Михаил Величко. Путешествия. Чукотка
Продолжаю помещать воспоминания геолога М.Величко о его жизни на Чукотке.
"Тридцать пятое и максимальное по географической протяженности из моих путешествий (около 12000 км), состоялось в сентябре 1958 года - от Москвы до поселка Эгвекинот Чукотского национального округа Магаданской области. Еще за 10 лет до нас, а тем более за 20, по этому маршруту массы граждан путешествовали, в основном, в принудительном порядке. Нами же он был пройден на основе свободного выбора. Конечно, каждым из участников нашего путешествия (Анисимов, Бекасов, Беневольский, Бессонова, Демьяненко, Михайлова и я) руководил свой мотив, но все объединились добровольно - не только общим местом назначения (Магадан, Северо-Восточное геологическое управление, или СВГУ), но и совместным отъездом туда.
Мне кажется, что наиболее философичный подход был у Толи Бекасова, который вычитал у какого-то мудрого турка, что первую треть жизни человек должен учиться, вторую - путешествовать, а третью - описывать свои путешествия. Дальше путешествовать, чем в те края, куда мы направлялись, было некуда.
Поезд до Хабаровска шел суток восемь. Мы перебивались пулей, глядением в окна, общением с попутчиками. Единомыслия среди нас не наблюдалось, но к Байкалу мы решили укрепить взаимную дружбу, выпив совместно в вагоне-ресторане шампанского. Остановившись на Слюдянке, оголтело выскочили из-за стола, чтобы успеть прикоснуться руками к озеру. Мчались через огороды и плетни, все время помня об укороченном сроке стоянки (поезд немного опаздывал). Поболтав руками в воде, успели в том же темпе как раз к отходу. В Хабаровске ознакомились, в основном, с баней и с каким-то общепитовским учреждением, где меню включало, в частности, салат из крабов, от которого мы не могли отказаться. Все дружно решили не лететь отсюда самолетом на Магадан, а ехать поездом в Находку.
Окрестности Находки поразили нас летней погодой и высокими округлыми сопками, поросшими непривычной для нас лесной растительностью типа джунглей заморских стран. Из тамошнего порта, еще вполне молодого, но уже очень внушительного, мы имели возможность отправиться в Магадан чуть ли не сразу, но, опять же дружно, решили подождать несколько дней комфортабельного дизель-электрохода "Ильич" (бывший "Герман Геринг"). Первую ночь мы провели в порту: сначала на полу, где расположилась масса и других людей, мы писали пулю, а потом мы с Толей устроились в каких-то матросских люльках на одном из стоявших у причалов катеров-буксиров. Любопытно, что когда мы играли на полу в преферанс, подошла пара милиционеров, которые довольно вежливо осведомились: "Ребята, вы не в очко играете?" Получив уверения, что не в очко, они сказали: "Ну, тогда, пожалуйста, играйте".
На следующий день мы поселились за пределами города, в поселке Екатериновка (?), некоем пересыльном пункте с бараками-гостиницами. Бухта Находка очень живописна, особенно левей Екатериновки (если смотреть с берега), у Сестринской скалы - остренькой и очень заметной сопочки прямо возле воды. Я всегда испытывал чувство собственной ущербности из-за неумения уверенно плавать и поэтому, отколовшись от коллектива, поехал купаться на другой пляж. Впервые увидел там морских звезд (медуз уже видел раньше, в Коктебеле), а также подводную лодку, шедшую вдали по бухте. Разговорами меня развлекал какой-то бывалый мужик, много работавший до этого "культурником" у заключенных. В другой день мы всем коллективом подались в сторону суши за Екатериновкой, где было невпроворот помидор на полузапущенных, никем не охранявшихся плантациях. На кудрявых густых деревьях неизвестного вида там можно было найти побеги дикого черного винограда, мелкого, но сладкого. Попадались живописные маленькие озерца, прятавшиеся возле торчащих из буйной зелени тех мест скал. Погода последней декады сентября стояла отменно-солнечная, как бы напоминая, что мы находимся где-то около параллели очень южного города Баку.
