Трагическая зависть
Зависть бывает черная, бывает светлая, хорошая и плохая. А бывает трагическая, такая, которой сочувствуешь, понимаешь ее и надеешься никогда не разделить…
Я видела ее вчера.
Часто планировка больницы устроена таким странно-философским образом, что окна родильного дома смотрят на морг, палаты больных - на приемное отделение скорой. Часто бывает так, что выходя из коридора отделения попадаешь в небольшой холл с лифтом, подсобными помещениями и непонятными дверьми, ведущими вникуда. Об этих дверях не задумываешься, даже если на них есть надписи огромными буквами. Они просто ведут туда, куда тебе сейчас не надо, ведь ты пришел по определенному делу, хочешь его поскорей выполнить и уйти из пугающего, непонятного места под названием «Больница».
Навещая вчера больного, я, конечно, обратила внимание на тех людей, которые сидели в маленьком холле на 5-ом этаже возле отделения хирургии. Разглядывать их было неприлично, да и времени не было, я забыла про них через минуту. И вспомнила позже, когда уже выходила от больного, открывала дверь отделения и выходила опять в маленький холл. Тогда я и увидела одну из тех дверей, на существование которых мы так редко обращаем внимание, ведь нам нужны не они.
Дверь была такой же, как и дверь в отделение, только стекло в ней было закрашено белой краской. Мазки были неровные, порывистые, словно тот, кто делал их, торопился. Поверх этой белой краски неровными красными буквами было выведено: «Реанимация».
В холле сидели все те же люди: две женщины и мужчина. Они не разговаривали, не читали, не слушали музыку. Одна из женщин стояла, сгорбившись, возле двери и смотрела в щель между белой краской стекла и стеной. Губы ее не шевелились, но лицо было напряжено, она внимательно ждала какого-нибудь звука из-за двери: крика, голоса, шепота, шороха. Мужчина стоял у окна и разговаривал по телефону. Он говорил спокойным, ровным голосом, но рука его, лежавшая на подоконнике, дрожала, а на лбу блестели капельки пота.
Вторая женщина сидела у стены на табурете. Она была неподвижна, смотрела прямо перед собой. Руки ее лежали на коленях, как у маленьких школьниц на групповых фотографиях.
Я вышла в холл и, не отпуская дверь, помахала больному, от которого шла. Женщина у стены зашевелилась и повернула голову в мою сторону. В ее глазах я увидела ту самую трагическую зависть…
Кого ждали эти люди у двери реанимации? К чему готовились? На что надеялись?
Я знаю этот парализующий страх, который охватывает все тело, не дает шевельнуться, вздохнуть или заплакать, тот страх, который заставляет молить не о помощи, а о скорейшем исходе, хорошем или плохом. Я понимаю этих людей, которые ждали у белой двери с замазанным окном конца или спасения. А может, проклятия?
Только бы никогда не повторилось это страшное, тяжелое, беспокойное, одинокое лето.
Я видела ее вчера.
Часто планировка больницы устроена таким странно-философским образом, что окна родильного дома смотрят на морг, палаты больных - на приемное отделение скорой. Часто бывает так, что выходя из коридора отделения попадаешь в небольшой холл с лифтом, подсобными помещениями и непонятными дверьми, ведущими вникуда. Об этих дверях не задумываешься, даже если на них есть надписи огромными буквами. Они просто ведут туда, куда тебе сейчас не надо, ведь ты пришел по определенному делу, хочешь его поскорей выполнить и уйти из пугающего, непонятного места под названием «Больница».
Навещая вчера больного, я, конечно, обратила внимание на тех людей, которые сидели в маленьком холле на 5-ом этаже возле отделения хирургии. Разглядывать их было неприлично, да и времени не было, я забыла про них через минуту. И вспомнила позже, когда уже выходила от больного, открывала дверь отделения и выходила опять в маленький холл. Тогда я и увидела одну из тех дверей, на существование которых мы так редко обращаем внимание, ведь нам нужны не они.
Дверь была такой же, как и дверь в отделение, только стекло в ней было закрашено белой краской. Мазки были неровные, порывистые, словно тот, кто делал их, торопился. Поверх этой белой краски неровными красными буквами было выведено: «Реанимация».
В холле сидели все те же люди: две женщины и мужчина. Они не разговаривали, не читали, не слушали музыку. Одна из женщин стояла, сгорбившись, возле двери и смотрела в щель между белой краской стекла и стеной. Губы ее не шевелились, но лицо было напряжено, она внимательно ждала какого-нибудь звука из-за двери: крика, голоса, шепота, шороха. Мужчина стоял у окна и разговаривал по телефону. Он говорил спокойным, ровным голосом, но рука его, лежавшая на подоконнике, дрожала, а на лбу блестели капельки пота.
Вторая женщина сидела у стены на табурете. Она была неподвижна, смотрела прямо перед собой. Руки ее лежали на коленях, как у маленьких школьниц на групповых фотографиях.
Я вышла в холл и, не отпуская дверь, помахала больному, от которого шла. Женщина у стены зашевелилась и повернула голову в мою сторону. В ее глазах я увидела ту самую трагическую зависть…
Кого ждали эти люди у двери реанимации? К чему готовились? На что надеялись?
Я знаю этот парализующий страх, который охватывает все тело, не дает шевельнуться, вздохнуть или заплакать, тот страх, который заставляет молить не о помощи, а о скорейшем исходе, хорошем или плохом. Я понимаю этих людей, которые ждали у белой двери с замазанным окном конца или спасения. А может, проклятия?
Только бы никогда не повторилось это страшное, тяжелое, беспокойное, одинокое лето.