Огонек, 1990 г., № 27, Разговоры с Юрием Петровичем ЛЮБИМОВЫМ
Александр МИНКИН
Разговоры с Юрием Петровичем ЛЮБИМОВЫМ
- Сталин рака жрал. Выломал клешню, хрустит, сосет, чмокает, хлюпает. Рихтер бедный сидит за роялем, не начинает - тишины ждет. А у него за спиной вся зта кодла чавкает, звякает, булькает. Генерал - рожа красная - уже Рихтеру кулаком грозит: начинай, мать твою! Не начинает - ждет тишины. Злодей догадался, рака бросил, лапы об крахмальную скатерть вытер и демонстративно в ладоши - хлоп. Мертвая тишина мгновенно. Рихтер бедный склонился - и музыка.
...С Любимовым разговаривать трудно. Своенравный, раздражительный. Спросишь одно - говорит о другом. Вопроса не дослушав, начинает философствовать и тут же съезжает на анекдот. Повторишь вопрос - в ответ актерская байка. Перебивать бессмысленно, да и неловко.
- Ваш театр не в лучшей форме, вы сами говорите.
- А кто в лучшей? Я не вижу. Лубянка разве что. Надо Таганку сделать подведомственной Лубянке.
- Шутки.
- Какие шутки? Я же служил в ансамбле у Берии. Там была дисциплина, строгость. Видите надпись? (Стены кабинета Ю. П. исписаны автографами знаменитостей и друзей. Среди прочего: «Юра! Не зря мы с тобой 8 лет плясали в органах. Юткевич»).
- Плясали?
- Там Шостакович плясал. Мессе-рер, Рубен Симонов, Охлопков; ставили программы; преподавал Тарханов, приходил Немирович-Данченко. Берия всех объединил.
- Так вы - питомец бериевского гнезда?
- Конечно. Он меня и приучил к скромности, тихости.
- Он тихо разговаривал?
- Громко. Громко-громко-громко. Он вошел, мальчики вмиг все двери закрыли. пауза была зловещая. Быстро сел, не снимая кепки, весь в кашне, воротник поднят, мальчики тоже с поднятыми воротниками, руки в карманах, видно, там пистолеты. Сел: «Начинайтэ». Все закружилось, завертелось. 45 минут вертелось. Он: «В Крэмыл паэдыт «Пэсна а важдэ», потом паэдыт вот эта «шари-вари-Берия» - обо мне, потом вот эта танц, где девки хорошо очень кружат юбки,- все ляжки видно. Всо». Ждали его ценных указаний. Путей развития ансамблевых искусств. Шостакович, Юткевич, Тарханов, Эрдман - все ждали с трепетом. Но он не пожелал дать указаний и исчез. Это он выбирал программу для показа в Кремле Сталину.
- А Шостакович-то что там делал?
- Песенки писал и с пустым бидоном ходил. У него дети были, а жрать нечего, как всегда. И мы уговаривали нашего идейного руководителя, не Берию, конечно, а начальника ансамбля,- скромному Шостаковичу, который ходит третий день с пустым бидоном, нельзя ли со склада ему повидлу положить. Уже война шла вовсю. В армии я послужил, повоевал. Медалей у меня много - я швейцаром могу работать.
Я в Ленинграде сидел в блокаде, насилу ноги унес через Ладогу с несчастными ополченцами, которые почти все погибли. Вошел в Москву как раз 16 октября, когда тут жгли все документы, и шел черный снег, и все бежали из Москвы, и метро было минировано...
- Где 22 июня?
- На границе, в Прибалтике, проснулся ночью, думал: маневры. Отступали. Последним поездом ехали, детей, женщин грузили. Один деятель пытался прорваться в вагон. «Коммунисты! - кричал,- пустите меня, я нужен нам!» А мы уже вещи выбрасывали на перрон - детей некуда было сажать. Мы чудом выжили.
...В 1964-м Юрий Петрович Любимов создал Театр на Таганке. Проскочил. В последний миг, когда хрущевскую Оттепель уже затягивало ледком. Весной возникла Таганка - осенью сняли Хрущева.
