РЫНОК-2, или записки бывшего питерца
(Продолжение)
Вот тут надо рассказать о Любе. А потом уже - обо всем остальном.
У меня никогда не было кошки. А вот собака была, огромная псина по имени Люба. Она пришла ко мне, когда моя жизнь несколько стабилизировалась.
Долги отдавались, бандиты почти перестали меня донимать: в 8 утра приезжала за мной машина - и я отправлялся объезжать свою торговую империю. Экспедиторы ездили по магазинам, все было отрегулировано. И мне в который раз в жизни стало нечего делать, а это было - чревато последствиями. Вообще-то, у меня есть один недостаток: я не могу жить в условиях налаженного бытия, мне становится скучно и я, как варан или крокодил, отгрызаю себе хвост, ввергая себя в проблемы, которые потом сам же и разгребаю…
Жена моя мне совершенно не мешала, мягко выражаясь, делать что угодно, потому что ее шестой муж (т.е., я) уже, видимо, не представлял собой объект для чувственного восприятия. В самом начале наших отношений с ее стороны накал еще был, но потом иссяк, уж очень много до меня было объектов, на мне лимит закончился.
Таким образом, я заскучал. И тут мне пришла в голову нестандартная мысль: взять потерянную собаку и сосредоточить на ней остатки своего невостребованного чувства. Но так как у меня собак никогда не было, то я совершенно запросто позвонил в общество “Потеряшка” и попросил привезти мне самую большую из всех имевшихся у них на примете собак.
И мне привезли - я дал за это какие-то деньги (на благотворительные цели, надо полагать) - огромную догиню 3-летку по имени Люба, Любовь, - так ее назвали, когда нашли на станции Автово, на этой станции, если не ошибаюсь, можно спуститься вниз по ступенькам, без эскалатора. Люба туда забежала, спасаясь от мороза. Сидела и тихо рычала: милиционер уже собрался ее пристрелить, уж больно была она большая и страшная. Ее спасла женщина, которая совершенно не умела, как выяснилось позже, обращаться с собаками. Люба стала в доме этой женщины полной хозяйкой, выгнала ее мужа и сына. Женщина безропотно прислуживала Любе, кормила ее по первому требованию и, когда Любу привезли ко мне, она выглядела как большая свинья на высоких ножках.
Повторяю, так как я ничего не понимал в собаках, то это меня не удивило. А приехавшая с кинологом ее спасительница так заглядывала мне в глаза и так расхваливала собаку, что, казалось, мне привезли не зверя с огромной пастью, а прямо-таки ангела, разве что без крыльев… Если бы я все это понимал, мог бы получить солидные деньги от спасительницы Любы за возвращение ей мужа и сына.
Но я ничего этого тогда не понимал. Любу мне оставили, дали ее миску, сказали, что водить ее на поводке - бесполезно, она ходит сама собой, как королева, и должна это делать по моим командам, если только я сумею с ней наладить отношения. Еще раз повторяю: если бы я был хоть чуть-чуть более опытным собачником, то на весь этот безумный вариант, конечно же, не решился: я был огромной удачей для этой женщины, которая, когда уходила из моей квартиры, выдавила слезу, что-то лепеча про якобы аллергию, - единственное препятствие, не позволяющее продолжиться ее счастливой совместной жизни с Любой…
Это было вечером. Люба осталась сидеть в нашем коридоре. И тут из своей комнаты вышла моя теща, которая и так со мной не разговаривала уже третий год после того, как я, озверев от стирки и глаженья пеленок, неприлично громко попросил ее сварить суп. Тут надо объяснить, моя жена родила сына, а ее саму на два месяца прибинтовали к доске: у нее было послеродовое расхождение костей таза. Теща впервые в жизни (она была - актриса в прошлом, совершенно белая кость…) суп сварила, и его даже можно было есть.
Впрочем, меня в те месяцы вкусовые качества еды совершенно не заботили. Я стирал и гладил, стирал и гладил, стирал и гладил. А потом падал - и засыпал… до следующего вопля младенца, который с поразительной скоростью изводил результаты моего труда. Я это ему вспоминаю до сих пор, особенно когда он меня начинает чем-то задевать…
Но возвращаюсь к Любе. Надо заметить, что у нее глаза, помимо всего прочего (не менее впечатляющего), были красными, как будто налились кровью перед прыжком. На самом деле - это было ее обычное состояние. Может быть, так ей было удобнее. По крайней мере, в темноте она видела, а глаза ее мерцали красными огнями. Так вот, когда теща увидела эти два налитые кровью огонька в темноте коридора и разглядела приближающий к ней огромный черный силуэт, она с удивительной стремительностью юркнула в свою комнату и оттуда вызвала по телефону участкового…
Я был вынужден отнести теще в комнату ночной горшок, чем вызвал с ее стороны полную и решительную неблагодарность. Жена моя пока что занимала нейтралитет, но тоже попросила ей принести что-нибудь, заменяющее ночной горшок. Да и я, если честно, был тоже несколько озадачен. Один сын был в восторге. Я вновь заслужил, несмотря на мое почти полное неучастие в его жизни, самую высшую оценку, какую только может выставить мальчишка. Он еще раз получил подтверждение, что с таким отцом, как я, нашей семье скучать не придется…
Участковый явился на следующий день, но Люба, как выяснилось, была так воспитана, что не считала нужным пускать в квартиру кого бы то ни было: особенно это распространялось почему-то на всех мужчин (кроме меня, потому, видимо, что я уже находился в квартире) и на женщин большого размера. Для маленьких женщин и для детей она делала исключение из этого своего правила.