Наконец, мы погрузились на "Ильича", в свои вожделенные каюты 2-го класса, ниже которого мы опускаться не хотели, чтобы не лишать себя удовольствия редкостной морской прогулки пребыванием в трюмных отсеках, а еще выше подняться были не в состоянии, ибо деньги-"подъемные" у всех нас практически иссякли. Мы предчувствовали, что в тех местах, куда нас несет, как минимум, на три года, расслабиться в уюте и удобствах не придется. Поэтому старались "ловить кайф", пока можно.
Пока мы были сыты, и было солнце, и ослепительно режущее глаза своей синевой Японское море, даже если смотреть на него с борта корабля прямо вниз, отвесно, ощущение кайфа, действительно, было превосходным. Оно закончилось, когда мы прошли пролив Лаперуза, между южными рогами Сахалина, образующими залив Анива, и северным концом Хоккайдо. По-моему, тогда мы еще имели возможность, в последний раз, сопротивляться бешеным ценам корабельного ресторана, кормившего нас бараньими отбивными на косточке. Утро после этого оказалось сумрачным, вода вокруг стала водой Охотского моря, имевшей цвет отнюдь не лазури, а грязного кофе с небольшим количеством молока, а качка стала заметной и все нагнеталась. Когда она дошла до уровня 5-6 баллов (нам так объявили), стало не до развлечений. Хотелось лежать пластом на своей второклассной диванно-пружинной койке, довольно удобной при отсутствии ускорений, но создававшей в условиях качки такое впечатление для своего клиента, как будто он лежит на животе огромного бегемота, поднимающемся и опускающемся от его размеренного, бесперебойного, но крайне медленного дыхания: секунд 10-12 тебя вдавливает в этот живот, плотный и упругий, а потом столько же он поднимает тебя, выпираясь вверх выпуклым большим мячом. Поэтому процедура лежания быстро надоедала, как и всякая вынужденная мера. Вспоминалась меткая мысль Л.Н.Толстого о том, что можно три часа просидеть в самой неудобной позе, если знаешь, что в любой момент можешь сменить ее, но не вытерпишь и пяти минут, если тебе запрещают вытянуть ноги. И мы с Толей Бекасовым "вытягивали ноги" - выходили на палубу, где было не слишком уютно от зеленых физиономий других страдальцев, и шли на нос, зарывавшийся во встречные волны. Приняв на себя порцию соленых брызг, ускорявшуюся встречным ветром, Толя развлекал меня шуткой: "Ну и штормяга!"
Магадан показался утром после двух суток этой мороки. Вода была спокойна и сера. Над головой висели низкие туманные тучи того же цвета. Берег, разделявший обе стихии, приближался синевато-черный, ровный, отчаянно невыразительный. Бухта Нагаева оказалась едва заметной расселиной между поднимающимися метров на 40-60 сумрачными обрывами. Суша еще несколько дней качалась под нашими ногами, но приходилось, не обращая на это внимания, заниматься своим делом - оформлением на работу. Мы зашли в СВГУ, бывшее еще пару лет назад в ведомстве "Дальстроя" - гигантского учреждения, организовывавшего эксплуатацию сотен тысяч, если не миллионов, рабов победившего социализма, то есть тех, кого он безусловно победил.
Нас снабдили деньгами на пропитание и общежитием, а через пару дней мы, встретясь с каким-то начальником, выслушали и приняли предложенные нам варианты конкретного устройства, т.е. дальнейшего следования, уже из Магадана. Чукотская геологическая экспедиция с базой в поселке Эгвекинот была мной избрана, в основном, из тех соображений, что если заехал так далеко, то надо уж до конца ехать. Распределявший нас чиновник, правда, приврал, сказав, что в Эгвекиноте меня ждут не только "попутные поиски урана", но и электроразведка, т.е. моя профессия. Но я на него не в претензии. В Магадане у меня очень удачно получилось с переправкой в Эгвекинот трех десятков книжных бандеролей, не успевших дойти до Магадана из Москвы одновременно со мной. Оказалось достаточно оставить на почте соответствующее заявление, тогда как новая пересылка, в случае их получения в Магадане, обошлась бы в солидную сумму. Иной почты на Чукотку, кроме авиа, в конце сентября уже не было.
