РЫНОК, или записки бывшего питерца

Apr 03, 2022 14:57

Обрезать, убрать все размышлизмы. И считать, что получил одобрение Евгения Михайловича Массовского. И надо сделать, как только можно, короче. И посмотреть, что получится... Показать? Нет, пока рано… Разве что Лере, то есть Валерии Олеговне Васильченко... Если она не врет, что ей интересно. А она - врёт? Или она такая же , как и Наташа? Только Наташи нет на свете, как и Евгения Михайловича Массовского, как и Бориса Анатольевича... Только Наташи нет на свете, как и Евгения Михайловича Массовского, как и Бориса Анатольевича... Только Наташи нет на свете, как и Евгения Михайловича Массовского, как и Бориса Анатольевича, как…

Начал заговариваться...

И то письмо, что я однажды написал Марине Игоревне, уже с моей фамилией, разве это не треш? Мне однажды сказал Орлов, что это треш и сопли… Это сказал Орлов. Вот уж, от него я не ожидал. От Орлова. Он себя озвучивает как человека, который сначала дает людям запас доверия, а уже потом, как он выражается, что-то требует… То есть, он таким образом себя обозначает, как человека, который сначала заботится, а потом получает…

Орлов - один из моих близких друзей. Я просто сейчас очень злой. И потому пишу - как на духу, так же, как писал, когда ехал в Питер...

Х Х Х

Однажды, в морозную давнюю пору, в далеком сладком времени, когда оно вращалось с бешеной скоростью, случилось знамение.
Девочка с бантом на голове остановила время.
Оно до той секунды тарахтело и взрывалось, вычерчивая параболу, именуемую судьбой, которую гнул под себя мой давний двойник, жующий на ходу гамбургер, потому что ничего не успевал.
Он даже поесть нормально не успевал. Прожевать бутерброд, - не успевал. Чего уж там, остановиться и оглянуться.
И заметить, какие капают на ладони удивительные секунды.
Было некогда. Время неслось вскачь…

