Женщина в романе И. Гончарова "Обломов"
Мне тягостен образ "идеальной женщины", выведенный в лице Ольги. Такое ощущение, что автор вложил в нее самый смелый, передовой взгляд на отношения, который только дерзнул появиться. Хотя я не знаю, в чем заключался господствующий до этих пор взгляд, но слова Шарлотты Бронте, которая творила примерно в это же время, дают примерное представление.
("И когда привилегированный пол утверждает, что призвание женщины только печь пудинги да вязать чулки, играть на рояле да вышивать сумочки, то это слишком ограниченное суждение." Шарлотта Бротне, Джен Эйр)
И все же, и все же. Автор, наверное, в попытке вывести роль женщины на новый уровень, на мой взгляд, не завершает восхождение. Как-будто останавливается в недоумении - а что дальше?
Неужели нет представлений о том, что дальше? Или это просто идеал для определенной группы людей, которые и не хотят ничего большего?
Ольга становится ведомой. А Штольц ее ведет. Он постоянно в господствующей роли учителя, хотя автор и пытается подчеркнуть "общность" их взглядов, разделение трудов. Но всегда он _снисходит_ к ней, объясняя ли что-либо, или слушая ее. Он постоянно как-будто находится "над ней", смотрит на ее душу, как на подопытного кролика, направляя ее в ту или иную сторону.
А ее "счастье" заключается в том, чтобы постоянно быть в его кильватере, постоянно стремиться _за_ним и не достигать, считать для себя вершиной возможность приблизиться к _его_ пониманию вещей.
" Но теперь она уверовала в Андрея не слепо, а с сознаньем, и в нем воплотился ее идеал мужского совершенства. Чем больше, чем сознательнее она веровала в него, тем труднее было ему держаться на одной высоте, быть героем не ума ее и сердца только, но и воображения."
" Штольц был глубоко счастлив своей наполненной, волнующейся жизнью, в которой цвела неувядаемая весна, и ревниво, деятельно, зорко возделывал, берег и лелеял ее. "
" А чтение, а ученье -- вечное питание мысли, ее бесконечное развитие! Ольга ревновала к каждой непоказанной ей книге, журнальной статье, не шутя сердилась или оскорблялась, когда он не заблагорассудит показать ей что-нибудь, по его мнению, слишком серьезное, скучное, непонятное ей, называла это педантизмом, пошлостью, отсталостью, бранила его "старым немецким париком". Между ними по этому поводу происходили живые, раздражительные сцены.
Она сердилась, а он смеялся, она еще пуще сердилась и тогда только мирилась, когда он перестанет шутить и разделит с ней свою мысль, знание или чтение. Кончалось тем, что все, что нужно и хотелось знать, читать ему, то надобилось и ей.
...
Он не чертил ей таблиц и чисел, но говорил обо всем, многое читал, не обегая педантически и какой-нибудь экономической теории, социальных или философских вопросов, он говорил с увлечением, с страстью: он как будто рисовал ей бесконечную, живую картину знания. После из памяти ее исчезали подробности, но никогда не сглаживался в восприимчивом уме рисунок, не пропадали краски и не потухал огонь, которым он освещал творимый ей космос.
Он задрожит от гордости и счастья, когда заметит, как потом искра этого огня светится в ее глазах, как отголосок переданной ей мысли звучит в речи, как мысль эта вошла в ее сознание и понимание, переработалась у ней в уме и выглядывает из ее слов, не сухая и суровая, а с блеском женской грации, и особенно если какая-нибудь плодотворная капля из всего говоренного, прочитанного, нарисованного опускалась, как жемчужина, на светлое дно ее жизни.
Как мыслитель и как художник, он ткал ей разумное существование, и никогда еще в жизни не бывал он поглощен так глубоко, ни в пору ученья, ни в те тяжелые дни, когда боролся с жизнью, выпутывался из ее изворотов и крепчал, закаливая себя в опытах мужественности, как теперь, нянчась с этой неумолкающей, вулканической работой духа своей подруги!"
" Вдали ему опять улыбался новый образ, не эгоистки Ольги, не страстно любящей жены, не матери-няньки, увядающей потом в бесцветной, никому не нужной жизни, а что-то другое, высокое, почти небывалое...
Ему грезилась мать-создательница и участница нравственной и общественной жизни целого счастливого поколения.
Он с боязнью задумывался, достанет ли у ней воли и сил... и торопливо помогал ей покорять себе скорее жизнь, выработать запас мужества на битву с жизнью -- теперь именно, пока они оба молоды и сильны, пока жизнь щадила их или удары ее не казались тяжелы, пока горе тонуло в любви. "
Нарисованная Гончаровым жизнь выглядит очень натянутой, напряженной до предела. Она - догоняет, он - пытается остаться на пьедестале, не дать себя догнать.
