Парад Победы
I.
Выглянул сегодня в окно:
шли танки, но было почему-то смешно.
Наверное, оттого, что следы на асфальте
походили на размазанное говно.
Когда шли танки, домá пробирала дрожь.
Прохожие частично думали: «Какая мощь!»
Частично боялись: сам станешь грязью,
если под гусеницы попадёшь.
Головы танкистов качались, как поплавки,
над плоскостью брони шеи выступали тонки.
Казалось - головы вот-вот оторвутся,
и поведут танки на Кремль уже безголовые пареньки.
II.
Стоя на тротуаре какой-то старик-ветеран,
полуслепой, видит очертания танков, как очертания стран.
А рядом с ним человек весь в белом
говорит: «Вот видишь, Степан».
Степан для пиджака слишком мал:
как будто не надел его, а в него упал.
И бляшки медалей и орденов - остатки
чешуи на рыбе, оставленной умирать средь скал.
Очки старика - бронелист, настолько толсто стекло.
Вены на руках - будто олово в них стекло.
Руки - все в жилах, траншеях, каналах и рвах.
На одной руке наколото синим по сморщенному - «Л.О.»
«Л.О.» - это Люба Осипова, конечно.
В сорок четвертом при взятии железнодорожного узла Молодечно
была беспечна, подорвалась на мине:
тело разбросано по осинам - душа ушла в бесконечность.
Он грезил тогда о ней, работнице медсанбата.
Кокетка - давала офицерам, но не давала солдатам.
А он, как дурак, будто бы даже влюбился,
но ей ничего не сказал. Так было надо
когда-то.
Сейчас жалеет.
Его ум слабеет.
Руки трясутся. Окна трясутся.
Блеют
сигнализации автомобилей.
Танки идут мимо, и уходят левее.
Человек в белом говорит: «Победа.
Танки прошли, чтоб напомнить об этом».
А он думает - какая ж победа,
если танки всё ходят, а Любы - нету?»
Человек в белом говорит: «Всё закончилось:
слабость, болезни, столько лет одиночества.
Победа, Степан! Слышишь? Победа!»
А он про своё: «Любы-то нету».
Качество зодчества
окрестного проверив тряской,
тяжелые машины покидают с опаской
центральную улицу, уходят к площади,
идут мимо трибун и башни Спасской.
Правитель, запивая хрипотцу из стакана,
говорит в микрофон: «Все мы помним Степана».
Все говорят «ура» одновременно.
Мужчины красивы, их дамы - беременны.
Ленты георгиевские торчат из карманов -
это чтобы лучше помнить Степана.
А он не помнит себя сам.
Голова клонится к дрожащим рукам.
И неловко сползая на асфальт,
он выдыхает: «Ахм…»
Человек в белом улыбается в тридцать два зуба,
ставит галочку в блокнот и замечает, как тупо
глаза мертвеца смотрят на небо, где птица,
плача, кружится - наверное, Люба.
III.
Клином летят самолеты: бомбить, но пока
не города, а только лишь облака.
Птицу спугнули.
В пробитые дыры
солнце светит издалека.
Всё завершилось. Окончен парад.
Танки вернулись назад.
Выглянул сегодня в окно:
шли танки, но было почему-то смешно.
Наверное, оттого, что следы на асфальте
походили на размазанное говно.
Когда шли танки, домá пробирала дрожь.
Прохожие частично думали: «Какая мощь!»
Частично боялись: сам станешь грязью,
если под гусеницы попадёшь.
Головы танкистов качались, как поплавки,
над плоскостью брони шеи выступали тонки.
Казалось - головы вот-вот оторвутся,
и поведут танки на Кремль уже безголовые пареньки.
II.
Стоя на тротуаре какой-то старик-ветеран,
полуслепой, видит очертания танков, как очертания стран.
А рядом с ним человек весь в белом
говорит: «Вот видишь, Степан».
Степан для пиджака слишком мал:
как будто не надел его, а в него упал.
И бляшки медалей и орденов - остатки
чешуи на рыбе, оставленной умирать средь скал.
Очки старика - бронелист, настолько толсто стекло.
Вены на руках - будто олово в них стекло.
Руки - все в жилах, траншеях, каналах и рвах.
На одной руке наколото синим по сморщенному - «Л.О.»
«Л.О.» - это Люба Осипова, конечно.
В сорок четвертом при взятии железнодорожного узла Молодечно
была беспечна, подорвалась на мине:
тело разбросано по осинам - душа ушла в бесконечность.
Он грезил тогда о ней, работнице медсанбата.
Кокетка - давала офицерам, но не давала солдатам.
А он, как дурак, будто бы даже влюбился,
но ей ничего не сказал. Так было надо
когда-то.
Сейчас жалеет.
Его ум слабеет.
Руки трясутся. Окна трясутся.
Блеют
сигнализации автомобилей.
Танки идут мимо, и уходят левее.
Человек в белом говорит: «Победа.
Танки прошли, чтоб напомнить об этом».
А он думает - какая ж победа,
если танки всё ходят, а Любы - нету?»
Человек в белом говорит: «Всё закончилось:
слабость, болезни, столько лет одиночества.
Победа, Степан! Слышишь? Победа!»
А он про своё: «Любы-то нету».
Качество зодчества
окрестного проверив тряской,
тяжелые машины покидают с опаской
центральную улицу, уходят к площади,
идут мимо трибун и башни Спасской.
Правитель, запивая хрипотцу из стакана,
говорит в микрофон: «Все мы помним Степана».
Все говорят «ура» одновременно.
Мужчины красивы, их дамы - беременны.
Ленты георгиевские торчат из карманов -
это чтобы лучше помнить Степана.
А он не помнит себя сам.
Голова клонится к дрожащим рукам.
И неловко сползая на асфальт,
он выдыхает: «Ахм…»
Человек в белом улыбается в тридцать два зуба,
ставит галочку в блокнот и замечает, как тупо
глаза мертвеца смотрят на небо, где птица,
плача, кружится - наверное, Люба.
III.
Клином летят самолеты: бомбить, но пока
не города, а только лишь облака.
Птицу спугнули.
В пробитые дыры
солнце светит издалека.
Всё завершилось. Окончен парад.
Танки вернулись назад.