Уже теперь трудно (а скоро будет и вовсе невозможно) объяснить, как случилось. что всю брежневскую эпоху- гнилую, тупую, безысходную, лживую - в столице первого в мире отдельно взятого и развитого - хулиганил, орал, издевался и говорил правду театрик по соседству с тюрьмой.
Всю жизнь советский народ знал про столицу: Лубянка, Бутырка, Таганка.
С 1964-го, говоря о Таганке, приходилось уточнять, о чем речь. Потом тюрьму снесли, путаница прекратилась на время, но возникает опять - теперь в обратную сторону.
Таганка! Все ночи, полные огня!
Таганка! Зачем сгубила ты меня?! Таганка! Я твой бессменный арестант!
В твоих стенах погибли юность и талант!
Уже растолковывал я «ихним» любопытным журналистам, что эта песня не про ночную очередь за билетами на премьеру и не про загулы Володи Высоцкого...
- Юрий Петрович, стоило возвращаться?
- Все зависит от того, сумею я что-то сделать или нет. Пока я бьюсь-бьюсь и почти ничего не могу сделать. Настолько все несуразно, вся экономическая структура театра...
- Вам же в этой структуре удавалось ставить потрясающие спектакли. Структура не изменилась.
- Изменилась обстановка. Актер только формально держится за фирму Таганки, потому что он одним концертом перекрывает двух-трехмесячный заработок... Я с удовольствием восстанавливал старые спектакли, сбил с артистов налет цинизма. За шесть лет они стали растренированны, не думают о профессии. Все заняты скорейшим устройством реальных ближних целей. Для допинга, чтобы освежить театр, пришлось организовывать гастроли за границу. Грустно, что любой человек начинает разговор: а будут ли поездки, валюта? Полная бездуховность.
- Как случилось, что вы - герой-любовник, лауреат Сталинской премии, благополучнэйший советский Ромео - стали лидером авангардного театра?
- Не только Ромео. Кирилл Извеков, Олег Кошевой...
- Одно дело, когда Савелий Крамаров становится фрондером, а другое - когда герой-любовник. Что же это такое? Что мешало? Чего не хватало? Это очень важно. Чего не хватает благополучному? Ромео, Кошевой, увенчанный лаврами... вдруг «самый антисоветский театр» создаете. Так ведь говорили?
- Не специально. Мне казалось, именно так нужно ставить Брехта. Хозяйка варит - кажется, вкусно. Друзья едят - нахваливают. Приходят незваные, пробуют, морщатся - дерьмо. Странно, а люди ели - хвалили. Я никогда не занимался политикой. Господь с вами! И теперь не занимаюсь. Это они стараются нас политизировать и спекулировать нами.
- Возвращаться стоило?
- Мне три раза было сказано очень жестко. Вам тут не нравится - никто вас не держит. Вам путь на Запад открыт. Это Демичев говорил. А если вы о себе не думаете, хоть о ребенке подумайте, ведь с ним может что-нибудь случиться. Без угрожающих интонаций, совершенно спокойно.
Меня возили на проработки в каждый мой выходной с утра: или в райкоме, или в управлении, или в министерстве - каждую среду. Приказ Гриши-на - все. Приказано изничтожить - надо изничтожить. Являюсь. Начинается разговор: «Ну? Ну? Чего вы озираетесь, боитесь?» Я: «Нет, вы все время нукаете, вот я и гляжу, где тут - лошадь». Они свое: «Ваша деятельность - это антисоветская деятельность. Вы должны признать свои ошибки. Вы не можете руководить театром». В очередной раз они предложили: поставьте творение Брежнева. Пришла депеша. С курьером. С печатями. Вместо того, чтобы заниматься вашими безобразиями, вы бы лучше подумали, как осуществить великие произведения руководителя государства и т. д. Мы не ограничиваем вас в выборе: «Целина» или... Идет перечень его бессмертных творений.
Мы садимся (по-моему, с Можаевым): «С вниманием прочитав экстренное послание, напрягши весь запас умственных способностей...»
- Это же ерничество.
- «...Интересует вопрос: вы согласовали с автором возможность постановки, и доверяет ли автор мне осуществить это? Если не согласовали - значит, вы не умеете уважать даже авторского права...»
