Самиздат в СССР
Самиздат - своеобразная советская практика неподконтрольного распространения кустарно выпускаемых, каких угодно по жанру, но недоступных легально текстов. Термин введен в обращение поэтом Николаем Глазковым, надписывавшим свои рукописные сборники: Сам себя издат (ср. Политиздат и т.п.) - формула, сократившаяся до Самиздат: «сам сочиняю, сам цензурирую, сам издаю, сам распространяю, сам и отсиживаю за это».
Давным-давно, когда Новый Арбат был еще свежепостроенным Калиниским проспектом, одному молодому человеку дали почитать книгу «Остров сокровищ». И надо же такому случиться, молодой человек эту редкую в СССР книгу потерял. Где только не искал, спрашивал во всех городских магазинах, ходил по книжным развалам, все впустую. А вернуть книгу надо было позарез. И пошел он туда, где продавалось все - на Кузнецкий мост.
Здесь сновали книжные жучки, способные достать любую самую недоступную в стране книгу. Продавец был найден. За огромную в то время сумму, 50 рублей, молодой человек получил загадочный сверток. И лишь дома обнаружилось, что ему продали совсем другую книгу. «Островом сокровищ» на языке книжных жучков был «Архипелаг ГУЛАГ», запрещенная книга Александра Солженицына.
Чернокнижники, торговавшие на Кузнецком, изобрели свой язык предосторожности. Изготовление и распространение самиздата подпадало под уголовную статью - от 6 месяцев до 7 лет лишения свободы. Поэтому самиздат был уделом отважных, рисковых и влюбленных в литературу. В Москве таких людей всегда было много.
Самиздат мог иметь самые разные формы. Мог переписываться от руки. Мог перепечатываться на машинке. Мог перефотографироваться. Был даже самиздат на стекле - вставляешь такое стекло в фотоувеличитель и делаешь какое угодно количество копий. Не выпускался самиздат только типографским способом, все издательства в СССР были государственными.
Главное оружие самиздатчика - легендарная пишущая машинка Эрика. У Александра Галича есть строчка : «Эрика берет четыре копии». Одним махом нужно было напечатать как можно больше экземпляров. Листы вставлялись через копирку, количество листов зависело от убойной силы машинки. Первый экземпляр безупречен, дальше листы угасают, и последняя копия хуже всех.
Чтобы преодолеть барьер в четыре копии, вместо обычной бумаги использовали папиросную. Это увеличивало пропускную способность до 8-9 экземпляров. Барабанить по клавишам надо было как молотком по гвоздям. Самыми популярными авторами были: Борис Пастернак, Александр Солженицын, Владимир Войнович, Иосиф Бродский, Осип Мандельштам, Александр Галич.
Такие разрозненные листочки со стихами в конце 50-х попали в руки молодого студента журфака Алика Гинзбурга. Он почитал, стихи понравились, и Алик подумал, а почему бы не издать из них журнал. Рассказал идею друзьям, те поддержали. И Алик решил, ну что же, значит, все буду делать сам.
Алик Гинзбург
Поэтический альманах решено было назвать «Синтаксис», в честь собачки в одном их чеховских рассказов. Каждый, кому в руки попадал «Синтаксис», должен был его перепечатать. Тираж журнала рос, как на дрожжах.
На третьем номере где-то сообразили, что советскому студенчеству самопальные сборники поэзии не очень нужны. «Синтаксис» решили прикрыть, но предварительно ошельмовать. И в газете «Известия» вышел фельетон «Бездельники карабкаются на Парнас». Вскоре Гинзбурга исключили из университета, арестовали и отправили на Лубянку.
При обыске арестовали и четвертый номер «Синтаксиса». Полистали, почитали. «Девочка плачет, шарик улетел. Ее утешают, а шарик летит». На антисоветскую литературу это не тянуло никак. Но посадить Гинзбурга очень хотелось. Единственное, что удалось найти, экзамен, который Алик сдал за товарища в вечерней школе. Преступление потянуло на два года лагеря.
Самиздатчики тем временем матерели. Знаменитостью стал московский математик Юлиус Телесин, король самиздата, большой педант и буквоед. Когда КГБ заявился к нему с обыском 1 января, Телесин попросил предъявить удостоверение. Оно оказалось действительным до 31 декабря. Извините, тогда все, до свидания.
В условиях конспирации телефонные разговоры велись иносказательно.
«- Ты уже съел пирог, который тебе вчера дала моя жена?
- Съел.
- И жена твоя съела?
- Да.
- Ну, тогда передай его Мише - он тоже хочет его попробовать».
