«У папуасов». И.П. Азбелев о Н.Н. Миклухо-Маклае.
Некоторое время назад, когда множество хороших людей проводило акцию #возвращениеимён, я повесил в фб и вк фотографию своего двоюродного прадеда, Ивана Павловича Азбелева, ни за что ни про что убитого в 1931 году.
Вот текст той записи:
„Родился в 1862, закончил в 1882 году Морское училище, плавал в Тихом океане на корвете «Скобелев», занимался гидрографическими исследованиями в Новогвинейском море. По тогдашней традиции имена участников экспедиций присваивались обследованным ими географическим объектам. Ивану Павловичу «достались» остров и банка. Кроме того, И.П. обследовал западное побережье Африки, публиковал впоследствии результаты исследований.
После отставки в 1897 году - страховой служащий, предприниматель; в ХХ веке - один из директоров Северного Пароходного общества, акционер и член правления Русско-Шпицбергенского общества, по делам которого (нужно было избавиться от зарубежных активов) в конце 20-х годов был выпущен в Париж, и там опрометчиво общался со своим бывшим зятем (мужем дочери Елены) В.Ф. Белогорцевым, бывшим атаманом Терского казачества и уже давно эмигрантом.
В феврале 1930 г. Иван Павлович был арестован, обвинён в принадлежности к «активным монархическим зарубежным организациям», в марте 1931 г. приговорён коллегией ОГПУ к высшей мере наказания, а в апреле (точный день неизвестен) расстрелян.” (добавлю: по некоторым данным, убили его в день рождения, 6 апреля)
В последовавших разговорах об этом (в фб) я упомянул, что во время службы на корвете «Скобелев» И.П. Азбелев (со всей прочей командой, естественно) сопровождал в 1883 году в Новую Гвинею знаменитого Н.Н. Миклухо-Маклая, и даже опубликовал свои записки об этих приключениях. Нашлись заинтересовавшиеся; порывшись в закромах, я нашёл фрагмент этих записок, скопированный когда-то отцом для семейного архива из газеты «Московские ведомости» за 1893 год (под псевдонимом): Лев П-ъ. У папуасов. Из воспоминаний моряка о Н.Н. Миклухо-Маклае. // Московские ведомости. 1893. №№245, 246.
Воспоминания И.П. об этом плавании публиковались и в изданиях для детей: Азбелев И. У дикарей (Из дальнего плавания). // Родник. 1891. №11. С. 479-505. Тот же текст брошюрой: Азбелев И. У дикарей (Из воспоминаний бывшего русского моряка). СПб: 1899, 44 с. (2-е изд. СПб: 1904. 43 с.) Тексты эти хорошо известны специалистам, их оценку (в целом положительную) см., например, в статье: Е.В. Говор. Н.Н. Миклухо-Маклай в воспоминаниях современников (забытые страницы). // СЭ. 1986. №2. С. 110-118.
Эти фрагменты я привёл в комментариях к записи в фб. Там текст пришлось разбить на части; пусть здесь тоже будут эти отцовские выписки, целиком; к сожалению, они уже без еров, ятей и пр., но тут уж ничего пока не поделаешь.
_____________________________
И.П. Азбелев. «У папуасов».
Приблизившись к группе островов, мы делаем поворот к югу и медленно двигаемся вдоль берега, направляясь к бухте Константин.
Вот, за одним из островков, показалось несколько туземных лодок «проа» с сидящими в них Папуасами, на которых мы тотчас наводим свои бинокли.
Пораженные неожиданным и невиданным ими доселе зрелищем огромного чудовища, двигавшегося с моря и выпускавшего густые клубы черного дыма из трубы, бедные Папуасы сначала оцепенели от объявшего их ужаса, замерли на месте; но вслед за тем все сразу закричали что-то неистово, замахали руками и стали спасаться бегством, яростно гребя своими маленькими лопатками-веслами. Вскоре они скрылись в густой чаще зелени.
Медленно подвигаясь вперед, мы только не задолго до захода солнца добираемся до бухты Константин и входим в нее.
Бухточка маленькая, закрытая со всех сторон.
Весь берег кругом зарос непроходимою чащей, за которою с южной стороны высятся вдали синие горы. С северной стороны берег образует низменную косу, оканчивающуюся песчаным мысом.
- С правой бухты вон! Отдать якорь! раздается звучная команда старшего офицера, нарушая собою мертвую тишину бухты и раскатываясь многократным эхо по извилинам берега.
И огромный якорь в 250 пудов весом с высоты срывается в воду, увлекая за собой тяжелую цепь и на минуту заполняет своим грохотом и стоном и темный лес, и далекие горы.
Но вот, когда вновь наступила обычная тишина, по прошествии некоторого времени из кустов осторожно просовывается несколько темных голов с шапками взбитых курчавых волос.
Н.Н. Маклай громко кричит им по-папуасски, приставив свои руки ко рту в виде рупора, и извещает их о своем прибытии. Курчавые головы моментально исчезают, но вскоре появляются вновь, выглядывая из своего закрытия с таким же опасением, однако, с большим уже любопытством разглядывая напугавшее их вновь прибывшее чудовище, с которого слышится этот знакомый им голос, говорящий на родном их языке.
Мало-по малу число высовывающихся из-за густой зелени голов увеличивается, некоторые смельчаки начинают даже выставлять свои туловища и, наконец, после долгих уверений и увещаний Миклухо-Маклая, чтоб они ничего не боялись, что это он со своими друзьями , несколько человек решается выйти из своей засады и подойти к самому берегу, сильно жестикулируя руками и повидимому обсуждая какой-то вопрос.