- Вы абсолютно человек этой системы.
- «...И как вы планируете эту работу: совместно с автором, или разрешение автора на инсценировку, или утверждение автором готового спектакля...»
- Вы понимали, что это наглый ответ?
- Я просто забавлялся.
- И никогда не срывались?
- Бывало. Когда доводили, у меня все замыкалось. Один раз это было у замминистра культуры РСФСР. Они закрывали «Павшие и живые». И пришел со мной туда Константин Симонов.
- Заступаться?
- Скорее выразить недоумение: почему такой спектакль закрывают, патриотический. О поэтах погибших и некоторых уцелевших. А один говорит с улыбкой: «Ну чего вы за него волнуетесь, ну подумаешь, ну поставит другой спектакль, ну что вы, Константин Михайлович, о чем тут говорить...» И тут чего-то со мной стряслось. «Улыбаешься, так твою перетак!» Добрался я до его лацканов, меня Симонов за руку оттаскивал. Орал я уже не помню что, как урка все равно, и Симонова отшвырнул: «Я знаю ваши экивоки, вы любитель туда-сюда мотать».
25 июля 1980 г. умер Высоцкий. Таганка решила: будет спектакль его памяти, спектакль из его песен. На следующий день после смерти - задумали. В 1981-м - поставили. 25 июля - в первую годовщину- несмотря на строжайший запрет - сыграли. Это сейчас: славь- не хочу: книги, диски, портреты, гала-концерты, Госпремия... А я помню- не забыть - блокированная площадь, кольцо из барьеров, сержантов, автобусов, запертый выход из метро. Будто не театр на площади, а 4-й чернобыльский блок. И каждого, кто туда, надо проверить, и хорошо бы - кто оттуда. Кто оттуда выходил, нес радиацию, для склероза смертельную. И склероз это понимал. И шапка на нем горела - десять тысяч кокард.
- Стоило возвращаться?
- Хорошо бы Феликса убрать - ведь раньше на площади фонтан был. Говорят, что фонтан цел, хранится где-то. Гораздо же лучше, если не будут пугать.
- Русские люди все политики. Будь вы руководителем страны, что вы предприняли бы?
- Стихотворение великое сразу вспоминается Мандельштама убиенного.
- Мы живем, под собою не чуя страны?..
- Да. Что ни день, то Указ - кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз. Что за законы, к которым все время нужны бесконечные указы, дополнения, уточнения, инструкции? И поэтому появляются опять сомнения. Отсюда и пяти летний, в общем, бег на месте.
- Стоило ли возвращаться?
...Я повторяю и повторяю этот вопрос. Дома за ужином; в кабинете Любимова перед телевизором, показывающим схватки Ельцина- Полозкова; по дороге на вечер Эдисона Денисова... Всякий раз Ю. П. отвечает по-иному: то печально (с рюмкой в руке), то с сарказмом (слушая съезд), то грубо ругаясь (утопая в грязи перед памятником Чайковскому).
- Когда я увидел, как меня порезала смелая передача «Взгляд»... А ведь я очень мягко сказал, что литовцы - христиане и не следовало бы объявлять им ультиматум в канун Пасхи. На то, кажется, и Президентский совет, чтобы вовремя посоветовать.
- Вероятно, не сам «Взгляд» вырезал...
- У нас никогда виноватого не сыщешь. Все по-прежнему. Та же система пропусков, грубость, подозрительность. Меня не пускали в телецентр с израильским паспортом - это для них не документ.
- Вы из принципа отправились в Останкино с израильским паспортом? Наслушались про «Тель-Авидение»?
- Советский дома лежит, а с этим я езжу по всему миру - в ОВИРе толкаться не надо, визу просить не надо, бесконечные просьбы писать и месяцами ответа ждать - не надо.
- Русский художник ездит по израильскому паспорту?
- Это не ко мне. Это вы спросите в Верховном Совете у товарища Лукьянова - когда он собирается закон о выезде принять. Другие страны требовали, чтоб я попросил политического убежища. Только Израиль, ничего не требуя, сам гражданство предложил. А Солженицын мне потом сказал: «Это вас Бог надоумил избрать Иерусалим».