х х х

В тот день я приехал на рынок возле станции метро на Васильевском острове с сугубо меркантильной целью: поставить здесь торговые точки. Мне надо было где-то сбывать пельмени, остающиеся от оптовой развозки по магазинам. Конечно, прозаическая задачка, но для меня очень важная.
Пельмени как товар для продажи был волшебным. Своей бешеной скоростью торгового оборота он продлевал мне жизнь.
Это была сущая правда. Убийственная по своей жути и, к сожалению, вполне реальная…
Я понимал, что меня терпят и оставляют на этом свете, потому что нет смысла убивать курочку, несущую яйца.
Единственным спасением для меня была эта безумная жизнь, наполненная нелегальной торговлей. У меня в кейсе всегда лежали несколько печатей (мне периодически делали новые) и пара паспортов, оставшиеся от сбежавших продавцов. Это были, обычно, упившиеся до одури в первый час работы на торговой точке очередные бедолаги…
Товары я продавал, взяв их под честное слово или под чужой паспорт (иногда под липовую печать) у поставщиков-оптовиков. Их в городе было достаточно для того, чтобы раскручивать торговую карусель и вгонять в нее новые и новые порции товаров, создавая что-то вроде пирамиды: деньги последующих поставщиков отдавались предыдущим.
Главное, нельзя было остановиться. Нужны были новые торговые точки и очередные магазины, загружаемые товарами. Чем больше был оборот денег и товаров, тем мощнее выглядела моя торговая империя и тем легче мне давали новые партии на продажу.
Я один знал страшную тайну: однажды торговое колесо перестанет крутиться из-за хронического дефицита денег и появятся новые проблемы. И новые долги…
Но когда долг наслаивается один на другой уже достаточно привычно и с определенной периодичностью, то это перестает быть чем-то из ряда вон выходящим, превращается в обыденность, обязанность, банальную реальность.
Такая вот специфика.
Жизнь в долг.
Специфика моей безумной жизни диктовала и другие отличия. Например, такое.
Рядом со мной постоянно находилась собака-догиня, лучший в мире телохранитель: она иногда разевала пасть и показывала, что в ней может поместиться человечья голова. Большего для эффективной охранной деятельности и не требовалось.
А еще у меня в кармане лежал итальянский, весьма элегантный, потому что дамский, револьвер - я его выменял за ящик тушенки. По случаю. Бандит ехал через Питер и у него кончились деньги. И он предложил моему продавцу револьвер своей подружки, мне это передали, а я сказал, что могу отдать за револьвер ящик тушенки. Сказал больше в шутку, чем всерьез. А бандит взял и согласился. Времена были лихие - слова произнесенные были окончательными. Обмен состоялся… Так у меня появился револьвер.
Несколько раз меня менты винтили прямо на улице: когда начинали обыскивать, я честно говорил, что в кармане у меня лежит револьвер. И слышал щелчок передернутого затвора от автомата. Далее все происходило по одной и той же схеме.
Меня вели в ментуру. По дороге мы договаривались о цене вопроса. Так как времена были голодные, обычно заканчивалось все опять же тушенкой. И мы с ментами шли за ней в мой склад-офис.
Я думаю, рассказ об этом событии быстро распространился по ментовским каналам: меня стали задерживать с определенной периодичностью. Но зато я знал, что местные менты мою торговую империю обложили именно этой данью. Через револьвер. И я не обижался - отношения наши были введены в регулируемое русло…
Мне пользоваться револьвером никогда не приходилось, даже не пробовал, но когда он вываливался из кармана с эффектным грохотом, это производило на окружающих нужное впечатление.
Мой братец Лёша с детства (по праву старшего, между нами было десять лет разницы) внушал мне, тогда еще Антошке, важный постулат: «Боятся, значит уважают…». Он имел в виду все случаи жизни. У него все чувства начинались со страха, потом шло уважение, а затем - любовь как продолжение первых двух.
Я усвоил это крепко, для меня брат был по-настоящему большим: он мог взять меня на рыбалку и даже дать отхлебнуть из горла портвейну. А мог вдруг сказать такое, от чего я сгорал на месте: «Фу, сопля…». Его влияние на меня сохранялось на протяжении многих лет, даже несмотря на то, что он потом, уже взрослым, многократно попадал на месяц-два в лечебницу для алкоголиков - обычно, я его туда и отвозил, а когда у меня не было денег, то относил почти что на себе…