С корвета спущена четверка. В нее садится Маклай и отваливает, быстро направляясь под сильными ударами весел четырех дюжих матросов к тому месту берега где собралась кучка Папуасов.
Видя что шлюпка идет прямо на них, дикари с воем вновь бросаются в чащу зелени и вскоре вновь выглядывают из-за кустов, однако, на этот раз вооруженные копьями, луками и стрелами.
У всех нас, оставшихся на корвете и с лихорадочным любопытством следивших за этою сценою, невольно зашевелился в мозгу вопрос: «а что если они встретят своего «короля» градом отравленных стрел?» И мы, затаив дыхание, впиваемся глазами в стоящих на берегу дикарей.
Но вот Маклай совсем близко от берега. Еще секунда, и вдруг до нашего слуха долетает ужасный вой и крики, среди которых временами можно явственно разобрать слово: «Макалай, Макалай, Макалай!» Папуасы наконец узнали своего «короля»
Так как четверка не могла пристать к самому берегу, то Маклай подозвал к себе нескольких дикарей, на руках перенесших его на землю, причем Папуасы эти заметили ему, как он нам рассказывал в последствии, что «Макалай вероятно ел много свиней, так как стал значительно тяжелее прежнего».
Став на ноги, Маклай поздоровался со всеми дикарями, причем подавал им правую руку, а левую в то же время клал им на плечо, что проделывалось также и Папуасами.
Начинало темнеть. Маклай поговорил с четверть часа со своими приятелями-дикарями, узнал от них все главные новости из житья-бытья, а затем снова сел в шлюпку и вернулся на корвет, когда уже кругом царствовала совершенная темнота.
Наступила чудная теплая и тихая тропическая ночь. По темно-синему безоблачному небу разсыпались мириады ярких звезд, отразившихся в совершенно спокойной зеркальной поверхности бухты. Сплошная зелень леса покрывавшего берег слилась в одну общую темную массу, издали казавшуюся какою-то громадною черною стеной, под которую там и сям как башни возвышались окутанные лианами пальмы. Проснулись и ожили всевозможные насекомые, наполнившие тихий ночной воздух своим треском, стрекотанием и другими звуками. С топких болотистых берегов потянуло сыростью, начали подниматься испарения…
Болота тянущиеся вдоль всего почти берега, давая жизнь этой поразительно роскошной растительности, делают в то же время климат всего побережья чрезвычайно вредным. Миазмические испарения поднимающиеся из этих болот производят ужасные лихорадки, которых даже среди туземцев редко кто избегает и которые почти поголовно поражают загостившегося здесь Европейца.
На следующий день рано утром Маклай съехал вновь на берег с целью отыскать тот домик, в котором он жил во время первого своего посещения острова несколько лет перед тем. Домик этот оказался совершенно разрушенным, так как могучая растительность острова вполне изуродовала все те его части, которые препятствовали почему либо ее свободному росту, и все место, занимаемое некогда этою постройкой буквально сплошь заросло кустами и деревьями.
С корвета сгружали на барказ корову и быка, привезенных Маклаем из Амбоины, где мы были по дороге. Эти животные предназначались на племя и должны были быть родоначальниками будущей породы рогатого скота на Новой Гвинее, на которой до того времени единственными домашними животными были особые черные свиньи и маленькие, замечательно худые собаки.
Мне удалось съехать с корвета несколько позже, и я поспел на берег как раз к тому времени, когда барказ с коровой и быком приставал к нему по близости деревни Бонгу. Так как место это находится вне бухты и там ходит довольно сильный бурун, то барказ с животными пришлось вытаскивать на берег. В этом месте лес несколько отступает от берега и образует песчаную полянку, пересекаемую бегущим к морю ручейком.
Когда я подъехал к месту выгрузки барказа глазам моим представилось весьма оригинальное зрелище.
Человек тридцать Папуасов со своими ужасными лохматыми головами , вымазанные красною и желтою глиной по темно-шоколатному телу, с громким гиканием и криками вытаскивали вместе с матросами барказ, в котором с веселым видом стояли представители будущего поколения рогатого скота на острове.
Как только эти животные почувствовали под собою твердую почву после столь долгого и неприятного для них морского перехода, они пришли в такое прекрасное расположение духа, что стали мычать, тянуться к зеленой траве покрывавшей собою оба берега ручейка, словом вышли из того апатичного, почти неподвижного состояния в котором они находились все время переезда.
Папуасы помогавшие вытаскивать на берег барказ, и без того все время боязливо посматривавшие на стоявших в нем животных, которых они называли «большими свиньями с зубами на голове», услышав мычание этих животных, как сумашедшие бросились в разсыпную, и Маклаю лишь с большим трудом удалось уговорить их приблизиться вновь и не так бояться безобидно щипавших траву быка и корову.
Нужно было видеть тот ужас, который был написан на лицах бедных дикарей, ту дрожь которая, как в лихорадке, заставляла трепетать все их члены, чтобы понять какое потрясающее впечатление на них произвели мычание, большие рогатые звери , привезенные белыми людьми с громадного дымящего и грохочущего морского чудовища. Их было положительно жалко, но, в то же время, нельзя было не разсмеяться, глядя на эти испуганные, одуревшие лица с вытаращенными от страха глазами и раскрытыми от удивления ртами…
Матросы, весьма довольные тем эффектом, который был произведен привезенными животными, вытащив их из барказа, торжественно повели к деревне Бонгу, предшествуемые Маклаем и всеми нами.
