оберхард видел войны в Ливане, Афганистане, Сальвадоре, Эфиопии и Руанде. Эта ситуация напомнила ему Бейрут: «Кровь повсюду - это было место военных действий».
Как и в Le Petit Cambodge, кареты скорой помощи прибывали медленно. «Мы ждали очень, очень долго, - сказал мне Оберхард. - Думаю, мы потеряли пару людей за это время». Но когда они прибыли, сортировать раненых было очень сложно. «Одной женщине попали в живот, и ей было лучше в сидячем положении, - сказал Оберхард. - Медики спешили к тем, кто лежал на земле, но при этом они были в куда более лучшем состоянии. Мне пришлось чуть ли не драться с ними, чтобы они забрали ее в первую очередь».
В действие вступил plan blanc - положение в городе, когда весь медицинский персонал призывается на место работы в кризисные моменты. Еще один доктор сказал мне, что в его больницу пострадавшие начали поступать около полуночи, по двое в одной карете «скорой». Он сказал, что хотя его коллеги привыкли к травмам и ранам, «в этом случае присутствовал еще и психологический аспект, с которым никто из нас раньше не сталкивался».
Родственники приехали к больницам, но не могли попасть внутрь; у медиков даже не было времени посмотреть, что твориться снаружи. Не было времени даже составить списки раненых и погибших; люди бросались от больницы к больнице в поисках пропавших родственников. Прошла почти неделя, но полный список жертв так и не объявили.
Оберхард родился в Париже в 1945 году, в подростковом возрасте увлекся медициной («классический путь чрезмерно охраняемого буржуазного ребенка», - говорит он). В мае 1968 года он был в числе протестующих студентов, но быстро понял всю неспособность демонстраций повлиять на политические решения. Той же осенью, проходя стажировку в больнице, он ответил на призыв волонтеров в Красный Крест и поехал в Биафру. Через три года появились «Врачи без границ».
К 1975 году Оберхард работал на полставки на эту организацию, а также проходил практику по кардиологии в Сен-Дени, на той же улице, где обнаружили террористов. Он уволился всего за полгода до терактов, так что своими глазами видел, как этот район менялся в 80-ые и 90-ые. Послевоенный рабочий класс французов вытеснили иммигранты из более бедных европейских стран - Португалии, Италии и Польши. Потом приехали жители Магриба - бывших французских колоний в Северной Африке.
«Мы видели признаки зарождающегося фундаментализма, - сказал Оберхард. - Женщины начали по-другому одеваться, да и мужчины тоже. Я бы сказал, что это было первым внешним признаком». Качество местной школы резко упало, как и местной больницы.
«В Сен-Дени около 80 разных национальностей, - говорит Оберхард. - Так что это уже не город французского происхождения. Это многонациональный город. А в многонациональных городах должно быть хорошо! Я за это! - засмеялся он. - Но это город, полный напряжения. 25% населения не работает. Видите, это реальная проблема. Мы не знали, как принять жителей Магриба, которые были, в основном, алжирцами, которые были французами, которые должны были вписаться в наше общество сразу же».
После обстрела редакции журнала Charlie Hebdo и захвата заложников в кошерном магазине, более полутора миллиона человек вышли на улицы Парижа - крупнейшая за последние годы демонстрация в стране, где демонстрации устраивают, в основном, в знак солидарности. Но после жестокости на прошлой неделе полиция запретила парижанам собираться в большие группы ради их же собственной безопасности. Вместо этого люди собирались тихо, пели песни и обнимали незнакомцев. На месте терактов клали цветы и расставляли свечи, оставляли записки.
Вопрос о том, как реагировать на новый залп терроризма, засел в головах жителей глубже, чем простая логика. Стрельбу в Charlie Hebdo считали нападением на свободу выражения и французский секуляризм; по всей стране люди собирались, чтобы заявить о том, что они не боятся. Но сейчас люди боятся. Журналисты Charlie Hebdo знали, что они являются мишенями для террористов и продолжали свое дело, подвергая собственные жизни опасности. Жертвами терактов на прошлой неделе стали обычные люди, которые занимались обычными делами - ели и выпивали вместе, пошли на концерт или на футбольный матч. Спустя несколько дней ритм жизни в Париже вернулся в привычную колею, но новый фатализм повис в воздухе. Люди боялись, что это еще не все, что скоро могут произойти еще теракты.