Когда он еще был моложе и активнее, однажды спер по пьяни у таксиста выручку и затем год по-зековски куковал в советском исправительном заведении под громким названием «лечебно-трудовой профилакторий или ЛТП».
Брат у меня был удивительно приятным человеком. Он по словам всех моих жен в сравнении со мной был во сто раз душевнее. И к людям входил в доверие почти что сразу.
Помнится, когда он попал в ЛТП, очень быстро был повышен до библиотекаря зоны, а потом сумел заработать досрочное освобождение: своим примерным поведением и умением чинить любые принесенные ему механизмы…
Правда, по условиям досрочного освобождения ему нужно было найти гарантированного работодателя. При его богатых анкетных данных это было почти что невозможно. Но мне это удалось. Я нашел в области еле живой еще совхоз, из которого разбегались все работники, и привез его начальству столько водки, что меня после возвращения (я не мог отказаться от участия в застолье) откачивали сутки. В пьяном угаре директор совхоза написал мне нужную для брата справку. Я отвез ее в ЛТП и стал ждать брата. Он обещал мне позвонить сразу же по выходу за ворота зоны - как только дойдет до ближайшей телефонной будки.
Прошло три недели. Наконец, я не выдержал и позвонил в ЛТП. И все понял. Брат как вышел на волю, так сразу же и запил. А еще примерно через месяц он все-таки нашел телефонную будку и позвонил мне, я услышал его дрожащий голос: «Приезжай, хочу сдаваться…»
Тогда я впервые послал его далеко и надолго. Но все это были просто эмоции. Я еще много-много раз возил его к наркологам на приведение в человеческий вид.
Теперь же он, бывший инженер-турбостроитель, работал грузчиком в моей торговой империи (кто, кроме меня, мог взять его на работу!). И далеко не все знали, что он мой родной брат. Он даже называл меня при всех по имени-отчеству. И регулярно (раз в полгода, примерно) опять запивал, а я его вез лечиться…
Надо полагать, что он в своем основном постулате был неточен. Вот ведь, я брата уже не боялся, уже даже и не уважал, но почему-то с каждым годом любил все больше. Я любил его, уже надорвавшего голову и похожего на большого постаревшего подростка, сильнее, чем в детстве.
Мы с ним поменялись ролями. Я относился к нему, как к младшему. И теперь уже я озвучивал фразу, давно им забытую: «Боятся, значит уважают». А он согласно улыбался моим словам. И как-то чуть заискивающе смотрел мне в глаза. Сверху вниз, он был меня выше, хотя уже устало горбатился. Он говорил со мной торопливо. Боялся не досказать мысль, потому что путался в словах. Словно злился и нервничал: в этом смысле он отстранялся от меня, от его родного брата, и становился ближе к моим работникам или вообще к остальным окружающим людям, которых в отличие от него я жалеть не имел права…
Мне надо было, чтобы люди выполняли то, что я им говорю. А это было непросто в тех условиях, которые я мог им предоставить. Торговля на улице. На морозе. На последнем порой терпении, с тяжелым чувством безысходности: вчера еще был интеллигентный человек, при своей профессии, а сегодня опустился до уличного продавца. А мимо идут друзья и соседи. И понимающе улыбаются, отводя глаза. А тут еще прихожу я, из тепла автомашины вылезаю, и говорю, что надо не стоять столбом, не делать такое лицо, словно кто-то умер. Что надо улыбаться, будто все твое счастье в том, что возле тебя остановился прохожий на покупателя похожий… Да? Понятно? Всем ясно? И что я не буду повторять два раза. Наша задача - продавать, продавать, продавать…
Конечно, мою начальственную значимость и суровую хозяйскую мудрость олицетворяли пистолет и огромная собачина. Это была игра в символы! Они добавляли необходимую дистанцию между мною, хозяином, и моими работниками, а эта дистанция при отсутствии в наших отношениях КЗОТа и других условностей - была нужна. Без нее система теряла управляемость.