Участковый разговаривал с тещей с лестницы - через Любу, которая вела себя миролюбиво, но твердо. Она стояла в дверях, перегораживая проход. Она вообще, как я тоже обнаружил, не считала нужным даже рычать и, тем более, кусаться. Это было лишним…
Короче говоря, Люба в корне изменила мою жизнь. Скучно уже не было… Видите, чтобы воспрянуть духом, надо всего лишь поступить нестандартно. И жизнь тогда обретает цвета, звуки и запахи - последнее из перечисленного можно понять буквально. Извините за подробность, у Любы, когда ее привели ко мне, на нервной почве две-три недели ежедневно случался понос, и я по ночам мыл наш коридор, который был довольно длинный, а Люба почему-то, когда ей в этом смысле нездоровилось, не сидела на месте, а ходила, создавая мне более обширный фронт работ. Эти и некоторые другие события, о которых я расскажу позже, давали моей теще основания считать, что ей с шестым зятем особенно повезло…
Теща у меня была очень интересным человеком. Такая подробность. Она была женой актера со всесоюзным именем и известностью. Теща побыла его женой года два-три, а когда он от нее убежал (я его очень хорошо понимаю), она смертно его возненавидела, но фамилию оставила. И все окружающие люди, с ростом знаменитости ее бывшего мужа, на мою тещу показывали пальцем: это шушуканье за ее спиной было ей компенсацией за загубленную молодость.
И мы все грелись в отблеске его славы. Моя жена, несмотря на все свои замужества, как и ее мать, стойко хранила его фамилию. Ну а я тоже от них заразился этой гордостью: все-таки мой сын был его внуком. И мне однажды посчастливилось увидеть (лично, не на экране) своего тестя. Теща и моя жена были настолько непреклонны в оценке его роли в их жизни, что когда им понадобилось представить внука знаменитому дедушке, они сами этого делать не стали, а поручили мне - естественно, я был допущен к священнодействию исключительно как исполнитель.
Народный артист, к которому за кулисами театра я подвел трехлетнего Петю (это было в перерыве между действиями пьесы), никакого удивления не выказал и пообещал моему сыну подарить машинку. Встреча заняла минут пять. Моя жена презрительно потом сказала матери: мог бы не машинку - машину подарить… Народный артист, всегда плативший, насколько я знаю, приличные по тем временам алименты, остался в представлении уже выросшей дочери человеком, скрывавшим от нее и от компетентных органов свои гонорары…
На обратном пути, помнится, я спросил Петю: “Ну, ты понял, кто это такой?” Он глазел на меня удивленно. Я тогда попытался объяснить ему проще: “Ну, скажи, кто папа у твоей мамы?” И он ответил убежденно и без сомнений: “Ты”.
Я до сих пор вспоминаю эту секунду и думаю, что так оно и было. Я тогда был папой для всех, для Пети, для жены, даже для тещи, не говоря уж о самом моем любимом в мире существе, похороненном за Павловском, на обочине дороги к поселку Антропшино, где когда-то жил мой брат… Я говорю о Любе, которая меня защитила не только от участкового, но и потом, когда мы с ней подружились по-настоящему, защищала от всех вместе взятых бандитов, которые несколько лет меня пасли на разных поворотах, но так и не смогли ко мне подойти. Все самые страшные годы рядом со мной была Люба, которая любила меня так, как не умеют любить люди.
Она была со мной рядом, пока у нее не кончились силы. Оказывается, собаки тоже могут болеть. У нее разразилась сердечная недостаточность.
Мы ее похоронили. Теперь ее могила (дорога расширилась) находится под асфальтом. Мой брат говорил мрачную фразу: Любу теперь никто не сможет выкопать. А я думаю почему-то, что вогнал ее в асфальт. Потому что она не выдержала жизни со мной, как не выдерживали жизни со мной и другие… теперь уже я имею в виду людей. И женщин, среди них, - в первую очередь.
Но женщины - уходили из моей жизни. А Люба не могла себе этого позволить…
Я не виноват в ее смерти. И одновременно - виноват, я не смог ее уберечь от болезни, не сумел вылечить. Этого я себе никогда не прощу.
У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее…
х х х
Вообще-то, люди, знавшие мою ситуацию, задавались вопросом: как мне удавалось выжить, когда все было не в мою пользу? А ведь я из очередных неприятностей не только выскальзывал в последний момент, но и продолжал жить на всю катушку. Я словно испытывал судьбу на прочность. Дразнил. Провоцировал...
Мне же казалось, что я знал ответ.
Надо двигаться с другой скоростью - чуть-чуть быстрее, чем другие люди.
Меня просто не могли догнать, хотя я ни от кого и не убегал. Но за мною просто не успевали. Особенно те, кто нес мне беду.
Однажды за мной везде ходил человек с характерным шрамом на лице - об этом говорили продавцы. Этот боевик все время появлялся там, где я бывал.
- Антон, тебя пасут… - шептали мне на ухо.
Говорили об этом день, два, неделю, месяц.
Я уже внутренне приготовился к самому худшему. Но потом кто-то из моих поставщиков сказал вдруг, и уже не на ухо:
- Слушай, этот, сам знаешь, кто, просил тебе передать, что больше тебя не ищет. Ему дали отбой…
Я даже особо не обрадовался. Смотреть на всех окружающих людей и узнавать их прежде, чем они увидят меня, - это стало обычным делом. Я старался быть впереди любого события. Оставлял за собой хотя бы один дополнительный вздох. Одну секунду.
Я, как мне казалось, даже ходил не так, как все. Иногда привирал, что хожу в точности так, как передвигались на марше спартанцы. Определенным образом ставлю ноги: словно перекатываюсь по выгнутой ступне. Возможно, такой способ ходить я ради понта приписывал спартанцам, но у меня движения получались и впрямь удивительно быстрыми.
Я включал эту скорость сразу - словно врубал с места полные обороты. Только что был тут - и нет меня. Доля секунды…
И еще. О принципах. Чтобы придавать своим действиям необходимое ускорение (порой просто головокружительное!), надо было придерживаться определенной системы поведения.
Во-первых, помнить, что выполнение всех твоих решений зависит не только и не столько от тебя, а от того, как к твоим решениям относятся окружающие люди.
Ты своего рода дирижер, подающий сигнал к воспроизведению музыки, звучащей в тебе. Свое решение и проистекающее из него действие надо передать в виде сигнала тем, кто может его выполнить. Чтобы они захотели его выполнить, пусть даже и не сразу, а через несколько ходов, как в шахматах.
Это такое разыгрывание партии, где в конце комбинации должен быть выигрыш. Надо его только найти...
И еще - чтобы твои решения осуществлялись, надо обладать даром предвидения. Или хотя бы знать и чувствовать на долю секунды раньше, что думает человек и что от него следует ожидать. И успеть первым…
Впрочем, наверное, когда у тебя все время твоя жизнь висит на волоске, когда для тебя данное действие - твой последний шанс, срабатывает звериная интуиция: так оттачивается эта точная система поведения.