Пройдя отмель, мы очутились в лесу, густой стеной возвышавшемся по обе стороны узенькой тропинки. Нас охватила тень и прохлада, крайне приятная после знойного тропического солнца, палившего по берегу.
Я немного отстал от всей компании, невольно залюбовавшись чудною растительностью окружавшею меня. Вокруг меня стояли вековые исполины, простирая к небесам громадные свои ветви, которые разростались по верху в виде густого, непроницаемого купола зелени, едва пропускавшего солнечный свет. Повсюду вились лианы, взбираясь по стволам до самых верхушек этих деревьев, спадая затем оттуда вниз для того чтобы вновь взобраться на соседние стволы. Только кое-где виднелись одинокие, совершенно голые стволы пальм, резко выделяясь своею светлою корой на общем фоне окружающей зелени.
Тишина в лесу стояла полная. Лишь издали доносились возгласы постепенно удалявшейся компании людей сопровождавших быка и корову, да там и сям посвистывали какие-то птицы.
Вдруг что-то хрустнуло возле меня.
Я невольно вздрогнул и, оглянувшись быстро по направлению звука, увидел в нескольких шагах от себя Папуаса, тихонько подкравшегося сзади, который тотчас же остановился, как только я оглянулся в его сторону. Он заложил руки за спину и с любопытством стал меня разглядывать с головы до ног. Видя что он не вооружен и что им руководят, по всей вероятности, самые мирные побуждения, я подошел к нему и с такою же безцеремонностью как и он стал рассматривать в свою очередь этого дикаря. Это был молодой малый, лет 20 или около того. При моем приближении он тихо засмеялся, несколько раз прикладывал свою левую руку ко лбу, вероятно в знак приветствия, а затем приложил пальцы правой руки к губам и отнимая их несколько раз стал выдувать изо рта воздух. Я догадался тотчас что он просит покурить; он должно-быть участвовал при выгрузке привезенных с корвета животных и видел как курили матросы.
Я подал ему папиросу, взял другую сам и достал коробку шведских спичек, чтобы закурить. Когда я чиркнул спичкой и она после вспышки загорелась, мой Папуас с ужасом отскочил от меня и с удивлением стал смотреть то на меня, то на горевшую в моих руках спичку и ни за что уже не решался закурить свою папиросу от этого огня, так что мне пришлось достать другую папиросу, закурить ее предварительно самому и затем подать ее перепуганному дикарю. После первой же затяжки он закашлялся, вынул папиросу изо рта, внимательно осмотрел ее со всех сторон и, не найдя повидимому в ней ничего подозрительного, снова взял ее в рот и стал курить на этот раз вполне благополучно.
У меня была с собой записная книжка, в которую я заблаговременно записал со слов Маклая некоторые выражения на папуасском языке. Я достал эту книжку и отыскав в ней требуемое, спросил его
- Маклай билэнг? что значит «Любишь ли ты Маклая.»
Надо было видеть его изумление, как он услышал эти слова исходившие из моих уст.
- Билэнг… Билэнг… Билэнг, быстро забормотал он в ответ, кивая при этом головой. Затем он стал внимательно разсматривать мою книжку, ощупывая ее, переворачивая листы, посматривая с недоумением то на нее, то на меня. Наконец , он перенес свои осмотры исключительно на меня и с особенным любопытством разглядывал пуговицы моей белой куртки, ощупывал самую куртку, разсматривал белую кожу моих рук и робко дотрогивался до нее своими черными пальцами.
Пуговицы, повидимому, ему особенно понравились, так что мне пришлось одну из них подарить ему, чему он был несказанно рад.
Когда, наконец, мы взаимно удовлетворили свое любопытство, мы направились вдвоем к деревне Бонгу, чтобы присоединиться к остальной компании.
Через десять минут ходьбы мы вышли из лесу на полянку, на которой, среди кустов, я увидел десятка три хижин. Это и была деревня Бонгу.
Наши матросы устраивали загородку для коровы и быка, а Маклай был занят посадкой семян привезенных с собой неизвестных здесь растений, в роде бананов, кофейного дерева и т.п.
Я стал бродить по деревне. Посреди ее была оставлена небольшая площадка, вокруг которой в беспорядке теснилось десятка полтора хижин, остальные же были разбросаны в различных местах поляны.
***
Постройка папуасских хижин самая первобытная. Для этого вырывается в земле углубление в виде канавки, трех, четырех сажен в длину, около трех футов в ширину и глубиной около полуфута. Затем в землю втыкаются вдоль этой канавки, на разстоянии около трех футов от ее краев, бамбуковые жерди, тонкие концы которых на верху связываются лианами. Наконец, жерди эти переплетаются сучьями и пальмовыми листьями - и жилище готово. Очаг устраивается в заднем конце канавки из нескольких камней, а дым выходит из устроенного над очагом отверстия, но при ветре он обыкновенно заполняет собой всю хижину и только затем уже выходит наружу через все отверстия и скважины. Так как огонь Папуасы добывают при помощи трения двух сухих кусков дерева друг о друга, то чтобы по возможности реже прибегать к этому крайне медленному, утомительному и неудобному способу, они стараются постоянно поддерживать огонь в очаге, поручая наблюдение за этим женщинам. Пространство земли, шириной около трех футов, остающееся между краями вырытой ямы и стенками хижины, служит для ее обитателей и ложем, на котором они спят, и столом, и сиденьем, смотря по надобности. Над [так в тексте] потолком хижины обыкновенно подвешиваются копья, луки, стрелы, рыболовные принадлежности, разные припасы, а иногда и божки, хотя обыкновенно Папуасы помещают их на камне около очага. Божки эти представляют из себя небольшие человеческие фигурки с непропорционально-большими головами, грубо вырезанные из дерева.