Тем временем в Москву из лагеря вернулся Александр Гинзбург. С работой было тяжело, он работал осветителем на ТВ, токарем на заводе, библиотекарем. Зато не забывали друзья. Гинзбург жил скромной, но веселой жизнью. Все изменилось после процесса над Синявским и Даниэлем. Писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля судили в Верховном суде РСФСР в 1966 году.
На родине их не печатали, поэтому они публиковали свои произведения на Западе. Как только псевдонимы были раскрыты, писателей тут же решили показательно посадить. Процесс получился беспрецедентно громким. О нем писали все западные газеты и говорили на всех московских кухнях. Синявский и Даниэль были осуждены на 5 и 7 лет за антисоветскую пропаганду, которой они даже и не занимались.
Гинзбург был настолько потрясен процессом, что сразу начал работу над своим главным трудом, «Белой книгой». В этой книге были собраны все заметки о процессе в западной прессе, все отклики в советских газетах, а главное, стенограмма процесса, на который вообще-то пускали по пропускам. Где он ее раздобыл, неизвестно, но эффект от разоблачения советского правосудия маленькой книгой, был огромен.
«Белую книгу», как и «Синтаксис», Гинзбург тоже подписал своим именем, указав адрес. Более того, он лично отнес один из экземпляров в КГБ с предложением обменять книгу на узников. Уже через несколько дней после этого в квартире Гинзбурга посыпалась штукатурка, наверху вовсю устанавливалась прослушка. Вскоре его арестовали.
В своем последнем слове Гинзбург был прост и убедителен. «Я знаю, что вы меня осудите. Потому что ни один человек, обвинявшийся по 70-ой статье, не был оправдан. Я спокойно отправлюсь отбывать свой срок. Вы можете посадить меня в тюрьму, отправить в лагерь, но я знаю, что никто из честных людей меня не осудит».
Его отправили в Мордовию, в лагерь, ласково названный чекистами «гадюшником» для самых строптивых и неисправимых. И даже в лагере Гинзбург всех обхитрил. Надзиратели принесли ему, рукастому и башковитому, сломанный катушечный магнитофон. Гинзбург починил и пересобрал его так, что динамик стал микрофоном
Подпольный репортаж из мордовского лагеря попал на волю, а оттуда все главные радиостанции, Би-Би-Си, Голос Америки, Немецкая волна, передали его на весь мир. Руководство лагеря было в ярости. Последние полтора года своего Александр Гинзбург провел в изоляторе.
Пока Гинзбург сидел в тюрьме, самиздат расходился все шире и шире. Создавались самиздатовские библиотеки, домашние, разумеется, но в них, как в настоящих, в специальных тетрадях фиксировалось, кому дали почитать какую книгу и на какой срок. Устраивались и коллективные чтения, читатели садились в кружок и передавали тексты по кругу все дальше и дальше. К свободе от запретов.
днажды в одной из квартир самиздата неожиданно нагрянул обыск. Разложенные по всей квартире листы надо было куда-то спрятать, И ничего лучше огромной кастрюли с супом не нашлось. На стенах кастрюли появилась «пастернакипь».
Екатерина Полещук вспоминает: «Однажды отец забрал для работ листы с "Иваном Чонкиным", положил в спортивную сумку и поехал к себе работать, - рассказывает Екатерина. - Был вечер, к папе подошел милиционер и попросил предъявить документы. А папа всегда одевался просто, был небрит, в свитере и брюках и, конечно, не носил с собой документы. Поэтому его привели в отделение, милиционер обыскал сумку и отпускать папу не стал.
Папа, разумеется, испугался не на шутку и прикидывал, сколько ему влепят за распространение запрещенной литературы. Сидит, грустит и смотрит, как дежурный милиционер не отрываясь ни на миг, быстро читает Чонкина. Читал он всю ночь, а когда рассвело, он закончил читать, вздохнул, сложил аккуратно листы в сумку, пожал папе руку, пожелал удачи и посоветовал впредь быть осторожней».
Алик Гинзбург вышел из лагеря, но совершенно не утратил прежних принципов и прежнего пыла. И через несколько лет снова оказался в тюрьме. И неизвестно, кто бы кого переупрямил, но в 1979 году СССР выменял себе арестованных в США шпионов. Ценой обмена стали несколько диссидентов, в том числе и Гинзбург.
Через 10 с небольшим лет Советский Союз приказал долго жить. Государственная монополия на литературу закончилась, и самиздат превратился в просто книжки. Сотрудники пятого отдела КГБ, который занимался самиздатчиками, остались без прежней работы.