Толя Бекасов уезжал тоже на Чукотку, но в Певек. До отъезда мы с ним посетили как-то Магаданский драматический театр им.Горького, где некто Игорь Аптекарев, столичный пианист (а может, это был Павел Серебряков - не помню точно), давал концерт из популярных сонат Бетховена для фортепиано. Единственный раз я слышал тогда, как в концерте безбожно сбивается с музыкального текста профессиональный исполнитель. Громкий храп какого-то забулдыги из второго ряда партера, услышанный всеми, когда пианист убавил давящую все его ошибки громкость, был оценкой, соответствовавшей качеству игры.
Самолет до Анадыря, ИЛ-12, летел долго, с ночевкой, кажется в Гижиге. Было муторно от болтанки, особенно после съеденной мною, типичной для летчиков пищи - плитки шоколада. В Гижиге спали вповалку на раскладушках, выданных в аэропорту. Со мной все пытался наладить общение какой-то дегенеративный типчик. В Анадыре (аэропорт "Комбинат") пришлось долго ждать пересадки на местный рейс. Одну ночь перебивался без сна в крохотном здании аэропорта, две других - в комбинатовской гостинице типа грязноватой ночлежки. Уже при полной зиме, со снегом и морозом, переобувшись в самолете в валенки, я в начале октября приземлился в аэропорту "8-й километр" близ Эгвекинота.
Симпатичная девушка-болгарка, оператор аэродромной радиостанции, объяснила, как добраться до экспедиции в поселке. Оставив у нее свои два тяжелых чемодана, недавно специально приобретенных в ГУМе, я прибыл в бывшее здание следственной части Чукотстроя, одноэтажную крепость из андезита, где помещалась моя экспедиция. В одном из стоявших очень близко от нее двухэтажных домов мне предоставили жилье - в общей комнате площадью порядка 16 кв.м с двумя парнями, Геной Игнатьевым и Сашей Боженко, работавшими у нас техниками-геологами. Комната имела единственный недостаток - под ней была яма, из которой в пургу через доски пола сквозил морозный воздух. А яма была потому, что комната была устроена на месте бывшего общего туалета для жителей всего дома."
"Тридцать пятое и максимальное по географической протяженности из моих путешествий (около 12000 км), состоялось в сентябре 1958 года - от Москвы до поселка Эгвекинот Чукотского национального округа Магаданской области. Еще за 10 лет до нас, а тем более за 20, по этому маршруту массы граждан путешествовали, в основном, в принудительном порядке. Нами же он был пройден на основе свободного выбора. Конечно, каждым из участников нашего путешествия (Анисимов, Бекасов, Беневольский, Бессонова, Демьяненко, Михайлова и я) руководил свой мотив, но все объединились добровольно - не только общим местом назначения (Магадан, Северо-Восточное геологическое управление, или СВГУ), но и совместным отъездом туда.
Мне кажется, что наиболее философичный подход был у Толи Бекасова, который вычитал у какого-то мудрого турка, что первую треть жизни человек должен учиться, вторую - путешествовать, а третью - описывать свои путешествия. Дальше путешествовать, чем в те края, куда мы направлялись, было некуда.
Поезд до Хабаровска шел суток восемь. Мы перебивались пулей, глядением в окна, общением с попутчиками. Единомыслия среди нас не наблюдалось, но к Байкалу мы решили укрепить взаимную дружбу, выпив совместно в вагоне-ресторане шампанского. Остановившись на Слюдянке, оголтело выскочили из-за стола, чтобы успеть прикоснуться руками к озеру. Мчались через огороды и плетни, все время помня об укороченном сроке стоянки (поезд немного опаздывал). Поболтав руками в воде, успели в том же темпе как раз к отходу. В Хабаровске ознакомились, в основном, с баней и с каким-то общепитовским учреждением, где меню включало, в частности, салат из крабов, от которого мы не могли отказаться. Все дружно решили не лететь отсюда самолетом на Магадан, а ехать поездом в Находку.