Ведь тебе в отличие от других людей необходимо не просто добиться результата, тебе надо выжить!..
Поэтому, во-вторых, надо понимать, что лучше испортить первое впечатление о себе, но при этом совершить что-то яркое, запоминающееся, чем вести себя, что называется, никак.
Если у людей нет мотивации запомнить тебя (такого-сякого, какого угодно! - но отпечатать в своей памяти), то и не надейся, что твои решения будут выполнены. Зависимость почти прямолинейная.
И не забывай о самом простом: если поздоровался, то обязательно дождись, когда тебе ответят тем же. Не начинай говорить, пока не услышишь: «Здравствуйте…»
Казалось бы, ерунда. Это правило элементарное, но оно действует все равно что ключ к двери. Без него не откроешь…
Если тебя не услышат в первую секунду, то не услышат так, как надо тебе, уже никогда. Как-нибудь иначе, в варианте - если хочу, то слышу, если не хочу, то нет, - это пожалуйста. Но так, как хочешь ты, - уже без вариантов…
И все это в тебе должно работать на автомате. На подсознании. Даже если ты остаешься один на один с самим собой и никто тебя не видит, все равно не расслабляйся: считай, что за тобой наблюдают и тебя проверяют - словно проверяют откуда-то свыше… Или воспринимай это в качестве своего рода тренировки. Отработки жестов и мимики - перед броском…
Как минимум я делал это уже по привычке - словно разыгрывал акты многоходовой комбинации. Или был актером в своей собственной пьесе. Сцена первая. За ней - сцена вторая. Поворот и оценка. Удалось?
И далее мгновенно пишется новый сценарий…
Моя жена говорила, когда хотела поставить точку в очередном споре.
- Твоя сильная сторона - комбинаторика.
Она в очередной раз таким образом утверждала, что я однажды доиграюсь до ручки, если не буду думать о своей собственной выгоде.
Точнее, ее волновала выгода для нее. Самое забавное, что иногда я следовал ее советам, и даже убеждался, что в ее словах нередко была существенная доля правды.
Собственно, умением преследовать свои интересы, непоколебимо и целеустремленно, она меня и покорила однажды.
Это произошло на излете моего первого брака, дотлевавшего уже окончательно и бесповоротно. И именно железная леди (так мою жену называли друзья и знакомые) все очень быстро определила. Она знала, чего хотела, и двигалась к намеченной матримониальной цели как танк. Этой четкостью установок и ясностью планируемого история нашей жизни, в принципе, была интересна и даже поучительна. И я однажды об этом рассказал Наталье, - естественно, это случилось, когда мы уже были в других отношениях…
х х х
Возле вагончика администраторов рынка стояла небольшая очередь. Народ мерз на ступеньках железной лестницы, упиравшейся в дверь.
Иногда даже и неплохо, что тебя никто не знает. Я прошел по лестнице почти что до самой двери. Неизвестных обычно в таких местах не останавливают: мало ли что. Может, какой-нибудь проверяющий…
Кто-то все-таки что-то спросил. Я пропустил сказанное мимо ушей, будто не слышал. И когда увидел перед собой последнего из стоявших перед дверью, сказал твердо:
- Позвольте пройти.
Я не делал никаких лишних движений, не пытался обойти человека. Я ждал, когда меня пропустят. Тут была огромная разница. Я не стремился как-то пролезть в дверь, никого не задевая. Нет, все наоборот, я просто не допускал и мысли, что мне не уступят дорогу…
Я знал, что среди стоявших здесь, скорее всего, нет настоящих рыночных хозяев. Это, скорее всего, продавцы принесли плату за день. А в самом вагончике вряд ли сидит настоящее рыночное начальство…
Поэтому я не стал заводить разговор ни на какую существенную тему. Я подошел к молоденькому пареньку (видать, местному администратору), постоял несколько секунд, выжидая, когда все в комнате замолчат и уставятся на меня, а уже после спросил:
- Кто тут у вас главный?
Я давно уже перестал стесняться. И задавал прямые вопросы. Здесь они были к месту. Чем проще, тем убедительнее.
Естественно, меня спросили, как это всегда делают в любом месте, ограждая начальство от посетителей:
- А по какому вопросу?
Пришлось ответить еще проще: я повернулся к сидевшим в комнате людям своим приоткрытым карманом, из которого торчала рукоятка револьвера.
Сработало. В вагончике повисла гробовая тишина. Надо было ее как-то разрядить. Но ронять револьвер не хотелось.
- Ну так что? Где он, я спрашиваю…
Это было сказано уже с нажимом. Я шагнул было к выходу, но тут меня остановили:
- Хотите, я вам его покажу? Он тут рядом, обедает в кафе…
Я махнул рукой, соглашаясь, чтобы меня проводили к директору рынка.
х х х
Сейчас на том месте, где раньше находился рынок, все изменилось. Там пусто.
Как будто и не было этих лихих девяностых…
Сначала, помнится, разные могучие торговые системы вытеснили сам рынок. Они выросли прямо из асфальта - разномастные, из стекла и бетона, с огромными, в полстены, зеркалами.
Из года в год они меняли своих хозяев и дизайн. Чем ближе были новые владельцы этих территорий к районному или, тем более, городскому начальству, тем масштабнее становились их торговые замыслы и тем монументальнее постройки.
Правда, изменения самой последней поры наводят на мысль, что временная спираль сделала свой виток и замерла на ранее достигнутом…
Теперь там просто пустая площадка перед выходом из метро. Можно сказать, что жизнь вернулась на круги своя.
Все грандиозные новострои пострыночного периода исчезли, несмотря на свою стеклянно-бетонную основательность. Их съел еще более страшный зверь: супермаркеты. Они и раньше стояли неподалеку и взирали на эту суету как бы свысока. Придет-де время, и ничего от этого разгула не останется…
А ведь сначала исчез сам полудикий рынок. С этого и началось победное разрастание масштаба деяний, затем застой, а после и самоуничтожение …
Торговая вольница сначала была введена в управляемое русло, обустроена крепкими берегами, а потом, когда достигла своего апогея, вообще перестала заниматься своим прямым делом. Она, конечно, заодно отмывала чьи-то левые капиталы, но это не было главной причиной происходивших перемен.