Еще до 13 ноября это чувство единства, появившееся в стране в январе, начало понемногу иссякать. Романист и кинорежиссер Абделла Тайа сказал мне, что после атак на Charlie Hebdo, «этот вопрос вдруг возник у меня в голове: собираюсь ли я жить во Франции до конца своих дней?» Это было в понедельник вечером, мы сидели в La Veilleuse - кафе на бульваре Бельвиль, совсем рядом с пострадавшими ресторанами La Bonne Bière и Le Petit Cambodge. Абделла был слишком напуган и удручен, чтобы выходить из квартиры, если не считать коротких походов за продуктами в ближайший магазин. Накануне терактов он ходил в общественную баню в район Барбе, где проживают, в основном, выходцы из Магриба. Район находится в 18-ом округе. После этого он вернулся домой, чтобы посмотреть матч между сборными Франции и Германии. Он спал, когда ему позвонил друг из Касабланки и рассказал ужасные новости.
Тайя родился в Рабате, Марокко, в 1973 году, а вырос в городе Сале. Он был восьмым ребенком в семье из девяти детей. Семья была бедной, дома говорили только на арабском. В детстве он мечтал стать режиссером, а позже решил идти за своей мечтой и начал с изучения французского языка, чтобы однажды переехать в Париж. Он приехал в город в 25 лет, чтобы написать докторскую в Сорбонне. Тема - Жан Оноре Фрагонар, живописец 18-го века.
В плане французской культуры Тайя можно назвать одновременно и своим, и чужим. Жить в Марокко он не может - он гей, но как североафриканский мусульманин, он чувствует ограниченность французского общества, узкий спектр его культурных ожиданий. Из Франции воевать в Сирию уехало больше всего молодых людей, чем из любой другой европейской страны. Во Франции не прекращаются споры о том, что из-за культурного разделения окраин многие молодые люди, которые растут там, уязвимы с точки зрения давления со стороны террористов, которые набирают рекрутов. Тайя был поражен этим ужасом, но относится к более серьезной проблеме изоляции окраин с большим пониманием. «Я все больше и больше понимаю иммигрантов из пригородов», - говорит он.
Я обсудила этот вопрос со своей подругой Соней Ферхани - докторантом по английской литературе в Высшей нормальной школе. Она родилась в Алжире, является представительницей народа кабилы и иммигрировала во Францию вместе с родителями в 1993 году, когда ей было шесть. Она поняла мнение Тайя об изоляции пригородов, но подчеркнула важность личной принадлежности. «Никто не должен говорить тебе - да, ты француз».
Она с двумя братьями росла в Пантине - пригороде, из которого очень легко доехать до Парижа на метро. Родители постоянно брали ее в город, но, как она говорит, «наши соседи никогда не ездили в Париж».
Соня получила элитное французское образование - католическая школа, престижный Лицей Людовика Великого, Высшая нормальная школа. Она быстро поняла, что ее образ жизни сильно отличается от жизни ее сверстников из Пантина. «Франция не идеальна, но, пусть это и клише - говорить, что это страна свободы, или что «Liberté, égalité, fraternité» ничего не значит - это не правда, значит! Мой отец приехал во Францию не потому, что знал язык. Он мог был поехать в Швейцарию или Бельгию. Но он приехал сюда, потому что признавал в себе те же ценности».
Как многие другие мусульмане во Франции, Тайя обижался, когда после атак на Charlie Hebdo ему пришлось доказывать, что он «хороший мусульманин» - дружелюбно настроенный, если уж не до конца равный, член французского общества. «После Charlie Hebdo я злился на многое, в том числе и на Францию», - сказал он мне. Недавние теракты имели совсем другой эффект: «Теперь я désespéré - в отчаянии от угрозы еще большего террора».
Десять лет назад один из племянников Тайя в Марокко стал радикалом - его завербовал на улице один из джихадистов. Отец отвел мальчика в полицию, но так как он не совершил никакого преступления, его отпустили. Когда его наставника арестовали, мальчик вернулся к обычной жизни, хотя стал намного религиознее своих родителей или братьев и сестер.
Племяннику Тайя было 15, когда он начал проявлять признаки экстремизма. Семья была в шоке. «Такой молодой», - сказал Тайя. Я подчеркнула, что террористы, напавшие на Париж в пятницу, были очень молодыми, и что их целью стали места, где собирались люди примерно такого же возраста. Тайя сделал глоток чая, обдумывая это. «И они были братьями, - сказал он. (Братья Абдеслам; братья Куаши, напавшие на Charlie Hebdo; а в Бостоне - Царнаевы). «Не знаю, что это значит, но меня это пугает».