Религии в общепринятом значении этого слова у Папуасов нет; они боготворят все необъяснимые для них явления природы, поклоняясь им из страха, и олицетворяют эту неведомую для них силу в форме человеческого существа, которое и изображается ими в виде описанных выше деревянных божков.
Металлы вовсе неизвестны Папуасам и они переживают каменный период. Орудиями производства необходимых в их обиходе вещей, оружия и т.п., служат либо острые раковины, либо отточенные камни. Так, например, вместо ножей они употребляют раковины, топоры у них сделаны или из двух раковин, или из двух отшлифованных камней, прикрепляемых к обеим сторонам одного из двух концов палки и все таки, несмотря на столь несовершенные инструменты, Папуасы ухищряются не только выделывать все им необходимое, но даже достигают в этом отношении некоторой виртуозности, вырезывая, например, на необыкновенно твердом «железном» дереве, из которого изготовляются мечи и копья, довольно тонкую резьбу, или выделывая фигуры божков с разными тщательно исполненными украшениями.
Домашняя утварь состоит из выдолбленных внутри бамбуковых стволов, из половинок кокосовых орехов, из выдолбленных деревянных корыт и тому подобных предметов самой грубой формы.
Такой несовершенной утвари вполне соответствует и пища Папуасов. Они ровно-таки ничего не возделывают сами, а живут лишь тем, что дает им окружающая их природа; питаются растущими повсюду в изобилии кокосами, несколькими сортами сладкого картофеля, рыбой, которой положительно кишмя-кишит и залив, и бухта и, наконец, кое-какими птицами, которых они искусно убивают из лука. Самым лакомым блюдом почитается у них свинина, а если есть, то и человеческое мясо. Свинину они едят только при особенно торжественных случаях и предпочитают ее даже человеческому мясу, которое появляется у них после окончания какой либо войны с соседним селением, в виде убитых в сражении людей.
А поводов к войне у них не мало. Одним из таких поводов нередко является тот самый огонь, который так тщательно оберегается каждой Папуаской в своем домашнем очаге.
Несмотря на всевозможные меры, принимаемые к ограждению очага от затухания, последнее почти всегда случается в период тропических дождей, и так как это происходит одновременно во всех хижинах одной деревни, то бедствие является таким образом всеобщим.
После обычного в таких случаях гвалта и шума, мужчины начинают бить своих жен, в обширный круг обязанностей которых, как сказано, между прочим, входит и сохранение очага. Но так как эта мера все таки не помогает горю и не воспламеняет потухшего огня, то стариками наряжаются несколько человек молодежи, которые обязаны трением двух кусков сухого дерева извлечь огонь для всей деревни. Работа эта крайне скучная, утомительная и медленная, так как иной раз приходится этим трением заниматься в продолжении нескольких дней подряд, прежде чем получится вожделенный огонь. А так как Папуасы отличаются, между прочим, феноменальною ленью, то немудрено, поэтому, что проработав бесплодно в течении нескольких часов, они бросают свою работу и отправляются за огнем в соседнюю деревню, обыкновенно находящуюся в постоянном антагонизме со своими соседями.
Добрые соседи огня не дают, а начинают припоминать друг другу разные неприятные вещи, которые волнуют кровь этих дикарей; начинается перебранка, затем незначительная драка, переходящая постепенно в настоящее сражение, после которого победители уносят с собой в качестве трофеев убитых ими врагов.
Вот тут-то начинается настоящее торжество.
В земле вырываются ямы в рост человека, по числу принесенных трупов, в ямах этих раскладываются костры, и когда они сгорят, на горячий пепел кладут убитых, заворачивая их в большие листья. затем накладывают разных ароматических трав, и все это засыпают сверху тем же горячим пеплом и землей. Через несколько часов вкусное жаркое готово и съедается все до костей, а голова вешается на так называемую «хижину совета».
Эта последняя помещается обычно посреди той площадки которая оставляется посреди деревни. В нее собираются для совещания по общественным вопросам выборные старики, которые и управляют всеми делами общины, образуемой обыкновенно из жителей одной деревни.
Кроме съедения убитых в войне врагов, всякий добропорядочный Папуас считает своею священнейшею обязанностью съесть до последнего куска труп умершего своего родственника, так как погребение тела в земле, на съедение червям, почитается за тяжкое для покойника оскорбление.
Во время нашей стоянки у деревни Бонгу утонул какой-то мальчик Папуас. Хотя труп его найден был только несколько дней спустя, на половину съеденный акулами и в сильной степени разложения, однако остатки эти были весьма тщательно подобраны родственниками и добросовестно съедены ими до основания…
***
Простояв у берегов Новой Гвинеи около трех недель и сделав общую съемку всего залива «Астролябия», мы вместе с Н.Н. Маклаем покинули эти воды и направились к Филиппинским островам, зайдя по пути на острова Адмиралтейские, Гермидские и Пелевские, наконец, в Манилле мы распрощались, не без сожаления, с Н.Н. Миклухо-Маклаем, которого все офицеры и даже матросы успели искренне полюбить, свезли его на берег, а сами, к большому удовольствию более почтенных офицеров, отправились дальше вдоль побережья Китая, на стоянку в благодатную Японию.