Она перестала быть нацелена на прибыль и на предприимчивость. При каждом очередном укрупнении торгового комплекса, при котором утверждалось, естественно, что это делается в интересах населения, цены на товары становились все выше и выше и однажды просто перестали интересовать это самое население. А потом однажды территории возле метро были освобождены от торговых комплексов.
Раньше они были живым организмом, но укрупняясь и расцветая внешне (в стеклянно-бетонном варианте), становились все более безжизненными. Этакой бутафорией.
И однажды районно-городское начальство приняло стратегическое решение: очистить выходы из метро от торговых сетей. Тоже в интересах жителей, естественно…
Жизнь представляет собой колебательное движение, синусоиду. Ведь до того как стационарные магазинные комплексы вытеснили сам рынок, сначала была объявлена великая борьба с разгулом торговли, действительно напоминавшей чем-то казацкую вольницу.
Пусть без чубов, без горилки, без гадких шляхтичей. Но со своей рыночной модой, к примеру, на изящные ватники (у меня как раз и был такой модный атрибут, - не ватник, а меховая поддевочка, почти не видная под лайковой курткой).
Или со своим (можно сказать, профессиональным) отношением к водке - не как к выпивке, а больше даже как к лекарству, необходимому особенно сильно в морозные дни, когда уже нет никакой мочи стоять на одном месте.
И роль ненавистных шляхтичей по праву занимали всякие проверяющие… Они были пришлые, чужие, а рыночное начальство - оно было родное, свое. С ним, если договориться и платить исправно, почти не возникало конфликтов. Все отношения строились на взаимоуважении, - хозяевам во время переговоров наливали стопку коньяку.
Все было четко и определенно. В том числе, даже если дело доходило до расставания, что тоже случалось, не без этого, эта хирургическая операция выполнялась уверенной рукой.
Вот, допустим, ты работал здесь еще вчера. Вроде бы у тебя все происходило нормально. Но вдруг, в один день, твои соседи замечали, что твои продавцы не стоят на своих местах, там откуда-то появились совсем другие люди, а тебя уже нет, след простыл.
Обычно человек, лишенный права здесь торговать, исчезал надолго. Потом мог, конечно, появиться на рынке, злой и опухший, но его попытки рассказать о том, какие это сволочи, их рыночные начальники, не находили отклика.
И он чувствовал себя среди тех, с кем долго корешил и делил водку и хлеб, т. е. все общие трудности, уже чужаком - даже хуже, все равно что прокаженным…
Это был своего рода отсев. Рыночные отношения в буквальном смысле. Из хозяев выживали не все. Некоторые переходили в разряд просто продавцов или вообще навсегда бросали заниматься этим гибельным делом - розничной торговлей…
Но это все произойдет позже, а пока что я в сопровождении паренька-администратора шел в ближайшее кафе, где мне надо было поговорить с директором рынка.
Тут надо рассказать о том, что собой представляли эти питейные заведения, располагавшиеся, обычно, неподалеку от рынков. Надо было знать их особенности.
Я к тому времени уже вник в коммерчески-психологические основы ресторанного бизнеса, обслуживающего в те времена определенную категорию посетителей. Я сам входил в эту категорию.
Для таких людей, как я, эти кабаки были своего рода офисами. В них не просто отдыхали и ели-пили, из них, обычно, управляли своими торговыми системами. Причем, охрана и персонал этих заведений моментально отличали просто посетителей от постоянных своих клиентов. Первые могли выглядеть шикарно, швырять деньги направо и налево, с них получали крупные чаевые, но если заходил в заведение свой клиент (такой, как я, к примеру), к нему было отношение другое - с них не стригли деньги, не разводили на всякой ерунде, вроде недолив или пересортица. С нами дружили. Мы тут были свои. Эти кабаки были для нас - почти что дом родной…
Х Х Х
30 лет спустя... Как с куста.
Седина в бороду, бес в ребро... не бьет, сволочь...
Надо отвлечься, а то можно себя съесть с потрохами. Телефон пиликнул, скоро я буду только с ним разговаривать...
Опять Орлов. Переписка с ним - особ статья. Совсем чокнулся, дорогуша. "Привет! Как дела? Работаешь?.."
Веселенькое житье. Сам пашет, а другим жить мешает... Иди ты в баню, родной! Правда, у Орлова ее, бани, никогда не было...
"Днями слушал ролик, где разбирали Пушкинского Евгения Онегина.
Посмотри, рекомендую..."
Ха-ха. Очень надо! Культурный, до одурения...
"Видимо, в Третьяковку пойти мне не удастся. Мама попала в больницу... в каком состоянии она будет после выписки - большой вопрос..."
Вдох - выдох. Надо отвечать.
"Лёш, понимаю, что тебе не до Третьяковки. Но! Постарайся устраивать себе приятные минуты и часы, и картины передвижников или что-то другое очень для этого подходят... Делай это непременно".
Фу, я прямо вождь какой-то. Слово вылетело - непременно! Прямо по-марксистски, по-ленинистски... Псих гребанный.
"Лёша, такие действия настраивают на позитив. Маме своей кланяйся от меня (я с благодарностью помню, как она угощала вкусностями в мой последний приезд к тебе), покажи, если это возможно и удобно, как нам удалось посмотреть на "Московский дворик" Поленова, что помогло, как мне представляется, пережить текущие проблемы. Здоровье для нас с возрастом становится всё большей точкой приложения сил... Из приятного: мы сгоняли на авто в Питер, там родилась внучка, ей уже месяц. Как-нибудь встретимся - расскажу подробнее. С конца марта почти не работаю. Теперь я вольная птица. Что нравится..."
Тьфу! Пафоса налил. Посылаю, не глядя. Даже читать не буду, что получилось. Ответ от него будет вежливый: с внучкой поздравит, как минимум...
Надо всё-таки к нему съездить. Сам он, фиг, ко мне приедет, ему по большому счету на меня наплевать.
Дожили...
Х Х Х
(Продолжение пишется... С уважением, автор - Цеханович Андрей Васильевич или в ЖЖ cehanovich
andcehan@yandex.ru)
Вот тут надо рассказать о Любе. А потом уже - обо всем остальном.
