Константин Северинов: о работе ученых в России и США
<...>
Довольно распространено мнение, что безрадостное состояние российской науки вызвано недостаточным финансированием и особенно низкой зарплатой ученых. У меня есть лаборатория в Штатах, там работают русские, и у меня есть лаборатории в России, там тоже работают русские. Они окончили одни и те же университеты ― МГУ или Новосибирский университет. Все лаборатории существуют за счет грантовского финансирования, причем американская лаборатория получает меньше денег, чем русские. Но тем не менее американская лаборатория с точки зрения научной продуктивности, эффективности и вообще интересности выше российских. И мне, конечно, интересно, почему так происходит. Вместе с Олегом Хархординым, ректором Европейского университета, и при поддержке фонда «Династия» мы решили изучить этот вопрос. Его студентка-социолог Аня Артюшина под видом, кажется, лаборантки посетила американскую и российские лаборатории и изучила их жизнь «изнутри». Конечно, она нашла ряд тривиальных вещей: в американской лаборатории работают больше, раньше на работу приходят, меньше отвлекаются. Кроме того, более остро ощущается конкуренция ― как внутри лаборатории, так и с внешними группами. Но главное отличие было не в этом. По результатам исследования ею была опубликована статья под названием «Сетевой узел как новая форма организации научно-исследовательской деятельности», из которой следует, что американская лаборатория должна рассматриваться не сама по себе, а в системе связей с другими лабораториями по всему миру. И в тех случаях, когда у нас возникает идея или начинается какой-то проект и не хватает чего-то для его исполнения, а это почти всегда так, ресурсы всех участников сети для нас доступны. География этой сети огромная: от Австралии и Японии до Израиля, Европы и США. Российских лабораторий в нашей сети нет. Лаборатории, элементы сети, становятся фактически вспомогательными, но абсолютно необходимыми элементами для решения нашей задачи, они дают какие-то компетенции, доступ к приборам, уникальным реагентам или штаммам и так далее. И делается это не из-за денег, а из интереса. С другой стороны, мы сами выступаем в таком же качестве по отношению к другим лабораториям, к их проектам. Хотя во главу угла ставится научный интерес, в конце концов при завершении проекта и публикации статей вклад всех участников учитывается в виде авторства, что помогает при получении грантов для проведения дальнейших исследований. Но при этом потери контроля не происходит: проекты, инициированные в нашей лаборатории, остаются нашими, а когда мы помогаем другим, мы точно знаем, что это их, а не наш проект.
В отличие от диспергированных и в общем бесконечных западных лабораторий, российские лаборатории, как выяснилось из исследования Ани, похожи на Курчатовский институт в миниатюре. Если я хочу сделать лабораторию в России, я смотрю вокруг себя, вижу, что все скверно и ужасно, меняю дверь на входе, вставляю замок, а потом пытаюсь затащить в эту лабораторию все оборудование, которое мне нужно или может быть нужно. Потом я набираю людей, которые должны уметь этим оборудованием пользоваться, а их, скорее всего, нет. То есть я не становлюсь узлом сети, а пытаюсь создать удельное княжество. Проблема в том, что я не знаю, какие исследования, какие компетенции, какие приборы мне потребуются завтра, поэтому ни я, ни кто-либо другой никогда не сможем все, как хомяки, притащить к себе и обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь. Даже если я сделал правильный выбор приборов, эффективность их использования будет невысока. Кроме того, так как научный прогресс в значительной степени зависит от технологий, а технологии производятся не здесь, а на Западе, то, даже если я соберу все дорогие железяки и игрушки, которые мне нужны, через год или два они устареют, появятся новые, и мне опять надо будет начинать все сначала. Это дорого и неэффективно.
В общем, из всего этого анализа следует, что проблема не в деньгах, не в мозгах, а в организации процесса. Научная сеть развитых стран ― это открытая система. Для входа в нее не требуется платы, входной билет ― это ваш научный интерес и то, чтобы вы были интересны другим участникам и чтобы сотрудничать с вами было удобно. К сожалению, существующие на сегодняшний день в нашей стране правила делают практически невозможным обмен биологическими материалами, все приходится делать из-под полы. И если я вдруг здесь обнаружил что-то интересное, я не могу послать недоделанную заготовку кому-то, кто лучше всех в мире может это еще как-то изучить. И, наоборот, послать что-то нам тоже очень сложно: никто не хочет связываться. Я могу, конечно, и в кармане вывезти, что, собственно говоря, и делаю. Но рассчитывать, что все так будут поступать, вряд ли стоит.