И все-таки, брат был прав, в первую очередь все начиналось со страха. А потом уже к нему добавлялось уважение, если только я успевал его заслужить. Если новый человек выдерживал сначала первые часы, а потом втягивался - и проходили первые дни. А я старался, чтобы это обязательно произошло. Чтобы добавлялось взаимоуважение. И тогда все вставало на свои места. И начинало крутиться…
Когда я брал на работу нового человека, обязательно озвучивал главный и единственный пункт договора. Пусть и устного, но предельно ясного… Никаких бумаг мы, естественно, не подписывали, разве что в сомнительных случаях, читаемых по лицу нового человека, мне в подтверждение своего нового статуса он отдавал паспорт. Под расписку…
Этот пункт моего КЗОТа я излагал мягким и даже не угрожающим голосом, но делал это с паузой, для четкого осознания.
В общем, я старался, чтобы фраза запомнилась.
- Пожалуйста, воспринимайте мои просьбы как приказ. Хорошо?
И смотрел на реакцию. Обычно, люди сразу напрягались. Будто их стеганули плеткой.
Но с этого мгновения трудовой кодекс моей торговой империи вступал в силу. Обычно, этого холодного душа оказывалось достаточно. Система начинала работать.
Небольшая доля официальности в обсуждении будущей работы сразу же расставляла все по своим местам. Я, Антон Васильевич, конечно же, человек вежливый, но не был любителем размазывать сопли: мог уволить в одну секунду, о чем работники, посмеиваясь, рассказывали новичкам. Обычно я старался эти кадровые вопросы решать деликатно: отводил человека в сторонку, отдавал паспорт и деньги. И отправлял на все четыре стороны. И никогда не брал свои слова назад, не менял решений. Сказал - отрезал. Точка. Без вариантов.
Принцип простой: чтобы конфликты не разрастались, надо их вырезать хирургическим путем. И тогда в коллективе будет мир и покой. И работа.
Увы, этот неприятный опыт и вправду случался время от времени, но не часто, торговая система была отрегулирована до мелочей.
Желающих в ней работать было вполне достаточно. На рынках города, где расставлены были мои торговые палатки, репутация у меня была на самом высоком уровне: это был тот редкий случай для уличной торговли, когда совершенно не было проблем с недостачей. Продавцы сами считали товар, сами писали накладные, сами совершали пересдачу товара друг другу и обычно работали с напарниками по системе коллективной ответственности и взаимного доверия…
Но, как и в любой торговой системе, бывали случаи, когда цифры в накладных выстраивались в такую линию, что хоть плачь. Не сходились в ноль, хоть тресни….
И тогда последним арбитром выступал я сам. Проводил что-то вроде показательных занятий по подсчету накладных. У всех на глазах стучал по калькулятору с бешеной скоростью, словно выбивал задорный марш. Народ уважительно замолкал и почтительно замирал. Это было красиво. Элегантно. И всегда - результативно.
Ноль, наконец, выскакивал, отображая сальдо между проданным товаром и сданной выручкой.
А у какой-нибудь вчерашней инженерши, сокращенной на пятом десятке лет из умершего НИИ и от страшного безденежья надевшей валенки, вставшей за прилавок на морозной улице и теперь застывшей от ужаса (ох, сколько раз ей говорили, что эти уличные торгаши специально вгоняют людей в долги!) на лице появлялось некое подобие улыбки. Все нормально, деньги с нее высчитывать не будут. Она унесет домой свою зарплату за этот страшный (господи, она никогда так не промерзала!) и по-своему рубежный для нее день.
А я знал, откуда взялся этот ноль.
Я перестал ловить людей на ошибках. Я считал, что даже если где-то в торговле был сбой, то лучше не заметить потери, но при этом изобразить, что поиск этих потерь состоялся.
И когда со страшной скоростью стучал по калькулятору, я виртуозно мухлевал - не в свою пользу. Обычно, этого никто не замечал. По крайней мере, еще ни один человек не указал мне на то, что мои подсчеты неточны. А я думал о том, что делаю это не из человеколюбия.
Если честно, в личном плане меня уже не спасала прибыль от торговли. Мои долги уже давно ее переросли. И всякие подобные потери роли не играли. Какая разница, есть недостача у продавца или ее нет. Все равно впереди снова крах и бега…
Но об этом - лучше не думать. Свихнешься.
Пока что я держался на плаву. И выглядел вполне пристойно. Только вот одет был несколько странно. Штаны спортивные с бандитскими лампасами, а из-под шикарной лайковой куртки выглядывал ватник, показывая, видимо, что я для торговой братии - свой в доску…