У меня никогда не было кошки. А вот собака была, огромная псина по имени Люба. Она пришла ко мне, когда моя жизнь несколько стабилизировалась.
Долги отдавались, бандиты почти перестали меня донимать: в 8 утра приезжала за мной машина - и я отправлялся объезжать свою торговую империю. Экспедиторы ездили по магазинам, все было отрегулировано. И мне в который раз в жизни стало нечего делать, а это было - чревато последствиями. Вообще-то, у меня есть один недостаток: я не могу жить в условиях налаженного бытия, мне становится скучно и я, как варан или крокодил, отгрызаю себе хвост, ввергая себя в проблемы, которые потом сам же и разгребаю…
Жена моя мне совершенно не мешала, мягко выражаясь, делать что угодно, потому что ее шестой муж (т.е., я) уже, видимо, не представлял собой объект для чувственного восприятия. В самом начале наших отношений с ее стороны накал еще был, но потом иссяк, уж очень много до меня было объектов, на мне лимит закончился.
Таким образом, я заскучал. И тут мне пришла в голову нестандартная мысль: взять потерянную собаку и сосредоточить на ней остатки своего невостребованного чувства. Но так как у меня собак никогда не было, то я совершенно запросто позвонил в общество “Потеряшка” и попросил привезти мне самую большую из всех имевшихся у них на примете собак.
И мне привезли - я дал за это какие-то деньги (на благотворительные цели, надо полагать) - огромную догиню 3-летку по имени Люба, Любовь, - так ее назвали, когда нашли на станции Автово, на этой станции, если не ошибаюсь, можно спуститься вниз по ступенькам, без эскалатора. Люба туда забежала, спасаясь от мороза. Сидела и тихо рычала: милиционер уже собрался ее пристрелить, уж больно была она большая и страшная. Ее спасла женщина, которая совершенно не умела, как выяснилось позже, обращаться с собаками. Люба стала в доме этой женщины полной хозяйкой, выгнала ее мужа и сына. Женщина безропотно прислуживала Любе, кормила ее по первому требованию и, когда Любу привезли ко мне, она выглядела как большая свинья на высоких ножках.
Повторяю, так как я ничего не понимал в собаках, то это меня не удивило. А приехавшая с кинологом ее спасительница так заглядывала мне в глаза и так расхваливала собаку, что, казалось, мне привезли не зверя с огромной пастью, а прямо-таки ангела, разве что без крыльев… Если бы я все это понимал, мог бы получить солидные деньги от спасительницы Любы за возвращение ей мужа и сына.
Но я ничего этого тогда не понимал. Любу мне оставили, дали ее миску, сказали, что водить ее на поводке - бесполезно, она ходит сама собой, как королева, и должна это делать по моим командам, если только я сумею с ней наладить отношения. Еще раз повторяю: если бы я был хоть чуть-чуть более опытным собачником, то на весь этот безумный вариант, конечно же, не решился: я был огромной удачей для этой женщины, которая, когда уходила из моей квартиры, выдавила слезу, что-то лепеча про якобы аллергию, - единственное препятствие, не позволяющее продолжиться ее счастливой совместной жизни с Любой…
Это было вечером. Люба осталась сидеть в нашем коридоре. И тут из своей комнаты вышла моя теща, которая и так со мной не разговаривала уже третий год после того, как я, озверев от стирки и глаженья пеленок, неприлично громко попросил ее сварить суп. Тут надо объяснить, моя жена родила сына, а ее саму на два месяца прибинтовали к доске: у нее было послеродовое расхождение костей таза. Теща впервые в жизни (она была - актриса в прошлом, совершенно белая кость…) суп сварила, и его даже можно было есть.
Впрочем, меня в те месяцы вкусовые качества еды совершенно не заботили. Я стирал и гладил, стирал и гладил, стирал и гладил. А потом падал - и засыпал… до следующего вопля младенца, который с поразительной скоростью изводил результаты моего труда. Я это ему вспоминаю до сих пор, особенно когда он меня начинает чем-то задевать…
Но возвращаюсь к Любе. Надо заметить, что у нее глаза, помимо всего прочего (не менее впечатляющего), были красными, как будто налились кровью перед прыжком. На самом деле - это было ее обычное состояние. Может быть, так ей было удобнее. По крайней мере, в темноте она видела, а глаза ее мерцали красными огнями. Так вот, когда теща увидела эти два налитые кровью огонька в темноте коридора и разглядела приближающий к ней огромный черный силуэт, она с удивительной стремительностью юркнула в свою комнату и оттуда вызвала по телефону участкового…
Я был вынужден отнести теще в комнату ночной горшок, чем вызвал с ее стороны полную и решительную неблагодарность. Жена моя пока что занимала нейтралитет, но тоже попросила ей принести что-нибудь, заменяющее ночной горшок. Да и я, если честно, был тоже несколько озадачен. Один сын был в восторге. Я вновь заслужил, несмотря на мое почти полное неучастие в его жизни, самую высшую оценку, какую только может выставить мальчишка. Он еще раз получил подтверждение, что с таким отцом, как я, нашей семье скучать не придется…
Участковый явился на следующий день, но Люба, как выяснилось, была так воспитана, что не считала нужным пускать в квартиру кого бы то ни было: особенно это распространялось почему-то на всех мужчин (кроме меня, потому, видимо, что я уже находился в квартире) и на женщин большого размера. Для маленьких женщин и для детей она делала исключение из этого своего правила.
Участковый разговаривал с тещей с лестницы - через Любу, которая вела себя миролюбиво, но твердо. Она стояла в дверях, перегораживая проход. Она вообще, как я тоже обнаружил, не считала нужным даже рычать и, тем более, кусаться. Это было лишним…
Короче говоря, Люба в корне изменила мою жизнь. Скучно уже не было… Видите, чтобы воспрянуть духом, надо всего лишь поступить нестандартно. И жизнь тогда обретает цвета, звуки и запахи - последнее из перечисленного можно понять буквально. Извините за подробность, у Любы, когда ее привели ко мне, на нервной почве две-три недели ежедневно случался понос, и я по ночам мыл наш коридор, который был довольно длинный, а Люба почему-то, когда ей в этом смысле нездоровилось, не сидела на месте, а ходила, создавая мне более обширный фронт работ. Эти и некоторые другие события, о которых я расскажу позже, давали моей теще основания считать, что ей с шестым зятем особенно повезло…
Теща у меня была очень интересным человеком. Такая подробность. Она была женой актера со всесоюзным именем и известностью. Теща побыла его женой года два-три, а когда он от нее убежал (я его очень хорошо понимаю), она смертно его возненавидела, но фамилию оставила. И все окружающие люди, с ростом знаменитости ее бывшего мужа, на мою тещу показывали пальцем: это шушуканье за ее спиной было ей компенсацией за загубленную молодость.