ФСБ какое-то время демонстрировала раскаяние, и даже вернула уже немолодому Гинзбургу изъятые при обыске материалы. На каждом из листочков Гинзбурга заставили поставить роспись «Изъято при обыске».
https://raven-yellow.livejournal.com/374851.html
Давным-давно, когда Новый Арбат был еще свежепостроенным Калиниским проспектом, одному молодому человеку дали почитать книгу «Остров сокровищ». И надо же такому случиться, молодой человек эту редкую в СССР книгу потерял. Где только не искал, спрашивал во всех городских магазинах, ходил по книжным развалам, все впустую. А вернуть книгу надо было позарез. И пошел он туда, где продавалось все - на Кузнецкий мост.
Здесь сновали книжные жучки, способные достать любую самую недоступную в стране книгу. Продавец был найден. За огромную в то время сумму, 50 рублей, молодой человек получил загадочный сверток. И лишь дома обнаружилось, что ему продали совсем другую книгу. «Островом сокровищ» на языке книжных жучков был «Архипелаг ГУЛАГ», запрещенная книга Александра Солженицына.
Чернокнижники, торговавшие на Кузнецком, изобрели свой язык предосторожности. Изготовление и распространение самиздата подпадало под уголовную статью - от 6 месяцев до 7 лет лишения свободы. Поэтому самиздат был уделом отважных, рисковых и влюбленных в литературу. В Москве таких людей всегда было много.
Самиздат мог иметь самые разные формы. Мог переписываться от руки. Мог перепечатываться на машинке. Мог перефотографироваться. Был даже самиздат на стекле - вставляешь такое стекло в фотоувеличитель и делаешь какое угодно количество копий. Не выпускался самиздат только типографским способом, все издательства в СССР были государственными.
Главное оружие самиздатчика - легендарная пишущая машинка Эрика. У Александра Галича есть строчка : «Эрика берет четыре копии». Одним махом нужно было напечатать как можно больше экземпляров. Листы вставлялись через копирку, количество листов зависело от убойной силы машинки. Первый экземпляр безупречен, дальше листы угасают, и последняя копия хуже всех.
Чтобы преодолеть барьер в четыре копии, вместо обычной бумаги использовали папиросную. Это увеличивало пропускную способность до 8-9 экземпляров. Барабанить по клавишам надо было как молотком по гвоздям. Самыми популярными авторами были: Борис Пастернак, Александр Солженицын, Владимир Войнович, Иосиф Бродский, Осип Мандельштам, Александр Галич.
Такие разрозненные листочки со стихами в конце 50-х попали в руки молодого студента журфака Алика Гинзбурга. Он почитал, стихи понравились, и Алик подумал, а почему бы не издать из них журнал. Рассказал идею друзьям, те поддержали. И Алик решил, ну что же, значит, все буду делать сам.
Алик Гинзбург
Поэтический альманах решено было назвать «Синтаксис», в честь собачки в одном их чеховских рассказов. Каждый, кому в руки попадал «Синтаксис», должен был его перепечатать. Тираж журнала рос, как на дрожжах.
На третьем номере где-то сообразили, что советскому студенчеству самопальные сборники поэзии не очень нужны. «Синтаксис» решили прикрыть, но предварительно ошельмовать. И в газете «Известия» вышел фельетон «Бездельники карабкаются на Парнас». Вскоре Гинзбурга исключили из университета, арестовали и отправили на Лубянку.
При обыске арестовали и четвертый номер «Синтаксиса». Полистали, почитали. «Девочка плачет, шарик улетел. Ее утешают, а шарик летит». На антисоветскую литературу это не тянуло никак. Но посадить Гинзбурга очень хотелось. Единственное, что удалось найти, экзамен, который Алик сдал за товарища в вечерней школе. Преступление потянуло на два года лагеря.
Самиздатчики тем временем матерели. Знаменитостью стал московский математик Юлиус Телесин, король самиздата, большой педант и буквоед. Когда КГБ заявился к нему с обыском 1 января, Телесин попросил предъявить удостоверение. Оно оказалось действительным до 31 декабря. Извините, тогда все, до свидания.
В условиях конспирации телефонные разговоры велись иносказательно.
«- Ты уже съел пирог, который тебе вчера дала моя жена?
- Съел.
- И жена твоя съела?
- Да.
- Ну, тогда передай его Мише - он тоже хочет его попробовать».
Тем временем в Москву из лагеря вернулся Александр Гинзбург. С работой было тяжело, он работал осветителем на ТВ, токарем на заводе, библиотекарем. Зато не забывали друзья. Гинзбург жил скромной, но веселой жизнью. Все изменилось после процесса над Синявским и Даниэлем. Писателей Андрея Синявского и Юлия Даниэля судили в Верховном суде РСФСР в 1966 году.