Когда я спросила Тайя, почему он хочет остаться во Франции, несмотря на все ее сложности, у него загорелись глаза. «Я хочу остаться здесь, потому что здесь борьба имеет для меня смысл», - сказал он. С помощью своих книг и фильмов он хотел бы изменить французское общество так, как ему это не удалось в Марокко. «Меня не покидает чувство, что я веду психологическую борьбу, - сказал он. - Я делаю реальные вещи».
Последний роман Тайя был опубликован на следующий день после нападения на редакцию Charlie Hebdo. В книге «Un Pays pour Mourir» («Страна, в которой можно умереть») рассказывается история двух проституток из Северной Африки, которые живут в Барбе, причем, одна из них - трансгендер. «Они живут в самом сердце Парижа - Барбе - но в то же время не существуют во Франции», - сказал он. Он подумывает написать триллер о серийном убийце из Магриба.
«Во Франции есть реальная, катастрофическая самоненависть», - сказал мне Матье. Мы говорили в его квартире уже больше часа. К нему с минуты на минуту должен был зайти друг, чтобы отвезти его в Нормандию - ему нужно было уехать из города на пару дней. Вскоре он решил уехать из Парижа навсегда. Город надоел ему задолго до терактов. Он собирался бросить работу и перебраться в Бордо, где он вырос. Его желание вернуться домой меня удивило - его родители практически не общались с ним после терактов. Отец отправил ему СМС накануне, а мать написала в электронном письме, пока он был в больнице, - «уезжай оттуда».
У Матье были свои причины вернуться в Бордо. Он вспомнил строчку из последнего романа Мишель Уэльбека «Подчинение», в котором рассказчик решает покинуть Париж и уехать на юго-запад страны: ««Честно говоря, я практически ничего не знал о юго-западной части Франции, если не считать того факта, что там едят конфи из утиной ножки; а конфи из утиной ножки никак не вязалось в моем воображении с гражданской войной.»
Матье криво усмехнулся. «Терроризм и юго-запад действительно несовместимы. Здесь все течет медленно. Но упадок провинций не такой очевидный, как в Париже, где он всегда на передовой».
Я спросила его, что он имел в виду под словом «упадок».
«Для меня «упадок» - это дополнение. Оценочное суждение. Тот факт, что Франция ни во что не верит. Любой скажет тебе это».
Через несколько недель - региональные выборы, и, как многие люди, Матье боится, что эти теракты обернутся победой Марин Ле Пен - лидера крайне правой партии «Национальный фронт», что, в свою очередь, сделает ее достойным соперником в борьбе за президентский пост в 2017 году. «Чего я действительно боюсь, так это того, что либо все будут митинговать за ценности «Национального фронта», либо никто не будет митинговать ни за что вообще».
Я вспомнила, что когда мы с Матье впервые встретились, мы обсуждали наше детство, и сам собой возник вопрос религии. У него была католическая семья, но я не помню, верующий ли он.
«Я, скорее, сомневающийся, чем католик, хотя я родился и рос в католическом окружении, - сказал он. - В любом случае, я не думаю о религии сейчас. Когда я думаю о ней, это обычно что-то красивое, хорошее. Но я не думаю о религии в контексте чего-то злого. Просто не вижу связи».
Александра Шварц
В половине девятого вечера в пятницу 13 ноября 33-летний житель Парижа по имени Матье ужинал с друзьями у ресторана Le Petit Cambodge в 10-ом округе города, рядом с каналом Сен-Мартен. Это многонациональный район города, любимое место молодежи в возрасте от 20 до 30. В ресторане подают камбоджийскую кухню в атмосфере индустриального шика: длинные столы, отделка из матированной стали и лампочки без абажуров. Погода была отличная. На другой стороне улицы у бара Le Carillon, как всегда, собралась толпа, попивая свои напитки.
Завизжали тормоза, и в нескольких метрах от Матье резко остановилась машина. Из нее выскочил человек и начал стрелять из Калашникова. На секунду Матье показалось, что он просто стал свидетелем чьей-то мести или что-то в этом роде. А потом незнакомец зарядил вторую очередь. Посыпались стекла от окон и бутылок. Матье перепрыгнул через стол и побежал. В конце улицы он остановился и прислушался. Только тогда он понял, что пуля попала ему в руку. Его мизинец и безымянный палец криво висели, в буквальном смысле, на волоске.