_________________________________________
Надеюсь, вам понравилось. Для более подробного знакомства с записками можно употребить приведённые выше библиографические ссылки. А о своих дальнейших странствиях И.П. рассказал в книге «Япония и Корея» (1895, есть репринтные переиздания), которая представляет собой историко-этнографические очерки этих стран в соединении с его личными путевыми впечатлениями. Думаю, хорошо бы его сочинения собрать и переиздать аккуратным симпатичным томиком, потомству на радость и к размышлению. ,-)
Вот текст той записи:
„Родился в 1862, закончил в 1882 году Морское училище, плавал в Тихом океане на корвете «Скобелев», занимался гидрографическими исследованиями в Новогвинейском море. По тогдашней традиции имена участников экспедиций присваивались обследованным ими географическим объектам. Ивану Павловичу «достались» остров и банка. Кроме того, И.П. обследовал западное побережье Африки, публиковал впоследствии результаты исследований.
После отставки в 1897 году - страховой служащий, предприниматель; в ХХ веке - один из директоров Северного Пароходного общества, акционер и член правления Русско-Шпицбергенского общества, по делам которого (нужно было избавиться от зарубежных активов) в конце 20-х годов был выпущен в Париж, и там опрометчиво общался со своим бывшим зятем (мужем дочери Елены) В.Ф. Белогорцевым, бывшим атаманом Терского казачества и уже давно эмигрантом.
В феврале 1930 г. Иван Павлович был арестован, обвинён в принадлежности к «активным монархическим зарубежным организациям», в марте 1931 г. приговорён коллегией ОГПУ к высшей мере наказания, а в апреле (точный день неизвестен) расстрелян.” (добавлю: по некоторым данным, убили его в день рождения, 6 апреля)
В последовавших разговорах об этом (в фб) я упомянул, что во время службы на корвете «Скобелев» И.П. Азбелев (со всей прочей командой, естественно) сопровождал в 1883 году в Новую Гвинею знаменитого Н.Н. Миклухо-Маклая, и даже опубликовал свои записки об этих приключениях. Нашлись заинтересовавшиеся; порывшись в закромах, я нашёл фрагмент этих записок, скопированный когда-то отцом для семейного архива из газеты «Московские ведомости» за 1893 год (под псевдонимом): Лев П-ъ. У папуасов. Из воспоминаний моряка о Н.Н. Миклухо-Маклае. // Московские ведомости. 1893. №№245, 246.
Воспоминания И.П. об этом плавании публиковались и в изданиях для детей: Азбелев И. У дикарей (Из дальнего плавания). // Родник. 1891. №11. С. 479-505. Тот же текст брошюрой: Азбелев И. У дикарей (Из воспоминаний бывшего русского моряка). СПб: 1899, 44 с. (2-е изд. СПб: 1904. 43 с.) Тексты эти хорошо известны специалистам, их оценку (в целом положительную) см., например, в статье: Е.В. Говор. Н.Н. Миклухо-Маклай в воспоминаниях современников (забытые страницы). // СЭ. 1986. №2. С. 110-118.
Эти фрагменты я привёл в комментариях к записи в фб. Там текст пришлось разбить на части; пусть здесь тоже будут эти отцовские выписки, целиком; к сожалению, они уже без еров, ятей и пр., но тут уж ничего пока не поделаешь.
_____________________________
И.П. Азбелев. «У папуасов».
Приблизившись к группе островов, мы делаем поворот к югу и медленно двигаемся вдоль берега, направляясь к бухте Константин.
Вот, за одним из островков, показалось несколько туземных лодок «проа» с сидящими в них Папуасами, на которых мы тотчас наводим свои бинокли.
Пораженные неожиданным и невиданным ими доселе зрелищем огромного чудовища, двигавшегося с моря и выпускавшего густые клубы черного дыма из трубы, бедные Папуасы сначала оцепенели от объявшего их ужаса, замерли на месте; но вслед за тем все сразу закричали что-то неистово, замахали руками и стали спасаться бегством, яростно гребя своими маленькими лопатками-веслами. Вскоре они скрылись в густой чаще зелени.
Медленно подвигаясь вперед, мы только не задолго до захода солнца добираемся до бухты Константин и входим в нее.
Бухточка маленькая, закрытая со всех сторон.
Весь берег кругом зарос непроходимою чащей, за которою с южной стороны высятся вдали синие горы. С северной стороны берег образует низменную косу, оканчивающуюся песчаным мысом.
- С правой бухты вон! Отдать якорь! раздается звучная команда старшего офицера, нарушая собою мертвую тишину бухты и раскатываясь многократным эхо по извилинам берега.
И огромный якорь в 250 пудов весом с высоты срывается в воду, увлекая за собой тяжелую цепь и на минуту заполняет своим грохотом и стоном и темный лес, и далекие горы.
Но вот, когда вновь наступила обычная тишина, по прошествии некоторого времени из кустов осторожно просовывается несколько темных голов с шапками взбитых курчавых волос.
Н.Н. Маклай громко кричит им по-папуасски, приставив свои руки ко рту в виде рупора, и извещает их о своем прибытии. Курчавые головы моментально исчезают, но вскоре появляются вновь, выглядывая из своего закрытия с таким же опасением, однако, с большим уже любопытством разглядывая напугавшее их вновь прибывшее чудовище, с которого слышится этот знакомый им голос, говорящий на родном их языке.
Мало-по малу число высовывающихся из-за густой зелени голов увеличивается, некоторые смельчаки начинают даже выставлять свои туловища и, наконец, после долгих уверений и увещаний Миклухо-Маклая, чтоб они ничего не боялись, что это он со своими друзьями , несколько человек решается выйти из своей засады и подойти к самому берегу, сильно жестикулируя руками и повидимому обсуждая какой-то вопрос.
С корвета спущена четверка. В нее садится Маклай и отваливает, быстро направляясь под сильными ударами весел четырех дюжих матросов к тому месту берега где собралась кучка Папуасов.