...В 1982-м Любимов заканчивал «Бориса Годунова». Казалось бы, Пушкин, русская классика- что может быть лояльнее? Ведь не Брехт, не Можаев, не Высоцкий. В постановку вмешался Брежнев. Взял да и умер. И не поймешь- то ли свинью подложил, то ли на руку сыграл. Но это происшествие актуализировало спектакль до неприличия. На престол генсека взошел Андропов. Ответственные товарищи, пришед на приемку спектакля, услышали (не исключено, что впервые в жизни): Вчерашний раб, татарин, зять Мал юты,
Зять палача и сам в душе палач.
Возьмет венец и бармы Мономаха...
Заткнув уши, втянув головы в плечи, министерские деятели в ужасе бежали из театра.
- Стоило возвращаться?
- Вернулся, а у вас тут исход. Вернулся один, а бегут десятки тысяч. От страха, от безнадежности, лжи - не знаю. Четыре года врали о Чернобыле - все чисто, все безопасно. За это время сотни тысяч уже заплатили здоровьем и еще заплатят смертями, бесплодием, детьми-уродами. Жертв - как на войне. И никто не виноват. И те же, кто врал, теперь «принимают меры». Они же врут, чтоб паек не потерять, чтоб сладко есть. И никто им не сказал: вы людоеды, подите вон со своих постов. Ведь это ложь не брежневская, о которой и слушать надоело, это ложь сегодняшняя. Опять властители обманывают народ. Ничего не меняется. Люди закупали остатки всего после доклада Рыжкова. У нас всегда бросаются на прилавки грудью, как Матросов на амбразуру. Жрать нечего, а куда танки деть - не знаем. Председатель Совмина раз в жизни сделал хорошее дело: загнал танки, никому не нужные,- так чуть не плакал потом.
- Вас заставляли ставить спектакли к съезду, к юбилею?
- Конечно. Говорили: если хотите работать - ставьте «Мать».
«МОЛЬЕР. Извольте... я, быть может, вам мало льстил? Я, быть может, мало ползал?.. Ваше величество, где же вы найдете такого другого блюдолиза, как Мольер?.. Но ведь из-за чего? Из-за «Тартюфа». Из-за этого унижался... Ненавижу королевскую тиранию!.. Что еще я должен сделать, чтобы доказать, что я червь?
- Я поставил «Мать». Они издевались, заставляли по 5-6-10 раз сдавать, запрещали, «Кузькин»» («Живой»».- А. М.) 21 год валялся, а ведь это не книга. Без конца заставляли вхолостую работать, при пустом зале для них играть, как - удельные князья. Это же очень унизительно. Но в то же время я испытывал гордость за актеров - они, зная, что запретят, играли абсолютно свободно и ничего не смягчали. Работали для искусства, для себя.
- Неужели до Фурцевой не доходило...
- До нее Зыкина доходила, когда они вместе закладывали, парились... Она ничего не поняла даже в «10 днях...», расспрашивала Жана Вилара: чего вы им интересуетесь? чего это так хлопают? чего они там увидели? Ей нравились кремлевские концерты во Дворце съездов - свои вкусы, взгляды, пайки, дачи... Они же к искусству не имеют отношения. Вообще искусство никому не нужно. Правителей оно всегда раздражает, не только коммунистов, но и фашистов, и феодалов. Китайские династии до нашей эры с музыкой боролись.
- «Кузькин» не Кант, не Гегель. Что тут не понять?
- Фурцева сказала: «Иностранцами ездить-шпионить никуда не надо - они тут увидят, что у нас творится». А ее помощник: «Даже если это
и было - этого не было, потому что нам это не надо».
- Она ж русская женщина - неужели не брало за душу?
- Она приличней Демичева была. Могла сама позвонить: «Ну что вы там с этим евреем (Якобсоном покойным)? Зачем он вам понадобился?!»» Они его не хотели пустить в Италию со мной спектакль ставить. Говорю: вам он тут не нравится, все на него доносы пишут, вот и пустите его выполнять партийное задание на благо Родины. К тому ж и Берлингуэр Брежнева просил. «Да берите вы вашего еврея и уезжайте быстрей!»» Мы и уехали. Он хоть перед смертью Италию увидел.