И мы все грелись в отблеске его славы. Моя жена, несмотря на все свои замужества, как и ее мать, стойко хранила его фамилию. Ну а я тоже от них заразился этой гордостью: все-таки мой сын был его внуком. И мне однажды посчастливилось увидеть (лично, не на экране) своего тестя. Теща и моя жена были настолько непреклонны в оценке его роли в их жизни, что когда им понадобилось представить внука знаменитому дедушке, они сами этого делать не стали, а поручили мне - естественно, я был допущен к священнодействию исключительно как исполнитель.
Народный артист, к которому за кулисами театра я подвел трехлетнего Петю (это было в перерыве между действиями пьесы), никакого удивления не выказал и пообещал моему сыну подарить машинку. Встреча заняла минут пять. Моя жена презрительно потом сказала матери: мог бы не машинку - машину подарить… Народный артист, всегда плативший, насколько я знаю, приличные по тем временам алименты, остался в представлении уже выросшей дочери человеком, скрывавшим от нее и от компетентных органов свои гонорары…
На обратном пути, помнится, я спросил Петю: “Ну, ты понял, кто это такой?” Он глазел на меня удивленно. Я тогда попытался объяснить ему проще: “Ну, скажи, кто папа у твоей мамы?” И он ответил убежденно и без сомнений: “Ты”.
Я до сих пор вспоминаю эту секунду и думаю, что так оно и было. Я тогда был папой для всех, для Пети, для жены, даже для тещи, не говоря уж о самом моем любимом в мире существе, похороненном за Павловском, на обочине дороги к поселку Антропшино, где когда-то жил мой брат… Я говорю о Любе, которая меня защитила не только от участкового, но и потом, когда мы с ней подружились по-настоящему, защищала от всех вместе взятых бандитов, которые несколько лет меня пасли на разных поворотах, но так и не смогли ко мне подойти. Все самые страшные годы рядом со мной была Люба, которая любила меня так, как не умеют любить люди.
Она была со мной рядом, пока у нее не кончились силы. Оказывается, собаки тоже могут болеть. У нее разразилась сердечная недостаточность.
Мы ее похоронили. Теперь ее могила (дорога расширилась) находится под асфальтом. Мой брат говорил мрачную фразу: Любу теперь никто не сможет выкопать. А я думаю почему-то, что вогнал ее в асфальт. Потому что она не выдержала жизни со мной, как не выдерживали жизни со мной и другие… теперь уже я имею в виду людей. И женщин, среди них, - в первую очередь.
Но женщины - уходили из моей жизни. А Люба не могла себе этого позволить…
Я не виноват в ее смерти. И одновременно - виноват, я не смог ее уберечь от болезни, не сумел вылечить. Этого я себе никогда не прощу.
У попа была собака, он ее любил, она съела кусок мяса, он ее…
х х х
Вообще-то, люди, знавшие мою ситуацию, задавались вопросом: как мне удавалось выжить, когда все было не в мою пользу? А ведь я из очередных неприятностей не только выскальзывал в последний момент, но и продолжал жить на всю катушку. Я словно испытывал судьбу на прочность. Дразнил. Провоцировал...
Мне же казалось, что я знал ответ.
Надо двигаться с другой скоростью - чуть-чуть быстрее, чем другие люди.
Меня просто не могли догнать, хотя я ни от кого и не убегал. Но за мною просто не успевали. Особенно те, кто нес мне беду.
Однажды за мной везде ходил человек с характерным шрамом на лице - об этом говорили продавцы. Этот боевик все время появлялся там, где я бывал.
- Антон, тебя пасут… - шептали мне на ухо.
Говорили об этом день, два, неделю, месяц.
Я уже внутренне приготовился к самому худшему. Но потом кто-то из моих поставщиков сказал вдруг, и уже не на ухо:
- Слушай, этот, сам знаешь, кто, просил тебе передать, что больше тебя не ищет. Ему дали отбой…
Я даже особо не обрадовался. Смотреть на всех окружающих людей и узнавать их прежде, чем они увидят меня, - это стало обычным делом. Я старался быть впереди любого события. Оставлял за собой хотя бы один дополнительный вздох. Одну секунду.
Я, как мне казалось, даже ходил не так, как все. Иногда привирал, что хожу в точности так, как передвигались на марше спартанцы. Определенным образом ставлю ноги: словно перекатываюсь по выгнутой ступне. Возможно, такой способ ходить я ради понта приписывал спартанцам, но у меня движения получались и впрямь удивительно быстрыми.
Я включал эту скорость сразу - словно врубал с места полные обороты. Только что был тут - и нет меня. Доля секунды…
И еще. О принципах. Чтобы придавать своим действиям необходимое ускорение (порой просто головокружительное!), надо было придерживаться определенной системы поведения.
Во-первых, помнить, что выполнение всех твоих решений зависит не только и не столько от тебя, а от того, как к твоим решениям относятся окружающие люди.
Ты своего рода дирижер, подающий сигнал к воспроизведению музыки, звучащей в тебе. Свое решение и проистекающее из него действие надо передать в виде сигнала тем, кто может его выполнить. Чтобы они захотели его выполнить, пусть даже и не сразу, а через несколько ходов, как в шахматах.
Это такое разыгрывание партии, где в конце комбинации должен быть выигрыш. Надо его только найти...
И еще - чтобы твои решения осуществлялись, надо обладать даром предвидения. Или хотя бы знать и чувствовать на долю секунды раньше, что думает человек и что от него следует ожидать. И успеть первым…
Впрочем, наверное, когда у тебя все время твоя жизнь висит на волоске, когда для тебя данное действие - твой последний шанс, срабатывает звериная интуиция: так оттачивается эта точная система поведения.