Но вот наличие рядом огромной черной собаки, похожей на небольшую лошадку, придавало мне весьма респектабельный вид.
Собака стояла рядом, словно сама по себе: впрочем, ее бессмысленно было держать на поводке. Все равно, если бы она надумала куда-нибудь пойти, ее силой было бы не остановить.
Она стояла в двух шагах от меня, озиралась по сторонам и показывала всем окружающим, что лучше учитывать ее присутствие. Прохожие это учитывали, и поэтому я стоял отдельно от всех - в двухметровой «мертвой» зоне…
А день выдался солнечный и яркий. По цвету своему - из весенних, но по температуре - еще нет. Изо рта при разговоре шел пар.
Я стоял возле рынка, располагавшегося перед выходом из метро. Рынок был похож на боевое каре и сделан, что называется, на века. Прилавки для него были сварены не иначе как из могучей листовой стали, вывезенной (за ненадобностью, видимо) с питерских корабельных верфей …
За спиной краснолицых от мороза бабищ-продавщиц, одетых в ватники и выплясывающих для согрева на деревянных поддонах, в центре этого каре шла своя рыночная жизнь. Туда продавцы отходили на минуточку погреться глотком водки. Без этого - не простоишь на морозе.
И вдруг над прилавками поднялся и повис, словно шар, огромный красный бант. Я остановился. Зрелище было забавным. И одновременно напоминало что-то совсем-совсем родное. Из детства. За железным прилавком стояла живая кукла наследника Тутси - помните, из «Трех толстяков»…
Девочка эта словно выпадала из реальности, совершенно не соответствовала своему занятию: она лихо продавала бананы. Почему лихо? О, это надо объяснить, вспоминая все до мелочей…
Да и одета она была совершенно не под мороз и не для уличной торговли - то есть не в ватник, а в элегантный приталенный, можно сказать, театральный пиджак, из-под которого виднелась плиссированная в складку юбка.
Ей было около двадцати. Глаза свои она эффектно подвела тушью и сделала слегка раскосыми, а на копну жгуче-черных волос накрутила огромный красный бант.
Рекламный эффект, если бы таковой требовался, бил прямо в яблочко. Люди останавливались, несмотря на мороз…
На зеленых ободранных весах лежала связка бананов, уже начинающих от мороза покрываться черными точками. Девочка держала в руке банан, смачно жевала его, стараясь не измазать свой театральный наряд. Сладкое выражение в ее взгляде проистекало, судя по всему, от соблазнительного вкуса поедаемого заморского фрукта…
Но это было только первое впечатление. Если бы люди, остановившиеся возле горы бананов, знали чуть лучше рынок и его нравы, то заметили бы, что девочка ловко регулировала вес бананов, нажимая ногой на леску, привязанную к чашке на весах.
- Наталья, смотри не обрежься! - кричала ей из середины каре бочкообразная тетка, державшая поллитровку.
- Тетя Тонечка, тебе дать - на закуску?
Видимо, за девочкой наблюдал весь рынок. За исключением, конечно, покупателей…
Тут разворачивался своего рода тайный аттракцион. Стоявшие рядом продавщицы искоса переглядывались, когда очередной покупатель отходил от Натальи, и перешептывались:
- Ой, молодца...
А девочка продолжала виртуозно варьировать усилие своей ноги. Добавляла одним покупателям по сто граммов, другим же, в первую очередь мужчинам, выпучившим глаза на ее бант, а не на весы, все триста…
Но это не был просто обман. Тогда бы все выглядело скучным и банальным. Тут разыгрывался спектакль.
Психологически точное определение усилия для нажима ногой, влияющее на вес бананов, оборачивалось индивидуальной для каждого покупателя оценкой.
Если девочка и продавала бананы по более высокой стоимости, назначая ее произвольно, то исходила она из каких-то своих представлений о ее размерах и о справедливости.
Она сама оценивала покупателей. Этот толстый гиппопотам в галстуке с портфелем может и должен заплатить больше. А этой бабуле-одуванчику пусть бананы достанутся почти бесплатно…
Дело шло. Торговля получалась веселой и результативной. Девочка продолжала веселиться. Банановое представление набирало обороты…
Солнце отражалось от стальных прилавков и взрывалось ослепительными вспышками света. Мир прямо на глазах менялся…