Видя что шлюпка идет прямо на них, дикари с воем вновь бросаются в чащу зелени и вскоре вновь выглядывают из-за кустов, однако, на этот раз вооруженные копьями, луками и стрелами.
У всех нас, оставшихся на корвете и с лихорадочным любопытством следивших за этою сценою, невольно зашевелился в мозгу вопрос: «а что если они встретят своего «короля» градом отравленных стрел?» И мы, затаив дыхание, впиваемся глазами в стоящих на берегу дикарей.
Но вот Маклай совсем близко от берега. Еще секунда, и вдруг до нашего слуха долетает ужасный вой и крики, среди которых временами можно явственно разобрать слово: «Макалай, Макалай, Макалай!» Папуасы наконец узнали своего «короля»
Так как четверка не могла пристать к самому берегу, то Маклай подозвал к себе нескольких дикарей, на руках перенесших его на землю, причем Папуасы эти заметили ему, как он нам рассказывал в последствии, что «Макалай вероятно ел много свиней, так как стал значительно тяжелее прежнего».
Став на ноги, Маклай поздоровался со всеми дикарями, причем подавал им правую руку, а левую в то же время клал им на плечо, что проделывалось также и Папуасами.
Начинало темнеть. Маклай поговорил с четверть часа со своими приятелями-дикарями, узнал от них все главные новости из житья-бытья, а затем снова сел в шлюпку и вернулся на корвет, когда уже кругом царствовала совершенная темнота.
Наступила чудная теплая и тихая тропическая ночь. По темно-синему безоблачному небу разсыпались мириады ярких звезд, отразившихся в совершенно спокойной зеркальной поверхности бухты. Сплошная зелень леса покрывавшего берег слилась в одну общую темную массу, издали казавшуюся какою-то громадною черною стеной, под которую там и сям как башни возвышались окутанные лианами пальмы. Проснулись и ожили всевозможные насекомые, наполнившие тихий ночной воздух своим треском, стрекотанием и другими звуками. С топких болотистых берегов потянуло сыростью, начали подниматься испарения…
Болота тянущиеся вдоль всего почти берега, давая жизнь этой поразительно роскошной растительности, делают в то же время климат всего побережья чрезвычайно вредным. Миазмические испарения поднимающиеся из этих болот производят ужасные лихорадки, которых даже среди туземцев редко кто избегает и которые почти поголовно поражают загостившегося здесь Европейца.
На следующий день рано утром Маклай съехал вновь на берег с целью отыскать тот домик, в котором он жил во время первого своего посещения острова несколько лет перед тем. Домик этот оказался совершенно разрушенным, так как могучая растительность острова вполне изуродовала все те его части, которые препятствовали почему либо ее свободному росту, и все место, занимаемое некогда этою постройкой буквально сплошь заросло кустами и деревьями.
С корвета сгружали на барказ корову и быка, привезенных Маклаем из Амбоины, где мы были по дороге. Эти животные предназначались на племя и должны были быть родоначальниками будущей породы рогатого скота на Новой Гвинее, на которой до того времени единственными домашними животными были особые черные свиньи и маленькие, замечательно худые собаки.
Мне удалось съехать с корвета несколько позже, и я поспел на берег как раз к тому времени, когда барказ с коровой и быком приставал к нему по близости деревни Бонгу. Так как место это находится вне бухты и там ходит довольно сильный бурун, то барказ с животными пришлось вытаскивать на берег. В этом месте лес несколько отступает от берега и образует песчаную полянку, пересекаемую бегущим к морю ручейком.
Когда я подъехал к месту выгрузки барказа глазам моим представилось весьма оригинальное зрелище.
Человек тридцать Папуасов со своими ужасными лохматыми головами , вымазанные красною и желтою глиной по темно-шоколатному телу, с громким гиканием и криками вытаскивали вместе с матросами барказ, в котором с веселым видом стояли представители будущего поколения рогатого скота на острове.
Как только эти животные почувствовали под собою твердую почву после столь долгого и неприятного для них морского перехода, они пришли в такое прекрасное расположение духа, что стали мычать, тянуться к зеленой траве покрывавшей собою оба берега ручейка, словом вышли из того апатичного, почти неподвижного состояния в котором они находились все время переезда.
Папуасы помогавшие вытаскивать на берег барказ, и без того все время боязливо посматривавшие на стоявших в нем животных, которых они называли «большими свиньями с зубами на голове», услышав мычание этих животных, как сумашедшие бросились в разсыпную, и Маклаю лишь с большим трудом удалось уговорить их приблизиться вновь и не так бояться безобидно щипавших траву быка и корову.
Нужно было видеть тот ужас, который был написан на лицах бедных дикарей, ту дрожь которая, как в лихорадке, заставляла трепетать все их члены, чтобы понять какое потрясающее впечатление на них произвели мычание, большие рогатые звери , привезенные белыми людьми с громадного дымящего и грохочущего морского чудовища. Их было положительно жалко, но, в то же время, нельзя было не разсмеяться, глядя на эти испуганные, одуревшие лица с вытаращенными от страха глазами и раскрытыми от удивления ртами…
Матросы, весьма довольные тем эффектом, который был произведен привезенными животными, вытащив их из барказа, торжественно повели к деревне Бонгу, предшествуемые Маклаем и всеми нами.
Пройдя отмель, мы очутились в лесу, густой стеной возвышавшемся по обе стороны узенькой тропинки. Нас охватила тень и прохлада, крайне приятная после знойного тропического солнца, палившего по берегу.