На родине их не печатали, поэтому они публиковали свои произведения на Западе. Как только псевдонимы были раскрыты, писателей тут же решили показательно посадить. Процесс получился беспрецедентно громким. О нем писали все западные газеты и говорили на всех московских кухнях. Синявский и Даниэль были осуждены на 5 и 7 лет за антисоветскую пропаганду, которой они даже и не занимались.
Гинзбург был настолько потрясен процессом, что сразу начал работу над своим главным трудом, «Белой книгой». В этой книге были собраны все заметки о процессе в западной прессе, все отклики в советских газетах, а главное, стенограмма процесса, на который вообще-то пускали по пропускам. Где он ее раздобыл, неизвестно, но эффект от разоблачения советского правосудия маленькой книгой, был огромен.
«Белую книгу», как и «Синтаксис», Гинзбург тоже подписал своим именем, указав адрес. Более того, он лично отнес один из экземпляров в КГБ с предложением обменять книгу на узников. Уже через несколько дней после этого в квартире Гинзбурга посыпалась штукатурка, наверху вовсю устанавливалась прослушка. Вскоре его арестовали.
В своем последнем слове Гинзбург был прост и убедителен. «Я знаю, что вы меня осудите. Потому что ни один человек, обвинявшийся по 70-ой статье, не был оправдан. Я спокойно отправлюсь отбывать свой срок. Вы можете посадить меня в тюрьму, отправить в лагерь, но я знаю, что никто из честных людей меня не осудит».
Его отправили в Мордовию, в лагерь, ласково названный чекистами «гадюшником» для самых строптивых и неисправимых. И даже в лагере Гинзбург всех обхитрил. Надзиратели принесли ему, рукастому и башковитому, сломанный катушечный магнитофон. Гинзбург починил и пересобрал его так, что динамик стал микрофоном
Подпольный репортаж из мордовского лагеря попал на волю, а оттуда все главные радиостанции, Би-Би-Си, Голос Америки, Немецкая волна, передали его на весь мир. Руководство лагеря было в ярости. Последние полтора года своего Александр Гинзбург провел в изоляторе.
Пока Гинзбург сидел в тюрьме, самиздат расходился все шире и шире. Создавались самиздатовские библиотеки, домашние, разумеется, но в них, как в настоящих, в специальных тетрадях фиксировалось, кому дали почитать какую книгу и на какой срок. Устраивались и коллективные чтения, читатели садились в кружок и передавали тексты по кругу все дальше и дальше. К свободе от запретов.
днажды в одной из квартир самиздата неожиданно нагрянул обыск. Разложенные по всей квартире листы надо было куда-то спрятать, И ничего лучше огромной кастрюли с супом не нашлось. На стенах кастрюли появилась «пастернакипь».
Екатерина Полещук вспоминает: «Однажды отец забрал для работ листы с "Иваном Чонкиным", положил в спортивную сумку и поехал к себе работать, - рассказывает Екатерина. - Был вечер, к папе подошел милиционер и попросил предъявить документы. А папа всегда одевался просто, был небрит, в свитере и брюках и, конечно, не носил с собой документы. Поэтому его привели в отделение, милиционер обыскал сумку и отпускать папу не стал.
Папа, разумеется, испугался не на шутку и прикидывал, сколько ему влепят за распространение запрещенной литературы. Сидит, грустит и смотрит, как дежурный милиционер не отрываясь ни на миг, быстро читает Чонкина. Читал он всю ночь, а когда рассвело, он закончил читать, вздохнул, сложил аккуратно листы в сумку, пожал папе руку, пожелал удачи и посоветовал впредь быть осторожней».
Алик Гинзбург вышел из лагеря, но совершенно не утратил прежних принципов и прежнего пыла. И через несколько лет снова оказался в тюрьме. И неизвестно, кто бы кого переупрямил, но в 1979 году СССР выменял себе арестованных в США шпионов. Ценой обмена стали несколько диссидентов, в том числе и Гинзбург.
Через 10 с небольшим лет Советский Союз приказал долго жить. Государственная монополия на литературу закончилась, и самиздат превратился в просто книжки. Сотрудники пятого отдела КГБ, который занимался самиздатчиками, остались без прежней работы.
ФСБ какое-то время демонстрировала раскаяние, и даже вернула уже немолодому Гинзбургу изъятые при обыске материалы. На каждом из листочков Гинзбурга заставили поставить роспись «Изъято при обыске».
https://raven-yellow.livejournal.com/374851.html