У женщины - нет своего поля для деятельности, нет своего личного пространства. Домашние хлопоты и воспитание ребенка, похоже, недостойны того, чтобы быть воспетыми как часть ее существования, как ее достижение и победа. Возможно, это произошло потому, что они так долго вменялись женщине в обязанность, преподносились как единственное поле для деятельности, что теперь автор сознательно хочет от них отгородить новую, зарождающуюся женственность.
Но разве быть постоянно отражением, бледной копией мужа и есть тот удел, тот предел мечтаний, о котором должны грезить женщины? Где сфера ее самостоятельного развития? Где возможность для мужчины побыть собой, побыть неидеальным? Почему одному нужно постоянно тянуться, напрягать все свои силы, чтобы удержать звание "идеала", удержаться наверху? Почему второй нужно его терроризировать ожиданиями от него совершенства?
Похожий взгляд на отношения между мужчиной и женщиной мы находим и у Шарлотты Бронте. Шерли и мистер Мур в "Шерли", Френсис и ее учитель в "Учителе", отголосок их мы видим даже между Джен Эйр и Сент-Джоном, хотя в последнем случае они, к счастью, скорее осуждаются, чем превозносятся.
"Хотел бы я найти такую девушку: достаточно
миловидную, чтобы я смог полюбить ее, достаточно умную и сердечную,
достаточно воспитанную, правдивую и скромную. Меня не заботит ее
образованность, но мне хотелось бы видеть в ней те природные дарования, с
которыми не сравнится никакая ученость. Характер же пусть будет какой
угодно, я справлюсь с самой строптивой. Я хотел бы сначала быть наставником
такой девушки и лишь затем ее супругом. Я научил бы ее своему языку,
приобщил к своим привычкам и принципам, а потом вознаградил бы своей
любовью." Шерли, Шарлотта Бронте
Такой взгляд на вещи обоюден: "Исправлять вкусы мужа! Нет уж! Пусть
лучше мой муж исправляет меня, или мы расстанемся." там же.
Если бы в литературе 1850-х годов были только эти образы, я бы поверила, что человечество просто не знало, не нашло еще других отношений между мужчиной и женщиной, между двумя любящими сердцами.
Но ведь в это же время была создана Каролина и Роберт Мур, а главное - Джен Эйр с ее любовью к Эдварду Рочестеру и непреходящим чувством собственного достоинства, с ее преданностью, но и тягой к жизни, с ее идеалами, нежностью, позволяющей оказать ей поддержку, и самостоятельностью, не позволяющей ее покорить.
Я не знаю, почему Гончарова больше привлекал образ женщины-орхидеи, чувственно-ментального паразита (простите за это сравнение). Для меня остается загадкой - не смог ли он представить себе следующий шаг свободы женщины или более смелый образ ему не нравился.
И я благодарна Шарлотте Бронте. Все.
("И когда привилегированный пол утверждает, что призвание женщины только печь пудинги да вязать чулки, играть на рояле да вышивать сумочки, то это слишком ограниченное суждение." Шарлотта Бротне, Джен Эйр)
И все же, и все же. Автор, наверное, в попытке вывести роль женщины на новый уровень, на мой взгляд, не завершает восхождение. Как-будто останавливается в недоумении - а что дальше?
Неужели нет представлений о том, что дальше? Или это просто идеал для определенной группы людей, которые и не хотят ничего большего?
Ольга становится ведомой. А Штольц ее ведет. Он постоянно в господствующей роли учителя, хотя автор и пытается подчеркнуть "общность" их взглядов, разделение трудов. Но всегда он _снисходит_ к ней, объясняя ли что-либо, или слушая ее. Он постоянно как-будто находится "над ней", смотрит на ее душу, как на подопытного кролика, направляя ее в ту или иную сторону.
А ее "счастье" заключается в том, чтобы постоянно быть в его кильватере, постоянно стремиться _за_ним и не достигать, считать для себя вершиной возможность приблизиться к _его_ пониманию вещей.
" Но теперь она уверовала в Андрея не слепо, а с сознаньем, и в нем воплотился ее идеал мужского совершенства. Чем больше, чем сознательнее она веровала в него, тем труднее было ему держаться на одной высоте, быть героем не ума ее и сердца только, но и воображения."
" Штольц был глубоко счастлив своей наполненной, волнующейся жизнью, в которой цвела неувядаемая весна, и ревниво, деятельно, зорко возделывал, берег и лелеял ее. "
" А чтение, а ученье -- вечное питание мысли, ее бесконечное развитие! Ольга ревновала к каждой непоказанной ей книге, журнальной статье, не шутя сердилась или оскорблялась, когда он не заблагорассудит показать ей что-нибудь, по его мнению, слишком серьезное, скучное, непонятное ей, называла это педантизмом, пошлостью, отсталостью, бранила его "старым немецким париком". Между ними по этому поводу происходили живые, раздражительные сцены.
Она сердилась, а он смеялся, она еще пуще сердилась и тогда только мирилась, когда он перестанет шутить и разделит с ней свою мысль, знание или чтение. Кончалось тем, что все, что нужно и хотелось знать, читать ему, то надобилось и ей.