«Самое страшное, я понял, что я вне опасности, так что у меня был выбор: убежать или вернуться и посмотреть, как там мои друзья… рискуя вновь попасть под огонь», - сказал мне Матье.
Мы сидели в квартире Матье недалеко от кладбища Пер-Лашез. Мы познакомились 4 года назад через общих друзей, но виделись только на их свадьбе и больше не общались. Он говорил усталым голосом, часто останавливаясь, чтобы сделать очередной судорожный глоток воздуха. Его левая рука была перевязана, поврежденные пальцы связаны вместе, на запястье все еще висел больничный браслет. В здоровой руке он держал сигарету, которая дрожала, когда он подносил ее к губам. Два дня прошло с момента терактов, организованных террористами ИГИЛ в шести точках Парижа одновременно.
Когда Матье услышал, что стрельба прекратилась, он вернулся к ресторану. «Я увидел много мертвых девушек на земле, - сказал он, запнувшись на слове «девушек». - Большинство из них я знал или видел раньше». Он нашел одну из своих подруг - бразильянку, приехавшую на обучение в Париж. Она сидела напротив него за столом, а теперь лежала прямо посреди улицы. Ей попали в грудь. Матье присел на землю рядом с ней. Она неглубоко, но дышала. Она выживет.
Люди бежали по улицам в порыве паники, повсюду доносились крики; приехавшая полиция никак не могла восстановить порядок. В этом месте было небезопасно; Матье боялся, что преступники вернутся. Рядом с ним мужчина без видимых повреждений держал на руках безжизненное тело своей девушки. А потом он вдруг вскочил и убежал. Девушке было лет 25, очень красивая. Матье пытался найти слова, чтобы описать ее абсолютное, жуткое спокойствие.
Несколько медиков прибыли на место почти сразу же. Le Petit Cambodge и Le Carillon, который тоже попал под обстрел, находятся рядом с одной из крупнейших в Париже больниц. Но из-за количества и мощности терактов, а также из-за страха, что преступники могли вернуться, эвакуация людей началась лишь через два часа.
Когда Матье посадили в «скорую», ему сказали, что его ранили в поясницу - приступ адреналина замаскировал боль. Пуля остановилась в миллиметре от позвоночника. Хирурги в больнице предупредили его, что вытаскивать ее опаснее, чем оставить в теле. Он все равно попросил их вытащить ее. «Хотите сказать, что я всю свою оставшуюся жизнь буду ходить с пулей Даеш (арабское слово, которым предпочитают называть ИГИЛ во Франции) в теле?» Он ощутил резкое покалывание в пальцах, потом понял, что это дрожь. Пулю вытащили.
Всю прошлую неделю выжившие в парижских терактах вспоминали, что им пришлось пережить, перед камерами, периодически показывая улыбающиеся фотографии убитых людей, взятые с их профилей на Facebook, а также фото террористов крупным планом. «LE VISAGE DE LA TERREUR» - гласил заголовок номера газеты Libération, вышедшего в четверг, а рядом - фото Абдельхамида Абаауда, молодого бельгийского джихадиста, руководившего терактами. На фото он безмятежно улыбался, словно человек на фото из отпуска. Его убили накануне во время облавы французского спецназа на дом в пригороде Парижа Сен-Дени. Несколько его сообщников были арестованы. Салех Абдеслам, который вместе с братом участвовал в терактах, все еще был в бегах.
Город охватил страх. За две недели до этого ИГИЛ взял на себя ответственность за взрыв на российском коммерческом авиалайнере, вылетавшем из Шарм-эль-Шейха. Погибли все 224 пассажира. За день до терактов в Париже двое смертников ИГИЛ убили 43 человека в пригороде Бейрута. Потом пришли новости о вооруженном нападении на отель Radisson в Мали - террористы взяли в заложники около 170 заложников, разделив мусульман и немусульман; сторонники ИГИЛ торжествовали в Twitter.
На следующий день после визита к Матье я навестила Патрика Эберхарда, кардиолога и сооснователя организации «Врачи без границ», в его квартире с видом на канал Сен-Мартен, напротив кафе La Bonne Bière.