Окрестности Находки поразили нас летней погодой и высокими округлыми сопками, поросшими непривычной для нас лесной растительностью типа джунглей заморских стран. Из тамошнего порта, еще вполне молодого, но уже очень внушительного, мы имели возможность отправиться в Магадан чуть ли не сразу, но, опять же дружно, решили подождать несколько дней комфортабельного дизель-электрохода "Ильич" (бывший "Герман Геринг"). Первую ночь мы провели в порту: сначала на полу, где расположилась масса и других людей, мы писали пулю, а потом мы с Толей устроились в каких-то матросских люльках на одном из стоявших у причалов катеров-буксиров. Любопытно, что когда мы играли на полу в преферанс, подошла пара милиционеров, которые довольно вежливо осведомились: "Ребята, вы не в очко играете?" Получив уверения, что не в очко, они сказали: "Ну, тогда, пожалуйста, играйте".
На следующий день мы поселились за пределами города, в поселке Екатериновка (?), некоем пересыльном пункте с бараками-гостиницами. Бухта Находка очень живописна, особенно левей Екатериновки (если смотреть с берега), у Сестринской скалы - остренькой и очень заметной сопочки прямо возле воды. Я всегда испытывал чувство собственной ущербности из-за неумения уверенно плавать и поэтому, отколовшись от коллектива, поехал купаться на другой пляж. Впервые увидел там морских звезд (медуз уже видел раньше, в Коктебеле), а также подводную лодку, шедшую вдали по бухте. Разговорами меня развлекал какой-то бывалый мужик, много работавший до этого "культурником" у заключенных. В другой день мы всем коллективом подались в сторону суши за Екатериновкой, где было невпроворот помидор на полузапущенных, никем не охранявшихся плантациях. На кудрявых густых деревьях неизвестного вида там можно было найти побеги дикого черного винограда, мелкого, но сладкого. Попадались живописные маленькие озерца, прятавшиеся возле торчащих из буйной зелени тех мест скал. Погода последней декады сентября стояла отменно-солнечная, как бы напоминая, что мы находимся где-то около параллели очень южного города Баку.
Наконец, мы погрузились на "Ильича", в свои вожделенные каюты 2-го класса, ниже которого мы опускаться не хотели, чтобы не лишать себя удовольствия редкостной морской прогулки пребыванием в трюмных отсеках, а еще выше подняться были не в состоянии, ибо деньги-"подъемные" у всех нас практически иссякли. Мы предчувствовали, что в тех местах, куда нас несет, как минимум, на три года, расслабиться в уюте и удобствах не придется. Поэтому старались "ловить кайф", пока можно.