х х х

Наконец бананы закончились. Последние из них, уже некондиционные, девочка раздала. Отошла от прилавка, сказала:
- Возьмите, пожалуйста. Ешьте на здоровье…
Те, кому полагались эти бананы, реагировали на сигнал совсем без спешки. Тут была своя очередь. И своя субординация.
Отношения с постоянными обитателями рынка, с теми, кто уже окончательно и навсегда здесь обосновался (и днем, и ночью), - это особая статья…
Надо знать и помнить, что эти люди никогда не возьмут ни грамма без разрешения. Это величайший закон. Абсолютное правило. Табу.
И это при том, что они здесь самые-самые местные: с них все начинается и ими все кончается. Жизнь и смерть, воплощенная в чистом виде. Без примесей…
И летом, и зимой они тут всегда. В жару и в холод. Это их дом, их последняя черта.
Рынок их подкармливает, конечно. Но они никогда не просят без крайней необходимости. А если попросили - значит это их край…
Тут уж дают без всяких разговоров. Это тоже святое правило: не спрашивай, когда тебе отдадут должок. Отдадут обязательно, когда-нибудь…
Внешне они могут выглядеть ужасно: кажется, такой человек уже близок к зверю…
Но это только кажется. Они совершенно безобидные и даже совестливые люди. У них тут срабатывает самое главное правило, утвержденное намертво - здесь нельзя поступать по-свински.
Они с тобой в любую секунду готовы поговорить. О чем хочешь - и о жизни тоже: но надо помнить, что их нельзя унижать, даже шутить с ними надо аккуратно. Обостренное (оголенное до проводов!) чувство собственного достоинства - это последнее, что у них есть, больше ничего…
Может быть, потому, что с них начинается рынок и ими заканчивается, без их признания (можно сказать, после испытательного срока) здесь новый человек не приживается - не сможет войти ни в одну из местных категорий. Ни в продавцы, ни, тем более, в хозяева.
Судя по всему, Наталья, несмотря на свой юный возраст, уже попала в эту категорию: хозяйка! Она уже поднялась в местной иерархии на эту головокружительную высоту, и потому ей уже следовало вести себя соответственно. Более чинно и с чуть приподнятым вверх носиком…
Но такая величественная поза сохранялась всего какие-нибудь секунды, молодость брала свое. Девочка не могла стоять спокойно: ее крепенькие ножки пружинили…
Она весело потянулась, встряхнула своими поразительно длинными ресницами, словно опахалами, и наконец повернулась ко мне. Точнее, она якобы рассматривала мою собаку.
- Это ваша дама по сопровождению? - спросила она.
А что, подумал я, совсем неплохо бы взять себе в эскорт еще и эту высоченную девицу, разодетую как для похода в театр…
- Хочешь к ней присоединиться?
- Конечно. Просто мечтаю…
- А что? Познакомься - собаку звать Люба. Имя такое. Вы подружитесь.
- Осталось только у Любы спросить…
- Ничего, мы с ней договоримся…
И тут ко мне пришло его величество р е ш е н и е. Что-то другое я мог пропустить и даже не заметить, но это было выстраданное всей моей безумной жизнью кредо: уважение к собственным решениям, если они появились у меня вот так, четко и осознанно...
Я повернулся к солнцу. Мне захотелось почувствовать его тепло. И затем сказал, четко выговаривая фразы:
- Я знаю, тебя звать Наталья. Вот что, Наталья, я покупаю твою торговую точку. Соглашайся, это редкий случай…
- Ого!.. Как тебя звать?
- Для тебя Антон. Для остальных Антон Васильевич.
- Я не продаюсь, уважаемый Антон. И работаю на себя. А еще чего ты хочешь, обалдеть не встать?.. Сразу в загс, может?
- Нет. В загс не получится. Я женат… Чего хочу еще? Я хочу пригласить тебя в театр? Скажем, на Щелкунчика?
- Да, хоть что-то нормальное, - сказала она. В ее голосе уже слышалось удивление.
- Можно прямо сейчас.
- А собаку куда?
- Она нас возле Мариинки подождет. Погуляет…
- Погуляет, говорите…
Наталья все время путалась: с «ты» перескакивала на «вы».
- Она у вас красотка. Могут увести.
- От хорошего человека не уведут.