В вечер терактов он возвращался домой с похорон друга - философа Андре Глуксманна - когда услышал выстрелы. «Так как я вроде привык к странам в разгар войны, я узнал звук Калашникова сразу же», - сказал он.
На тротуаре перед La Bonne Bière молодой женщине попали в бедро, ее спутнику - в плечо. Патрик побежал к ним, чтобы помочь, думая, как и Матье, что это чья-то личная месть. А потом он увидел, как люди внутри ресторана делали искусственное дыхание людям, которые лежали на земле. Рядом лежало четверо, все мертвые. Он наложил женщине жгут из салфеток и скатертей, которые ему принесли официанты, а потом пошел внутрь ресторана. На место прибыла первая скорая помощь. «Они начали организовывать госпиталь прямо в ресторане», - сказал он мне. В составе организации «Врачи без границ» Оберхард видел войны в Ливане, Афганистане, Сальвадоре, Эфиопии и Руанде. Эта ситуация напомнила ему Бейрут: «Кровь повсюду - это было место военных действий».
Как и в Le Petit Cambodge, кареты скорой помощи прибывали медленно. «Мы ждали очень, очень долго, - сказал мне Оберхард. - Думаю, мы потеряли пару людей за это время». Но когда они прибыли, сортировать раненых было очень сложно. «Одной женщине попали в живот, и ей было лучше в сидячем положении, - сказал Оберхард. - Медики спешили к тем, кто лежал на земле, но при этом они были в куда более лучшем состоянии. Мне пришлось чуть ли не драться с ними, чтобы они забрали ее в первую очередь».
В действие вступил plan blanc - положение в городе, когда весь медицинский персонал призывается на место работы в кризисные моменты. Еще один доктор сказал мне, что в его больницу пострадавшие начали поступать около полуночи, по двое в одной карете «скорой». Он сказал, что хотя его коллеги привыкли к травмам и ранам, «в этом случае присутствовал еще и психологический аспект, с которым никто из нас раньше не сталкивался».
Родственники приехали к больницам, но не могли попасть внутрь; у медиков даже не было времени посмотреть, что твориться снаружи. Не было времени даже составить списки раненых и погибших; люди бросались от больницы к больнице в поисках пропавших родственников. Прошла почти неделя, но полный список жертв так и не объявили.
Оберхард родился в Париже в 1945 году, в подростковом возрасте увлекся медициной («классический путь чрезмерно охраняемого буржуазного ребенка», - говорит он). В мае 1968 года он был в числе протестующих студентов, но быстро понял всю неспособность демонстраций повлиять на политические решения. Той же осенью, проходя стажировку в больнице, он ответил на призыв волонтеров в Красный Крест и поехал в Биафру. Через три года появились «Врачи без границ».
К 1975 году Оберхард работал на полставки на эту организацию, а также проходил практику по кардиологии в Сен-Дени, на той же улице, где обнаружили террористов. Он уволился всего за полгода до терактов, так что своими глазами видел, как этот район менялся в 80-ые и 90-ые. Послевоенный рабочий класс французов вытеснили иммигранты из более бедных европейских стран - Португалии, Италии и Польши. Потом приехали жители Магриба - бывших французских колоний в Северной Африке.
«Мы видели признаки зарождающегося фундаментализма, - сказал Оберхард. - Женщины начали по-другому одеваться, да и мужчины тоже. Я бы сказал, что это было первым внешним признаком». Качество местной школы резко упало, как и местной больницы.
«В Сен-Дени около 80 разных национальностей, - говорит Оберхард. - Так что это уже не город французского происхождения. Это многонациональный город. А в многонациональных городах должно быть хорошо! Я за это! - засмеялся он. - Но это город, полный напряжения. 25% населения не работает. Видите, это реальная проблема. Мы не знали, как принять жителей Магриба, которые были, в основном, алжирцами, которые были французами, которые должны были вписаться в наше общество сразу же».
После обстрела редакции журнала Charlie Hebdo и захвата заложников в кошерном магазине, более полутора миллиона человек вышли на улицы Парижа - крупнейшая за последние годы демонстрация в стране, где демонстрации устраивают, в основном, в знак солидарности. Но после жестокости на прошлой неделе полиция запретила парижанам собираться в большие группы ради их же собственной безопасности. Вместо этого люди собирались тихо, пели песни и обнимали незнакомцев. На месте терактов клали цветы и расставляли свечи, оставляли записки.