...
Он не чертил ей таблиц и чисел, но говорил обо всем, многое читал, не обегая педантически и какой-нибудь экономической теории, социальных или философских вопросов, он говорил с увлечением, с страстью: он как будто рисовал ей бесконечную, живую картину знания. После из памяти ее исчезали подробности, но никогда не сглаживался в восприимчивом уме рисунок, не пропадали краски и не потухал огонь, которым он освещал творимый ей космос.
Он задрожит от гордости и счастья, когда заметит, как потом искра этого огня светится в ее глазах, как отголосок переданной ей мысли звучит в речи, как мысль эта вошла в ее сознание и понимание, переработалась у ней в уме и выглядывает из ее слов, не сухая и суровая, а с блеском женской грации, и особенно если какая-нибудь плодотворная капля из всего говоренного, прочитанного, нарисованного опускалась, как жемчужина, на светлое дно ее жизни.
Как мыслитель и как художник, он ткал ей разумное существование, и никогда еще в жизни не бывал он поглощен так глубоко, ни в пору ученья, ни в те тяжелые дни, когда боролся с жизнью, выпутывался из ее изворотов и крепчал, закаливая себя в опытах мужественности, как теперь, нянчась с этой неумолкающей, вулканической работой духа своей подруги!"
" Вдали ему опять улыбался новый образ, не эгоистки Ольги, не страстно любящей жены, не матери-няньки, увядающей потом в бесцветной, никому не нужной жизни, а что-то другое, высокое, почти небывалое...
Ему грезилась мать-создательница и участница нравственной и общественной жизни целого счастливого поколения.
Он с боязнью задумывался, достанет ли у ней воли и сил... и торопливо помогал ей покорять себе скорее жизнь, выработать запас мужества на битву с жизнью -- теперь именно, пока они оба молоды и сильны, пока жизнь щадила их или удары ее не казались тяжелы, пока горе тонуло в любви. "
Нарисованная Гончаровым жизнь выглядит очень натянутой, напряженной до предела. Она - догоняет, он - пытается остаться на пьедестале, не дать себя догнать.
У женщины - нет своего поля для деятельности, нет своего личного пространства. Домашние хлопоты и воспитание ребенка, похоже, недостойны того, чтобы быть воспетыми как часть ее существования, как ее достижение и победа. Возможно, это произошло потому, что они так долго вменялись женщине в обязанность, преподносились как единственное поле для деятельности, что теперь автор сознательно хочет от них отгородить новую, зарождающуюся женственность.
Но разве быть постоянно отражением, бледной копией мужа и есть тот удел, тот предел мечтаний, о котором должны грезить женщины? Где сфера ее самостоятельного развития? Где возможность для мужчины побыть собой, побыть неидеальным? Почему одному нужно постоянно тянуться, напрягать все свои силы, чтобы удержать звание "идеала", удержаться наверху? Почему второй нужно его терроризировать ожиданиями от него совершенства?
Похожий взгляд на отношения между мужчиной и женщиной мы находим и у Шарлотты Бронте. Шерли и мистер Мур в "Шерли", Френсис и ее учитель в "Учителе", отголосок их мы видим даже между Джен Эйр и Сент-Джоном, хотя в последнем случае они, к счастью, скорее осуждаются, чем превозносятся.
"Хотел бы я найти такую девушку: достаточно
миловидную, чтобы я смог полюбить ее, достаточно умную и сердечную,
достаточно воспитанную, правдивую и скромную. Меня не заботит ее
образованность, но мне хотелось бы видеть в ней те природные дарования, с
которыми не сравнится никакая ученость. Характер же пусть будет какой
угодно, я справлюсь с самой строптивой. Я хотел бы сначала быть наставником
такой девушки и лишь затем ее супругом. Я научил бы ее своему языку,
приобщил к своим привычкам и принципам, а потом вознаградил бы своей
любовью." Шерли, Шарлотта Бронте
Такой взгляд на вещи обоюден: "Исправлять вкусы мужа! Нет уж! Пусть
лучше мой муж исправляет меня, или мы расстанемся." там же.
Если бы в литературе 1850-х годов были только эти образы, я бы поверила, что человечество просто не знало, не нашло еще других отношений между мужчиной и женщиной, между двумя любящими сердцами.
Но ведь в это же время была создана Каролина и Роберт Мур, а главное - Джен Эйр с ее любовью к Эдварду Рочестеру и непреходящим чувством собственного достоинства, с ее преданностью, но и тягой к жизни, с ее идеалами, нежностью, позволяющей оказать ей поддержку, и самостоятельностью, не позволяющей ее покорить.
Я не знаю, почему Гончарова больше привлекал образ женщины-орхидеи, чувственно-ментального паразита (простите за это сравнение). Для меня остается загадкой - не смог ли он представить себе следующий шаг свободы женщины или более смелый образ ему не нравился.
И я благодарна Шарлотте Бронте. Все.