<...>
Источник: https://postnauka.ru/talks/25195
Довольно распространено мнение, что безрадостное состояние российской науки вызвано недостаточным финансированием и особенно низкой зарплатой ученых. У меня есть лаборатория в Штатах, там работают русские, и у меня есть лаборатории в России, там тоже работают русские. Они окончили одни и те же университеты ― МГУ или Новосибирский университет. Все лаборатории существуют за счет грантовского финансирования, причем американская лаборатория получает меньше денег, чем русские. Но тем не менее американская лаборатория с точки зрения научной продуктивности, эффективности и вообще интересности выше российских. И мне, конечно, интересно, почему так происходит. Вместе с Олегом Хархординым, ректором Европейского университета, и при поддержке фонда «Династия» мы решили изучить этот вопрос. Его студентка-социолог Аня Артюшина под видом, кажется, лаборантки посетила американскую и российские лаборатории и изучила их жизнь «изнутри». Конечно, она нашла ряд тривиальных вещей: в американской лаборатории работают больше, раньше на работу приходят, меньше отвлекаются. Кроме того, более остро ощущается конкуренция ― как внутри лаборатории, так и с внешними группами. Но главное отличие было не в этом. По результатам исследования ею была опубликована статья под названием «Сетевой узел как новая форма организации научно-исследовательской деятельности», из которой следует, что американская лаборатория должна рассматриваться не сама по себе, а в системе связей с другими лабораториями по всему миру. И в тех случаях, когда у нас возникает идея или начинается какой-то проект и не хватает чего-то для его исполнения, а это почти всегда так, ресурсы всех участников сети для нас доступны. География этой сети огромная: от Австралии и Японии до Израиля, Европы и США. Российских лабораторий в нашей сети нет. Лаборатории, элементы сети, становятся фактически вспомогательными, но абсолютно необходимыми элементами для решения нашей задачи, они дают какие-то компетенции, доступ к приборам, уникальным реагентам или штаммам и так далее. И делается это не из-за денег, а из интереса. С другой стороны, мы сами выступаем в таком же качестве по отношению к другим лабораториям, к их проектам. Хотя во главу угла ставится научный интерес, в конце концов при завершении проекта и публикации статей вклад всех участников учитывается в виде авторства, что помогает при получении грантов для проведения дальнейших исследований. Но при этом потери контроля не происходит: проекты, инициированные в нашей лаборатории, остаются нашими, а когда мы помогаем другим, мы точно знаем, что это их, а не наш проект.
В отличие от диспергированных и в общем бесконечных западных лабораторий, российские лаборатории, как выяснилось из исследования Ани, похожи на Курчатовский институт в миниатюре. Если я хочу сделать лабораторию в России, я смотрю вокруг себя, вижу, что все скверно и ужасно, меняю дверь на входе, вставляю замок, а потом пытаюсь затащить в эту лабораторию все оборудование, которое мне нужно или может быть нужно. Потом я набираю людей, которые должны уметь этим оборудованием пользоваться, а их, скорее всего, нет. То есть я не становлюсь узлом сети, а пытаюсь создать удельное княжество. Проблема в том, что я не знаю, какие исследования, какие компетенции, какие приборы мне потребуются завтра, поэтому ни я, ни кто-либо другой никогда не сможем все, как хомяки, притащить к себе и обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь. Даже если я сделал правильный выбор приборов, эффективность их использования будет невысока. Кроме того, так как научный прогресс в значительной степени зависит от технологий, а технологии производятся не здесь, а на Западе, то, даже если я соберу все дорогие железяки и игрушки, которые мне нужны, через год или два они устареют, появятся новые, и мне опять надо будет начинать все сначала. Это дорого и неэффективно.
В общем, из всего этого анализа следует, что проблема не в деньгах, не в мозгах, а в организации процесса. Научная сеть развитых стран ― это открытая система. Для входа в нее не требуется платы, входной билет ― это ваш научный интерес и то, чтобы вы были интересны другим участникам и чтобы сотрудничать с вами было удобно. К сожалению, существующие на сегодняшний день в нашей стране правила делают практически невозможным обмен биологическими материалами, все приходится делать из-под полы. И если я вдруг здесь обнаружил что-то интересное, я не могу послать недоделанную заготовку кому-то, кто лучше всех в мире может это еще как-то изучить. И, наоборот, послать что-то нам тоже очень сложно: никто не хочет связываться. Я могу, конечно, и в кармане вывезти, что, собственно говоря, и делаю. Но рассчитывать, что все так будут поступать, вряд ли стоит.
<...>
Источник: https://postnauka.ru/talks/25195