Вопрос о том, как реагировать на новый залп терроризма, засел в головах жителей глубже, чем простая логика. Стрельбу в Charlie Hebdo считали нападением на свободу выражения и французский секуляризм; по всей стране люди собирались, чтобы заявить о том, что они не боятся. Но сейчас люди боятся. Журналисты Charlie Hebdo знали, что они являются мишенями для террористов и продолжали свое дело, подвергая собственные жизни опасности. Жертвами терактов на прошлой неделе стали обычные люди, которые занимались обычными делами - ели и выпивали вместе, пошли на концерт или на футбольный матч. Спустя несколько дней ритм жизни в Париже вернулся в привычную колею, но новый фатализм повис в воздухе. Люди боялись, что это еще не все, что скоро могут произойти еще теракты.
Еще до 13 ноября это чувство единства, появившееся в стране в январе, начало понемногу иссякать. Романист и кинорежиссер Абделла Тайа сказал мне, что после атак на Charlie Hebdo, «этот вопрос вдруг возник у меня в голове: собираюсь ли я жить во Франции до конца своих дней?» Это было в понедельник вечером, мы сидели в La Veilleuse - кафе на бульваре Бельвиль, совсем рядом с пострадавшими ресторанами La Bonne Bière и Le Petit Cambodge. Абделла был слишком напуган и удручен, чтобы выходить из квартиры, если не считать коротких походов за продуктами в ближайший магазин. Накануне терактов он ходил в общественную баню в район Барбе, где проживают, в основном, выходцы из Магриба. Район находится в 18-ом округе. После этого он вернулся домой, чтобы посмотреть матч между сборными Франции и Германии. Он спал, когда ему позвонил друг из Касабланки и рассказал ужасные новости.
Тайя родился в Рабате, Марокко, в 1973 году, а вырос в городе Сале. Он был восьмым ребенком в семье из девяти детей. Семья была бедной, дома говорили только на арабском. В детстве он мечтал стать режиссером, а позже решил идти за своей мечтой и начал с изучения французского языка, чтобы однажды переехать в Париж. Он приехал в город в 25 лет, чтобы написать докторскую в Сорбонне. Тема - Жан Оноре Фрагонар, живописец 18-го века.
В плане французской культуры Тайя можно назвать одновременно и своим, и чужим. Жить в Марокко он не может - он гей, но как североафриканский мусульманин, он чувствует ограниченность французского общества, узкий спектр его культурных ожиданий. Из Франции воевать в Сирию уехало больше всего молодых людей, чем из любой другой европейской страны. Во Франции не прекращаются споры о том, что из-за культурного разделения окраин многие молодые люди, которые растут там, уязвимы с точки зрения давления со стороны террористов, которые набирают рекрутов. Тайя был поражен этим ужасом, но относится к более серьезной проблеме изоляции окраин с большим пониманием. «Я все больше и больше понимаю иммигрантов из пригородов», - говорит он.
Я обсудила этот вопрос со своей подругой Соней Ферхани - докторантом по английской литературе в Высшей нормальной школе. Она родилась в Алжире, является представительницей народа кабилы и иммигрировала во Францию вместе с родителями в 1993 году, когда ей было шесть. Она поняла мнение Тайя об изоляции пригородов, но подчеркнула важность личной принадлежности. «Никто не должен говорить тебе - да, ты француз».
Она с двумя братьями росла в Пантине - пригороде, из которого очень легко доехать до Парижа на метро. Родители постоянно брали ее в город, но, как она говорит, «наши соседи никогда не ездили в Париж».
Соня получила элитное французское образование - католическая школа, престижный Лицей Людовика Великого, Высшая нормальная школа. Она быстро поняла, что ее образ жизни сильно отличается от жизни ее сверстников из Пантина. «Франция не идеальна, но, пусть это и клише - говорить, что это страна свободы, или что «Liberté, égalité, fraternité» ничего не значит - это не правда, значит! Мой отец приехал во Францию не потому, что знал язык. Он мог был поехать в Швейцарию или Бельгию. Но он приехал сюда, потому что признавал в себе те же ценности».