Ведь тебе в отличие от других людей необходимо не просто добиться результата, тебе надо выжить!..
Поэтому, во-вторых, надо понимать, что лучше испортить первое впечатление о себе, но при этом совершить что-то яркое, запоминающееся, чем вести себя, что называется, никак.
Если у людей нет мотивации запомнить тебя (такого-сякого, какого угодно! - но отпечатать в своей памяти), то и не надейся, что твои решения будут выполнены. Зависимость почти прямолинейная.
И не забывай о самом простом: если поздоровался, то обязательно дождись, когда тебе ответят тем же. Не начинай говорить, пока не услышишь: «Здравствуйте…»
Казалось бы, ерунда. Это правило элементарное, но оно действует все равно что ключ к двери. Без него не откроешь…
Если тебя не услышат в первую секунду, то не услышат так, как надо тебе, уже никогда. Как-нибудь иначе, в варианте - если хочу, то слышу, если не хочу, то нет, - это пожалуйста. Но так, как хочешь ты, - уже без вариантов…
И все это в тебе должно работать на автомате. На подсознании. Даже если ты остаешься один на один с самим собой и никто тебя не видит, все равно не расслабляйся: считай, что за тобой наблюдают и тебя проверяют - словно проверяют откуда-то свыше… Или воспринимай это в качестве своего рода тренировки. Отработки жестов и мимики - перед броском…
Как минимум я делал это уже по привычке - словно разыгрывал акты многоходовой комбинации. Или был актером в своей собственной пьесе. Сцена первая. За ней - сцена вторая. Поворот и оценка. Удалось?
И далее мгновенно пишется новый сценарий…
Моя жена говорила, когда хотела поставить точку в очередном споре.
- Твоя сильная сторона - комбинаторика.
Она в очередной раз таким образом утверждала, что я однажды доиграюсь до ручки, если не буду думать о своей собственной выгоде.
Точнее, ее волновала выгода для нее. Самое забавное, что иногда я следовал ее советам, и даже убеждался, что в ее словах нередко была существенная доля правды.
Собственно, умением преследовать свои интересы, непоколебимо и целеустремленно, она меня и покорила однажды.
Это произошло на излете моего первого брака, дотлевавшего уже окончательно и бесповоротно. И именно железная леди (так мою жену называли друзья и знакомые) все очень быстро определила. Она знала, чего хотела, и двигалась к намеченной матримониальной цели как танк. Этой четкостью установок и ясностью планируемого история нашей жизни, в принципе, была интересна и даже поучительна. И я однажды об этом рассказал Наталье, - естественно, это случилось, когда мы уже были в других отношениях…
х х х
Возле вагончика администраторов рынка стояла небольшая очередь. Народ мерз на ступеньках железной лестницы, упиравшейся в дверь.
Иногда даже и неплохо, что тебя никто не знает. Я прошел по лестнице почти что до самой двери. Неизвестных обычно в таких местах не останавливают: мало ли что. Может, какой-нибудь проверяющий…
Кто-то все-таки что-то спросил. Я пропустил сказанное мимо ушей, будто не слышал. И когда увидел перед собой последнего из стоявших перед дверью, сказал твердо:
- Позвольте пройти.
Я не делал никаких лишних движений, не пытался обойти человека. Я ждал, когда меня пропустят. Тут была огромная разница. Я не стремился как-то пролезть в дверь, никого не задевая. Нет, все наоборот, я просто не допускал и мысли, что мне не уступят дорогу…
Я знал, что среди стоявших здесь, скорее всего, нет настоящих рыночных хозяев. Это, скорее всего, продавцы принесли плату за день. А в самом вагончике вряд ли сидит настоящее рыночное начальство…
Поэтому я не стал заводить разговор ни на какую существенную тему. Я подошел к молоденькому пареньку (видать, местному администратору), постоял несколько секунд, выжидая, когда все в комнате замолчат и уставятся на меня, а уже после спросил:
- Кто тут у вас главный?
Я давно уже перестал стесняться. И задавал прямые вопросы. Здесь они были к месту. Чем проще, тем убедительнее.
Естественно, меня спросили, как это всегда делают в любом месте, ограждая начальство от посетителей:
- А по какому вопросу?
Пришлось ответить еще проще: я повернулся к сидевшим в комнате людям своим приоткрытым карманом, из которого торчала рукоятка револьвера.
Сработало. В вагончике повисла гробовая тишина. Надо было ее как-то разрядить. Но ронять револьвер не хотелось.
- Ну так что? Где он, я спрашиваю…
Это было сказано уже с нажимом. Я шагнул было к выходу, но тут меня остановили:
- Хотите, я вам его покажу? Он тут рядом, обедает в кафе…
Я махнул рукой, соглашаясь, чтобы меня проводили к директору рынка.
х х х
Сейчас на том месте, где раньше находился рынок, все изменилось. Там пусто.
Как будто и не было этих лихих девяностых…
Сначала, помнится, разные могучие торговые системы вытеснили сам рынок. Они выросли прямо из асфальта - разномастные, из стекла и бетона, с огромными, в полстены, зеркалами.
Из года в год они меняли своих хозяев и дизайн. Чем ближе были новые владельцы этих территорий к районному или, тем более, городскому начальству, тем масштабнее становились их торговые замыслы и тем монументальнее постройки.
Правда, изменения самой последней поры наводят на мысль, что временная спираль сделала свой виток и замерла на ранее достигнутом…
Теперь там просто пустая площадка перед выходом из метро. Можно сказать, что жизнь вернулась на круги своя.
Все грандиозные новострои пострыночного периода исчезли, несмотря на свою стеклянно-бетонную основательность. Их съел еще более страшный зверь: супермаркеты. Они и раньше стояли неподалеку и взирали на эту суету как бы свысока. Придет-де время, и ничего от этого разгула не останется…
А ведь сначала исчез сам полудикий рынок. С этого и началось победное разрастание масштаба деяний, затем застой, а после и самоуничтожение …
Торговая вольница сначала была введена в управляемое русло, обустроена крепкими берегами, а потом, когда достигла своего апогея, вообще перестала заниматься своим прямым делом. Она, конечно, заодно отмывала чьи-то левые капиталы, но это не было главной причиной происходивших перемен.