Я немного отстал от всей компании, невольно залюбовавшись чудною растительностью окружавшею меня. Вокруг меня стояли вековые исполины, простирая к небесам громадные свои ветви, которые разростались по верху в виде густого, непроницаемого купола зелени, едва пропускавшего солнечный свет. Повсюду вились лианы, взбираясь по стволам до самых верхушек этих деревьев, спадая затем оттуда вниз для того чтобы вновь взобраться на соседние стволы. Только кое-где виднелись одинокие, совершенно голые стволы пальм, резко выделяясь своею светлою корой на общем фоне окружающей зелени.
Тишина в лесу стояла полная. Лишь издали доносились возгласы постепенно удалявшейся компании людей сопровождавших быка и корову, да там и сям посвистывали какие-то птицы.
Вдруг что-то хрустнуло возле меня.
Я невольно вздрогнул и, оглянувшись быстро по направлению звука, увидел в нескольких шагах от себя Папуаса, тихонько подкравшегося сзади, который тотчас же остановился, как только я оглянулся в его сторону. Он заложил руки за спину и с любопытством стал меня разглядывать с головы до ног. Видя что он не вооружен и что им руководят, по всей вероятности, самые мирные побуждения, я подошел к нему и с такою же безцеремонностью как и он стал рассматривать в свою очередь этого дикаря. Это был молодой малый, лет 20 или около того. При моем приближении он тихо засмеялся, несколько раз прикладывал свою левую руку ко лбу, вероятно в знак приветствия, а затем приложил пальцы правой руки к губам и отнимая их несколько раз стал выдувать изо рта воздух. Я догадался тотчас что он просит покурить; он должно-быть участвовал при выгрузке привезенных с корвета животных и видел как курили матросы.
Я подал ему папиросу, взял другую сам и достал коробку шведских спичек, чтобы закурить. Когда я чиркнул спичкой и она после вспышки загорелась, мой Папуас с ужасом отскочил от меня и с удивлением стал смотреть то на меня, то на горевшую в моих руках спичку и ни за что уже не решался закурить свою папиросу от этого огня, так что мне пришлось достать другую папиросу, закурить ее предварительно самому и затем подать ее перепуганному дикарю. После первой же затяжки он закашлялся, вынул папиросу изо рта, внимательно осмотрел ее со всех сторон и, не найдя повидимому в ней ничего подозрительного, снова взял ее в рот и стал курить на этот раз вполне благополучно.
У меня была с собой записная книжка, в которую я заблаговременно записал со слов Маклая некоторые выражения на папуасском языке. Я достал эту книжку и отыскав в ней требуемое, спросил его
- Маклай билэнг? что значит «Любишь ли ты Маклая.»
Надо было видеть его изумление, как он услышал эти слова исходившие из моих уст.
- Билэнг… Билэнг… Билэнг, быстро забормотал он в ответ, кивая при этом головой. Затем он стал внимательно разсматривать мою книжку, ощупывая ее, переворачивая листы, посматривая с недоумением то на нее, то на меня. Наконец , он перенес свои осмотры исключительно на меня и с особенным любопытством разглядывал пуговицы моей белой куртки, ощупывал самую куртку, разсматривал белую кожу моих рук и робко дотрогивался до нее своими черными пальцами.
Пуговицы, повидимому, ему особенно понравились, так что мне пришлось одну из них подарить ему, чему он был несказанно рад.
Когда, наконец, мы взаимно удовлетворили свое любопытство, мы направились вдвоем к деревне Бонгу, чтобы присоединиться к остальной компании.
Через десять минут ходьбы мы вышли из лесу на полянку, на которой, среди кустов, я увидел десятка три хижин. Это и была деревня Бонгу.
Наши матросы устраивали загородку для коровы и быка, а Маклай был занят посадкой семян привезенных с собой неизвестных здесь растений, в роде бананов, кофейного дерева и т.п.
Я стал бродить по деревне. Посреди ее была оставлена небольшая площадка, вокруг которой в беспорядке теснилось десятка полтора хижин, остальные же были разбросаны в различных местах поляны.
***
Постройка папуасских хижин самая первобытная. Для этого вырывается в земле углубление в виде канавки, трех, четырех сажен в длину, около трех футов в ширину и глубиной около полуфута. Затем в землю втыкаются вдоль этой канавки, на разстоянии около трех футов от ее краев, бамбуковые жерди, тонкие концы которых на верху связываются лианами. Наконец, жерди эти переплетаются сучьями и пальмовыми листьями - и жилище готово. Очаг устраивается в заднем конце канавки из нескольких камней, а дым выходит из устроенного над очагом отверстия, но при ветре он обыкновенно заполняет собой всю хижину и только затем уже выходит наружу через все отверстия и скважины. Так как огонь Папуасы добывают при помощи трения двух сухих кусков дерева друг о друга, то чтобы по возможности реже прибегать к этому крайне медленному, утомительному и неудобному способу, они стараются постоянно поддерживать огонь в очаге, поручая наблюдение за этим женщинам. Пространство земли, шириной около трех футов, остающееся между краями вырытой ямы и стенками хижины, служит для ее обитателей и ложем, на котором они спят, и столом, и сиденьем, смотря по надобности. Над [так в тексте] потолком хижины обыкновенно подвешиваются копья, луки, стрелы, рыболовные принадлежности, разные припасы, а иногда и божки, хотя обыкновенно Папуасы помещают их на камне около очага. Божки эти представляют из себя небольшие человеческие фигурки с непропорционально-большими головами, грубо вырезанные из дерева.