Я понимал, что речь идет не только о собаке. Вопрос стоял шире. Тут не было никаких сомнений - девочка вела обобщающую беседу о надежности мужчин.
- Все они хорошие, когда спят... у стенки, - со знанием дела заявила Наталья. И постреляла по сторонам своими глазищами, хлопая ими почти что со звуком. - Приходите завтра. Если не передумаете…
Тема была закрыта. Она считала, видимо, что с моей стороны все сказанное - это просто стеб. Но она не понимала, с кем имеет дело. Я сказал:
- Если идти, то сегодня… Завтра я буду тут продавать пельмени и яйца. На твоем месте. Даже, пожалуй, поближе к выходу из метро…
- Ты уверен?
- Я это говорю совершенно серьезно.
- Весело… У тебя все дома?..
- И знаешь, это тоже будет спектакль. Почище твоего - только не с весами, конечно. Меня за такое разорвали бы…
- Не было этого. - Она провела рукой под чашкой весов. - Пусто!
- Выросла капуста…
- А с чего вы решили, что мы будем работать вместе? Во, дает…
- Никто тебя не заставляет продаваться. Ты меня не совсем понимаешь… Ничего, нет проблем… А насчет того, как ты продавала свои бананы, так это твое личное дело. Каждый живет, как умеет…
Я отвернулся, чтобы она не видела выражение моего лица. Повисла тяжелая пауза. Я пересилил себя и сказал очень мягко. Словно говорил ребенку, которого надо успокоить.
- Я и не сомневаюсь, что у тебя сейчас под весами уже ничего не натянуто…Но это я такой внимательный. Все остальные смотрели на твой бант. А я смотрел…
- Куда?
Я немного помолчал, оценивая, стоит ли говорить…
- Смотрел на тебя.
- И что увидел?
- Расскажу по пути в театр. Интересно…
- Да?..
Она вдруг немного смутилась и спросила:
- А твой спектакль? Что это значит?
Я засмеялся. Об этом я говорить любил. Это был мой конек, обретенный в муках торговой агонии. Когда начинала работать моя новая торговая точка, для окружающих это становилось событием. Обычно, на ней я некоторое время работал сам. Это напоминало фейерверк с элементами циркового выступления.
- Я напишу на коробке с яйцами: покупайте в темпе вальса замечательные яйца! А на морозильной камере напишу: Сталин и Ленин любили пельмени… Правда, складно?
- Не очень…
- Уже повод остановиться. Поговорить о поэзии. Покупая яйца…
- Ты все-таки не совсем нормальный.
- Конечно. Ты права. Нормальные находятся в другом измерении, по другую сторону прилавка…
Ага, она уже рассматривала не только мою собаку, но и меня. Зацепил…
И вдруг, словно спохватившись, что застукана на таком совершенно неприличном занятии, она резко взмахнула челкой.
- Фиг тебе. Кто ж тебя сюда пустит! Сначала на углу постоишь. Там, за поворотом. Чтобы сюда продвинуться, к метро, надо год торговать… Как я.
- Увидишь, - сказал я и пошел в вагончик к администраторам рынка.
Я не стал оглядываться. Не хотел в один миг разочароваться.
Последние фразы были другими. Обычный разговор на рынке. Такое я слышал сто раз. Скучно и тоскливо.
Во мне все еще продолжали звенеть совсем другие нотки!..
Собака Люба неодобрительно попрощалась с Натальей, покрутив головой, и пошла следом за мной. Она тоже отправилась к администрации рынка: должна была сообщить следующим собеседникам, что, как минимум, это иду я, ее хозяин. И что меня надо не просто слушать, но и делать все то, что скажу. Быстро и без сомнений. Как по команде. Ее представления обо мне были наполнены прекрасным собачьим восторгом. Я его чувствовал каждую секунду, это ее биополе: я в нем шел и согревался…

х х х

Вот тут надо рассказать о Любе. А потом уже - обо всем остальном.
У меня никогда не было кошки. А вот собака была, огромная псина по имени Люба. Она пришла ко мне, когда моя жизнь несколько стабилизировалась.
Долги отдавались, бандиты почти перестали меня донимать: в 8 утра приезжала за мной машина - и я отправлялся объезжать свою торговую империю...
(Продолжение следует: РЫНОК-2, или записки бывшего питерца СМ.стр. в ЖЖ
С уважением - автор Цеханович Андрей Васильевич или в ЖЖ cehanovich
andcehan@yandex.ru)

Литература, проза, откровение, по-живому

Previous post Next post
Up