- Юрий Петрович, хотите, я вам «Молодую гвардию» почитаю?
- Роман? Но я же всю эту муру играл.
- Нет, журнал. Вас тут Куняев в диссиденты записал. «Сейчас судьба диссидентов семидесятых годов всячески героизируется. журналы наши заполнены подборками стихов Галича-Гинзбурга, Коржавина-Манделя, Бродского, Алешковского, страницами из Аксенова и Войновича, воспоминаниями о В. Некрасове. раздаются голоса о привлечении к ответственности различных чиновников, из-за которых вынуждены были остаться за границей Тарковский, Ростропович, Михалков-Кончаловский, Корчной, Неизвестный, Любимов. О них на глазах слагаются легенды, к их устам услужливыми телекомментаторами подносятся микрофоны, о них снимаются фильмы, и мы слышим: «Ах, невозможно было творить: зажим, репрессии; пришлось уехать, но мы все равно останемся деятелями русской культуры". Их судьбы то и дело сравниваются с судьбами Бунина и Шаляпина, Рахманинова и Набокова. Я думаю. что надо бы разобраться поглубже во всем этом потоке оценок и комментариев, потому что причины и цели «третьей», или, как ее еще называют, «еврейской». эмиграции были, как говорится, неоднозначными...»
- Я знаю - они меня и в евреи записали. Любимов - значит, Либерман. И Солженицына в свое время в Солженицеры записали. Таганку звали еврейским театром. Можаеву, Абрамову говорили: «Куда ты идешь, это же еврейский театр!» У меня много евреев артистов. Когда «Гамлета» послали на БИТЕФ в Югославию, то всех евреев не пустили. Смехова, Высоцкого... Сказали: «Введете новых». 16 человек не пускают, зато едет из КГБ куратор, которому фактически все подчиняются (он оформлялся как член коллектива). Я проснулся ночью и решил: не надо никого вводить и ехать, вдруг я не возьму первое место, они и скажут: «Вот вам Таганка вшивая, ничего и взять не могла».
Утром я иду к замминистра Попову. «Вам оказано... это ответственное задание... БИТЕФу 10 лет...» Я посмотрел, подождал, пока он окончит ораторствовать. Доложите своему шефу, что никого я вводить не буду, если хотите - вводите сами, вот вы прекрасно сыграете роль Полония, Демичев-министр - короля, ну а Гамлета выбирайте сами, вам виднее. Всего вам доброго. И вышел из кабинета. И никого не вводил. И все поехали. И «Гран-при» взяли.
- Стоило возвращаться?
- Ловлю себя на мысли, что уже не нужен этому театру. Еще «оттуда» писал Демидовой: это будет возвращение на пепелище. В одну реку нельзя войти дважды. К сожалению моему глубокому. Это мы видим и в масштабах страны... Я родился в 1917-м, 30 сентября,- успел до революции. Прожил тут всю жизнь, пока очередной мудрец из странного органа - Политбюро, не приходя в сознание, лишил меня того, чего невозможно лишить.
- Всегда ли вы держались такого образа мыслей? Испытывали ли вы иллюзии? Были ли обольщены режимом, идеей?
- Верил - нет. Одурманен - был. Мы с братом смели говорить отцу: «Правильно. папа, вас сажали. Вы отсталый тип».
- Павлики Морозовы.
- Нет, мы не доносили. Но представьте: бесконечная пропаганда - как мы растем, как «широко шагаем» - на улице, в школе, везде. А папа говорил: когда кончится это безобразие?
- Стоило возвращаться?
- 6 лет мне было. Школа. Я там учился с нулевого класса. Рядом церковь. В Кропоткинском переулке. Учительница: «Дети, давайте проголосуем: нам мешает эта церковь. Поднимите руки». И подняли. Я не поднял. На следующий день вызвали маму.
И вот теперь то же - с моим сыном. Приехал он из-за границы. Надо учиться. Показали ему школу. Понравилось? Нет. Почему? А почему висит один мужчина везде? Этот мужчина создал все. Он вам все создал, да? У вас повсюду так воняет туалетом, грязно. И почему-то все кричат, никто не слушает друг друга. Я у вас не хочу учиться.