Религии в общепринятом значении этого слова у Папуасов нет; они боготворят все необъяснимые для них явления природы, поклоняясь им из страха, и олицетворяют эту неведомую для них силу в форме человеческого существа, которое и изображается ими в виде описанных выше деревянных божков.
Металлы вовсе неизвестны Папуасам и они переживают каменный период. Орудиями производства необходимых в их обиходе вещей, оружия и т.п., служат либо острые раковины, либо отточенные камни. Так, например, вместо ножей они употребляют раковины, топоры у них сделаны или из двух раковин, или из двух отшлифованных камней, прикрепляемых к обеим сторонам одного из двух концов палки и все таки, несмотря на столь несовершенные инструменты, Папуасы ухищряются не только выделывать все им необходимое, но даже достигают в этом отношении некоторой виртуозности, вырезывая, например, на необыкновенно твердом «железном» дереве, из которого изготовляются мечи и копья, довольно тонкую резьбу, или выделывая фигуры божков с разными тщательно исполненными украшениями.
Домашняя утварь состоит из выдолбленных внутри бамбуковых стволов, из половинок кокосовых орехов, из выдолбленных деревянных корыт и тому подобных предметов самой грубой формы.
Такой несовершенной утвари вполне соответствует и пища Папуасов. Они ровно-таки ничего не возделывают сами, а живут лишь тем, что дает им окружающая их природа; питаются растущими повсюду в изобилии кокосами, несколькими сортами сладкого картофеля, рыбой, которой положительно кишмя-кишит и залив, и бухта и, наконец, кое-какими птицами, которых они искусно убивают из лука. Самым лакомым блюдом почитается у них свинина, а если есть, то и человеческое мясо. Свинину они едят только при особенно торжественных случаях и предпочитают ее даже человеческому мясу, которое появляется у них после окончания какой либо войны с соседним селением, в виде убитых в сражении людей.
А поводов к войне у них не мало. Одним из таких поводов нередко является тот самый огонь, который так тщательно оберегается каждой Папуаской в своем домашнем очаге.
Несмотря на всевозможные меры, принимаемые к ограждению очага от затухания, последнее почти всегда случается в период тропических дождей, и так как это происходит одновременно во всех хижинах одной деревни, то бедствие является таким образом всеобщим.
После обычного в таких случаях гвалта и шума, мужчины начинают бить своих жен, в обширный круг обязанностей которых, как сказано, между прочим, входит и сохранение очага. Но так как эта мера все таки не помогает горю и не воспламеняет потухшего огня, то стариками наряжаются несколько человек молодежи, которые обязаны трением двух кусков сухого дерева извлечь огонь для всей деревни. Работа эта крайне скучная, утомительная и медленная, так как иной раз приходится этим трением заниматься в продолжении нескольких дней подряд, прежде чем получится вожделенный огонь. А так как Папуасы отличаются, между прочим, феноменальною ленью, то немудрено, поэтому, что проработав бесплодно в течении нескольких часов, они бросают свою работу и отправляются за огнем в соседнюю деревню, обыкновенно находящуюся в постоянном антагонизме со своими соседями.
Добрые соседи огня не дают, а начинают припоминать друг другу разные неприятные вещи, которые волнуют кровь этих дикарей; начинается перебранка, затем незначительная драка, переходящая постепенно в настоящее сражение, после которого победители уносят с собой в качестве трофеев убитых ими врагов.
Вот тут-то начинается настоящее торжество.
В земле вырываются ямы в рост человека, по числу принесенных трупов, в ямах этих раскладываются костры, и когда они сгорят, на горячий пепел кладут убитых, заворачивая их в большие листья. затем накладывают разных ароматических трав, и все это засыпают сверху тем же горячим пеплом и землей. Через несколько часов вкусное жаркое готово и съедается все до костей, а голова вешается на так называемую «хижину совета».
Эта последняя помещается обычно посреди той площадки которая оставляется посреди деревни. В нее собираются для совещания по общественным вопросам выборные старики, которые и управляют всеми делами общины, образуемой обыкновенно из жителей одной деревни.
Кроме съедения убитых в войне врагов, всякий добропорядочный Папуас считает своею священнейшею обязанностью съесть до последнего куска труп умершего своего родственника, так как погребение тела в земле, на съедение червям, почитается за тяжкое для покойника оскорбление.
Во время нашей стоянки у деревни Бонгу утонул какой-то мальчик Папуас. Хотя труп его найден был только несколько дней спустя, на половину съеденный акулами и в сильной степени разложения, однако остатки эти были весьма тщательно подобраны родственниками и добросовестно съедены ими до основания…
***
Простояв у берегов Новой Гвинеи около трех недель и сделав общую съемку всего залива «Астролябия», мы вместе с Н.Н. Маклаем покинули эти воды и направились к Филиппинским островам, зайдя по пути на острова Адмиралтейские, Гермидские и Пелевские, наконец, в Манилле мы распрощались, не без сожаления, с Н.Н. Миклухо-Маклаем, которого все офицеры и даже матросы успели искренне полюбить, свезли его на берег, а сами, к большому удовольствию более почтенных офицеров, отправились дальше вдоль побережья Китая, на стоянку в благодатную Японию.
_________________________________________
Надеюсь, вам понравилось. Для более подробного знакомства с записками можно употребить приведённые выше библиографические ссылки. А о своих дальнейших странствиях И.П. рассказал в книге «Япония и Корея» (1895, есть репринтные переиздания), которая представляет собой историко-этнографические очерки этих стран в соединении с его личными путевыми впечатлениями. Думаю, хорошо бы его сочинения собрать и переиздать аккуратным симпатичным томиком, потомству на радость и к размышлению. ,-)