Как многие другие мусульмане во Франции, Тайя обижался, когда после атак на Charlie Hebdo ему пришлось доказывать, что он «хороший мусульманин» - дружелюбно настроенный, если уж не до конца равный, член французского общества. «После Charlie Hebdo я злился на многое, в том числе и на Францию», - сказал он мне. Недавние теракты имели совсем другой эффект: «Теперь я désespéré - в отчаянии от угрозы еще большего террора».
Десять лет назад один из племянников Тайя в Марокко стал радикалом - его завербовал на улице один из джихадистов. Отец отвел мальчика в полицию, но так как он не совершил никакого преступления, его отпустили. Когда его наставника арестовали, мальчик вернулся к обычной жизни, хотя стал намного религиознее своих родителей или братьев и сестер.
Племяннику Тайя было 15, когда он начал проявлять признаки экстремизма. Семья была в шоке. «Такой молодой», - сказал Тайя. Я подчеркнула, что террористы, напавшие на Париж в пятницу, были очень молодыми, и что их целью стали места, где собирались люди примерно такого же возраста. Тайя сделал глоток чая, обдумывая это. «И они были братьями, - сказал он. (Братья Абдеслам; братья Куаши, напавшие на Charlie Hebdo; а в Бостоне - Царнаевы). «Не знаю, что это значит, но меня это пугает».
Когда я спросила Тайя, почему он хочет остаться во Франции, несмотря на все ее сложности, у него загорелись глаза. «Я хочу остаться здесь, потому что здесь борьба имеет для меня смысл», - сказал он. С помощью своих книг и фильмов он хотел бы изменить французское общество так, как ему это не удалось в Марокко. «Меня не покидает чувство, что я веду психологическую борьбу, - сказал он. - Я делаю реальные вещи».
Последний роман Тайя был опубликован на следующий день после нападения на редакцию Charlie Hebdo. В книге «Un Pays pour Mourir» («Страна, в которой можно умереть») рассказывается история двух проституток из Северной Африки, которые живут в Барбе, причем, одна из них - трансгендер. «Они живут в самом сердце Парижа - Барбе - но в то же время не существуют во Франции», - сказал он. Он подумывает написать триллер о серийном убийце из Магриба.
«Во Франции есть реальная, катастрофическая самоненависть», - сказал мне Матье. Мы говорили в его квартире уже больше часа. К нему с минуты на минуту должен был зайти друг, чтобы отвезти его в Нормандию - ему нужно было уехать из города на пару дней. Вскоре он решил уехать из Парижа навсегда. Город надоел ему задолго до терактов. Он собирался бросить работу и перебраться в Бордо, где он вырос. Его желание вернуться домой меня удивило - его родители практически не общались с ним после терактов. Отец отправил ему СМС накануне, а мать написала в электронном письме, пока он был в больнице, - «уезжай оттуда».
У Матье были свои причины вернуться в Бордо. Он вспомнил строчку из последнего романа Мишель Уэльбека «Подчинение», в котором рассказчик решает покинуть Париж и уехать на юго-запад страны: ««Честно говоря, я практически ничего не знал о юго-западной части Франции, если не считать того факта, что там едят конфи из утиной ножки; а конфи из утиной ножки никак не вязалось в моем воображении с гражданской войной.»
Матье криво усмехнулся. «Терроризм и юго-запад действительно несовместимы. Здесь все течет медленно. Но упадок провинций не такой очевидный, как в Париже, где он всегда на передовой».
Я спросила его, что он имел в виду под словом «упадок».
«Для меня «упадок» - это дополнение. Оценочное суждение. Тот факт, что Франция ни во что не верит. Любой скажет тебе это».
Через несколько недель - региональные выборы, и, как многие люди, Матье боится, что эти теракты обернутся победой Марин Ле Пен - лидера крайне правой партии «Национальный фронт», что, в свою очередь, сделает ее достойным соперником в борьбе за президентский пост в 2017 году. «Чего я действительно боюсь, так это того, что либо все будут митинговать за ценности «Национального фронта», либо никто не будет митинговать ни за что вообще».
Я вспомнила, что когда мы с Матье впервые встретились, мы обсуждали наше детство, и сам собой возник вопрос религии. У него была католическая семья, но я не помню, верующий ли он.
«Я, скорее, сомневающийся, чем католик, хотя я родился и рос в католическом окружении, - сказал он. - В любом случае, я не думаю о религии сейчас. Когда я думаю о ней, это обычно что-то красивое, хорошее. Но я не думаю о религии в контексте чего-то злого. Просто не вижу связи».
Александра Шварц