Эта страна всех развратила. Под лозунгами труда и трудящихся тут никто не работает и презирают труд.
- А вы почему любите?
- Семейное. У меня дед трудился всю жизнь, отец тоже. Он увидел это безобразие сразу... 70 лет тянулось. И Николай Робертович Эрдман тоже ошибся. Уж такой умный человек. Сперва он печально говорил: «Ну я, к-конечно, ничего не увижу, но в-вы. Юра, может, что-нибудь и увидите». Потом, через несколько лет: «Юра, я д-должен вас огорчить, вы т-тоже ничего не увидите». Теперь я должен огорчить Президента: он тоже ничего не увидит.
- Спасибо. До свидания.
- Погодите. А почему у вас не платят даже эти вшивые рубли?
- За интервью?
- Да. На Западе за такое интервью заплатили бы минимум пару тысяч долларов, что по курсу здешнему - 40.000 рублей.
- Это не по курсу. Это по рынку.
- И я мог бы тут же их пожертвовать детям.
- Когда «Огонек» станет финансово независимым, мы сможем платить.
- «Покуда травка подрастет, лошадка с голоду помрет»,- помните Гамлета?
- Спасибо, Юрий Петрович, я ушел.
- Прекрасно.
...Мы пишем и пишем о том, что надо вернуть изгнанникам гражданство, надо извиниться. Но сделать это, вероятно, должны не журналы, а правительство. Однако оно уже года три как пропускает это мимо ушей. Видимо, занято.
Но пока мы говорим о возвращении изгнанников, а правительство о них молчит, из страны уезжают - нет, бегут сотни тысяч. И никто ничего не делает, чтобы их остановить. Разве что Верховный Совет в какой-то степени сдерживает исход, не принимая закона о выезде. А что будет, когда примет? Ведь в тот же день могут хлынуть миллионы. С той же «неожиданностью», как хлынули к прилавкам по команде Рыжкова.
И что- опять назовем миллионы граждан предателями Родины? Как назвали этой уголовной кличкой миллионы солдат, попавших в плен по той же причине - по бездарности неграмотного правительства?
А беглецы эти будут не худшие из сынов России, как не были худшими ее солдаты. Ведь покинут дом не придурки, не калеки, не старики, не больные, не чиновники - эти-то все останутся нам. Уйдут крепкие, деловые, грамотные, инициативные, честолюбивые и трудолюбивые - другим
там и не пробиться, райские кущи их там не ждут, на море дует ветер, язык чужой... и вообще дело не в Англии...
Кажется, вот-вот услышим начальственное: ничего, введете новых. Введем, конечно, никуда не денемся. Но хорошо ли будут делать дело люди, срочно введенные на роли ученых, врачей, изобретателей? Что будет с нами, если инструкторы, инспекторы, пропагандисты станут стоматологами, скрипачами, доярками - это ведь не Полония играть...
Я говорю со старым вспыльчивым человеком, повидавшим всякое и хлебнувшим всего - и у Берии «плясал», и с «коктейлем Молотова» (бутылка с зажигательной смесью) немецкие танки встречал, и с генсеками ссорился. Мучаю его неприятными вопросами, а он мучает меня, уходя - по его словам - от ответов, как боксер от ударов. И он прав. Ибо сколько можно притворяться, что спрашиваешь, и заставлять человека притворяться, будто он отвечает. Все всем известно, и надоело говорить, надоело прикидываться.
Театр в раздрызге, эйфория по поводу возвращения Мастера прошла, актеры не в форме, Мастеру не удается их сплотить. Жаль. Но что поделать - и страна в раздрызге, и общественная эйфория, увы, прошла, и мы все не в форме, и Президенту остается только мечтать о желанной консолидации.
Любимов поставил два десятка знаменитых спектаклей, он театральная эпоха, но он сделал бы в десять раз больше, если б не сдавал спектакли тупым, лживым, подлым шкурникам по 5-6-10 раз. Голландский фермер один кормит 113 человек. Наш - кое-как четверых. Голландец - вольный, наш - подконвойный. А разве художнику надо меньше свободы, чем пахарю?