Философ опять в ударе
Xoлмoгopoв:
Результатом же победы большевизма стало отчуждение от русской кухни уже не только элитариев, но и всей нации в целом. Натуральный кулинарный геноцид.
Формировалась искусственная бедность на постоянной грани голода. Царская Россия знала неурожаи и голодовки, но знала и урожаи, советский человек был полуголоден всегда - что уж тут говорить, если на пике брежневского благополучия одним из главных деликатесов новогоднего стола была рыбка-копчушка, громко прозванная «шпроты».
Уничтожались такие важнейшие предпосылки для существования русской кухни как общенациональный рынок, замененный централизованным снабженчески-плановым распределением, мелкоартельное производство выводившее рыбу, скот, масло на этот рынок в былые времена, индивидуальное хозяйство и собственность, которые только и позволяли делать припасы. О каких припасах в эпоху, начавшуюся с продотрядов, вообще могла идти речь?
Иными словами, убивались не просто конкретные рецепты и кулинарные традиции, убивались социально-экономические условия, создававшие возможность русской кухни. На замену ей пришел отстроенный товарищем Микояном советский индустриальный пищепром (см. чрезмерно апологетическую, но богатую материалом книгу Ирины Глущенко «Общепит. Микоян и советская кухня» М.: ИД ВШЭ, 2015). По большей части, он был скопирован с американского.
Некоторые микояновские индустриально-пищепромовские новшества отлично прижились и даже развились, как мороженое. Другие, вроде «сосисок» и «колбас» (нехватка коих и прикопала советскую власть) - стали рубцовой тканью, заменившей нормальную русскую пищу. Третьи, вроде намерения сталинского наркома ввести в русский обиход гамбургеры, ждали своего срока до самого наступления «нового капитализма».
Но главное, советский кулинарный канон, выстроенный при Микояне в «Книге о вкусной и здоровой пище», был нарочито денационализирован. По сути он представлял сниженную версию той самой космополитической кухни, которая так подвела русское дворянство и буржуазию. Если в этой кухне и было что-то национальное, то это было не русское. Особенно пышным цветом расцветали кавказская кухня, маркировавшаяся как новая пища цековских богов - много мяса, острота, вино, и украинская кухня, долженствующая маркировать положительное и приносящее выгоду и радость отличие украинского начала от русского.
В целом же советская кулинария плелась в хвосте у американского извода космополитической кухни, с тем лишь различием, что более низкая индустриальная база не давала возможности широко распространиться чудовищно-антикулинарным американским порошково-полуфабрикатным изобретениям. До конца существования СССР в советской кухне было еще много слишком натурального, недостаточно консервированного и переработанного.
Именно эта не от хорошей жизни сохранявшаяся архаичность и служит, по большей части, основой для неосоветских ностальгических воспоминаний. Наша память просто вытесняет неприятные воспоминания - о вкусе дваждыумершей продукции «рыбного дня» учрежденческих и вузовских столовых или о консистенции некоего «рагу», от коего выворачивало в детском саду не одного меня. Эта безысходность подменяется памятью о «простой хорошей пище» - вареной картошечке с лучком, играющей крупинками соли вобле, безыскусности ряженки. То есть как раз о сформированных атмосферой искусственной бедности предельно убогих вариантах бытования остатков старой русской кухни.
https://www.facebook.com/holmogorov.egor/posts/10215703456844953
Результатом же победы большевизма стало отчуждение от русской кухни уже не только элитариев, но и всей нации в целом. Натуральный кулинарный геноцид.
Формировалась искусственная бедность на постоянной грани голода. Царская Россия знала неурожаи и голодовки, но знала и урожаи, советский человек был полуголоден всегда - что уж тут говорить, если на пике брежневского благополучия одним из главных деликатесов новогоднего стола была рыбка-копчушка, громко прозванная «шпроты».
Уничтожались такие важнейшие предпосылки для существования русской кухни как общенациональный рынок, замененный централизованным снабженчески-плановым распределением, мелкоартельное производство выводившее рыбу, скот, масло на этот рынок в былые времена, индивидуальное хозяйство и собственность, которые только и позволяли делать припасы. О каких припасах в эпоху, начавшуюся с продотрядов, вообще могла идти речь?
Иными словами, убивались не просто конкретные рецепты и кулинарные традиции, убивались социально-экономические условия, создававшие возможность русской кухни. На замену ей пришел отстроенный товарищем Микояном советский индустриальный пищепром (см. чрезмерно апологетическую, но богатую материалом книгу Ирины Глущенко «Общепит. Микоян и советская кухня» М.: ИД ВШЭ, 2015). По большей части, он был скопирован с американского.
Некоторые микояновские индустриально-пищепромовские новшества отлично прижились и даже развились, как мороженое. Другие, вроде «сосисок» и «колбас» (нехватка коих и прикопала советскую власть) - стали рубцовой тканью, заменившей нормальную русскую пищу. Третьи, вроде намерения сталинского наркома ввести в русский обиход гамбургеры, ждали своего срока до самого наступления «нового капитализма».
Но главное, советский кулинарный канон, выстроенный при Микояне в «Книге о вкусной и здоровой пище», был нарочито денационализирован. По сути он представлял сниженную версию той самой космополитической кухни, которая так подвела русское дворянство и буржуазию. Если в этой кухне и было что-то национальное, то это было не русское. Особенно пышным цветом расцветали кавказская кухня, маркировавшаяся как новая пища цековских богов - много мяса, острота, вино, и украинская кухня, долженствующая маркировать положительное и приносящее выгоду и радость отличие украинского начала от русского.
В целом же советская кулинария плелась в хвосте у американского извода космополитической кухни, с тем лишь различием, что более низкая индустриальная база не давала возможности широко распространиться чудовищно-антикулинарным американским порошково-полуфабрикатным изобретениям. До конца существования СССР в советской кухне было еще много слишком натурального, недостаточно консервированного и переработанного.
Именно эта не от хорошей жизни сохранявшаяся архаичность и служит, по большей части, основой для неосоветских ностальгических воспоминаний. Наша память просто вытесняет неприятные воспоминания - о вкусе дваждыумершей продукции «рыбного дня» учрежденческих и вузовских столовых или о консистенции некоего «рагу», от коего выворачивало в детском саду не одного меня. Эта безысходность подменяется памятью о «простой хорошей пище» - вареной картошечке с лучком, играющей крупинками соли вобле, безыскусности ряженки. То есть как раз о сформированных атмосферой искусственной бедности предельно убогих вариантах бытования остатков старой русской кухни.
https://www.facebook.com/holmogorov.egor/posts/10215703456844953