Она перестала быть нацелена на прибыль и на предприимчивость. При каждом очередном укрупнении торгового комплекса, при котором утверждалось, естественно, что это делается в интересах населения, цены на товары становились все выше и выше и однажды просто перестали интересовать это самое население. А потом однажды территории возле метро были освобождены от торговых комплексов.
Раньше они были живым организмом, но укрупняясь и расцветая внешне (в стеклянно-бетонном варианте), становились все более безжизненными. Этакой бутафорией.
И однажды районно-городское начальство приняло стратегическое решение: очистить выходы из метро от торговых сетей. Тоже в интересах жителей, естественно…
Жизнь представляет собой колебательное движение, синусоиду. Ведь до того как стационарные магазинные комплексы вытеснили сам рынок, сначала была объявлена великая борьба с разгулом торговли, действительно напоминавшей чем-то казацкую вольницу.
Пусть без чубов, без горилки, без гадких шляхтичей. Но со своей рыночной модой, к примеру, на изящные ватники (у меня как раз и был такой модный атрибут, - не ватник, а меховая поддевочка, почти не видная под лайковой курткой).
Или со своим (можно сказать, профессиональным) отношением к водке - не как к выпивке, а больше даже как к лекарству, необходимому особенно сильно в морозные дни, когда уже нет никакой мочи стоять на одном месте.
И роль ненавистных шляхтичей по праву занимали всякие проверяющие… Они были пришлые, чужие, а рыночное начальство - оно было родное, свое. С ним, если договориться и платить исправно, почти не возникало конфликтов. Все отношения строились на взаимоуважении, - хозяевам во время переговоров наливали стопку коньяку.
Все было четко и определенно. В том числе, даже если дело доходило до расставания, что тоже случалось, не без этого, эта хирургическая операция выполнялась уверенной рукой.
Вот, допустим, ты работал здесь еще вчера. Вроде бы у тебя все происходило нормально. Но вдруг, в один день, твои соседи замечали, что твои продавцы не стоят на своих местах, там откуда-то появились совсем другие люди, а тебя уже нет, след простыл.
Обычно человек, лишенный права здесь торговать, исчезал надолго. Потом мог, конечно, появиться на рынке, злой и опухший, но его попытки рассказать о том, какие это сволочи, их рыночные начальники, не находили отклика.
И он чувствовал себя среди тех, с кем долго корешил и делил водку и хлеб, т. е. все общие трудности, уже чужаком - даже хуже, все равно что прокаженным…
Это был своего рода отсев. Рыночные отношения в буквальном смысле. Из хозяев выживали не все. Некоторые переходили в разряд просто продавцов или вообще навсегда бросали заниматься этим гибельным делом - розничной торговлей…
Но это все произойдет позже, а пока что я в сопровождении паренька-администратора шел в ближайшее кафе, где мне надо было поговорить с директором рынка.
Тут надо рассказать о том, что собой представляли эти питейные заведения, располагавшиеся, обычно, неподалеку от рынков. Надо было знать их особенности.
Я к тому времени уже вник в коммерчески-психологические основы ресторанного бизнеса, обслуживающего в те времена определенную категорию посетителей. Я сам входил в эту категорию.
Для таких людей, как я, эти кабаки были своего рода офисами. В них не просто отдыхали и ели-пили, из них, обычно, управляли своими торговыми системами. Причем, охрана и персонал этих заведений моментально отличали просто посетителей от постоянных своих клиентов. Первые могли выглядеть шикарно, швырять деньги направо и налево, с них получали крупные чаевые, но если заходил в заведение свой клиент (такой, как я, к примеру), к нему было отношение другое - с них не стригли деньги, не разводили на всякой ерунде, вроде недолив или пересортица. С нами дружили. Мы тут были свои. Эти кабаки были для нас - почти что дом родной…
Х Х Х
30 лет спустя... Как с куста.
Седина в бороду, бес в ребро... не бьет, сволочь...
Надо отвлечься, а то можно себя съесть с потрохами. Телефон пиликнул, скоро я буду только с ним разговаривать...
Опять Орлов. Переписка с ним - особ статья. Совсем чокнулся, дорогуша. "Привет! Как дела? Работаешь?.."
Веселенькое житье. Сам пашет, а другим жить мешает... Иди ты в баню, родной! Правда, у Орлова ее, бани, никогда не было...
"Днями слушал ролик, где разбирали Пушкинского Евгения Онегина.
Посмотри, рекомендую..."
Ха-ха. Очень надо! Культурный, до одурения...
"Видимо, в Третьяковку пойти мне не удастся. Мама попала в больницу... в каком состоянии она будет после выписки - большой вопрос..."
Вдох - выдох. Надо отвечать.
"Лёш, понимаю, что тебе не до Третьяковки. Но! Постарайся устраивать себе приятные минуты и часы, и картины передвижников или что-то другое очень для этого подходят... Делай это непременно".
Фу, я прямо вождь какой-то. Слово вылетело - непременно! Прямо по-марксистски, по-ленинистски... Псих гребанный.
"Лёша, такие действия настраивают на позитив. Маме своей кланяйся от меня (я с благодарностью помню, как она угощала вкусностями в мой последний приезд к тебе), покажи, если это возможно и удобно, как нам удалось посмотреть на "Московский дворик" Поленова, что помогло, как мне представляется, пережить текущие проблемы. Здоровье для нас с возрастом становится всё большей точкой приложения сил... Из приятного: мы сгоняли на авто в Питер, там родилась внучка, ей уже месяц. Как-нибудь встретимся - расскажу подробнее. С конца марта почти не работаю. Теперь я вольная птица. Что нравится..."
Тьфу! Пафоса налил. Посылаю, не глядя. Даже читать не буду, что получилось. Ответ от него будет вежливый: с внучкой поздравит, как минимум...
Надо всё-таки к нему съездить. Сам он, фиг, ко мне приедет, ему по большому счету на меня наплевать.
Дожили...
Х Х Х
(Продолжение пишется... С уважением, автор - Цеханович Андрей Васильевич или в ЖЖ cehanovich
andcehan@yandex.ru)