Пока мы были сыты, и было солнце, и ослепительно режущее глаза своей синевой Японское море, даже если смотреть на него с борта корабля прямо вниз, отвесно, ощущение кайфа, действительно, было превосходным. Оно закончилось, когда мы прошли пролив Лаперуза, между южными рогами Сахалина, образующими залив Анива, и северным концом Хоккайдо. По-моему, тогда мы еще имели возможность, в последний раз, сопротивляться бешеным ценам корабельного ресторана, кормившего нас бараньими отбивными на косточке. Утро после этого оказалось сумрачным, вода вокруг стала водой Охотского моря, имевшей цвет отнюдь не лазури, а грязного кофе с небольшим количеством молока, а качка стала заметной и все нагнеталась. Когда она дошла до уровня 5-6 баллов (нам так объявили), стало не до развлечений. Хотелось лежать пластом на своей второклассной диванно-пружинной койке, довольно удобной при отсутствии ускорений, но создававшей в условиях качки такое впечатление для своего клиента, как будто он лежит на животе огромного бегемота, поднимающемся и опускающемся от его размеренного, бесперебойного, но крайне медленного дыхания: секунд 10-12 тебя вдавливает в этот живот, плотный и упругий, а потом столько же он поднимает тебя, выпираясь вверх выпуклым большим мячом. Поэтому процедура лежания быстро надоедала, как и всякая вынужденная мера. Вспоминалась меткая мысль Л.Н.Толстого о том, что можно три часа просидеть в самой неудобной позе, если знаешь, что в любой момент можешь сменить ее, но не вытерпишь и пяти минут, если тебе запрещают вытянуть ноги. И мы с Толей Бекасовым "вытягивали ноги" - выходили на палубу, где было не слишком уютно от зеленых физиономий других страдальцев, и шли на нос, зарывавшийся во встречные волны. Приняв на себя порцию соленых брызг, ускорявшуюся встречным ветром, Толя развлекал меня шуткой: "Ну и штормяга!"
Магадан показался утром после двух суток этой мороки. Вода была спокойна и сера. Над головой висели низкие туманные тучи того же цвета. Берег, разделявший обе стихии, приближался синевато-черный, ровный, отчаянно невыразительный. Бухта Нагаева оказалась едва заметной расселиной между поднимающимися метров на 40-60 сумрачными обрывами. Суша еще несколько дней качалась под нашими ногами, но приходилось, не обращая на это внимания, заниматься своим делом - оформлением на работу. Мы зашли в СВГУ, бывшее еще пару лет назад в ведомстве "Дальстроя" - гигантского учреждения, организовывавшего эксплуатацию сотен тысяч, если не миллионов, рабов победившего социализма, то есть тех, кого он безусловно победил.
Нас снабдили деньгами на пропитание и общежитием, а через пару дней мы, встретясь с каким-то начальником, выслушали и приняли предложенные нам варианты конкретного устройства, т.е. дальнейшего следования, уже из Магадана. Чукотская геологическая экспедиция с базой в поселке Эгвекинот была мной избрана, в основном, из тех соображений, что если заехал так далеко, то надо уж до конца ехать. Распределявший нас чиновник, правда, приврал, сказав, что в Эгвекиноте меня ждут не только "попутные поиски урана", но и электроразведка, т.е. моя профессия. Но я на него не в претензии. В Магадане у меня очень удачно получилось с переправкой в Эгвекинот трех десятков книжных бандеролей, не успевших дойти до Магадана из Москвы одновременно со мной. Оказалось достаточно оставить на почте соответствующее заявление, тогда как новая пересылка, в случае их получения в Магадане, обошлась бы в солидную сумму. Иной почты на Чукотку, кроме авиа, в конце сентября уже не было.
Толя Бекасов уезжал тоже на Чукотку, но в Певек. До отъезда мы с ним посетили как-то Магаданский драматический театр им.Горького, где некто Игорь Аптекарев, столичный пианист (а может, это был Павел Серебряков - не помню точно), давал концерт из популярных сонат Бетховена для фортепиано. Единственный раз я слышал тогда, как в концерте безбожно сбивается с музыкального текста профессиональный исполнитель. Громкий храп какого-то забулдыги из второго ряда партера, услышанный всеми, когда пианист убавил давящую все его ошибки громкость, был оценкой, соответствовавшей качеству игры.
Самолет до Анадыря, ИЛ-12, летел долго, с ночевкой, кажется в Гижиге. Было муторно от болтанки, особенно после съеденной мною, типичной для летчиков пищи - плитки шоколада. В Гижиге спали вповалку на раскладушках, выданных в аэропорту. Со мной все пытался наладить общение какой-то дегенеративный типчик. В Анадыре (аэропорт "Комбинат") пришлось долго ждать пересадки на местный рейс. Одну ночь перебивался без сна в крохотном здании аэропорта, две других - в комбинатовской гостинице типа грязноватой ночлежки. Уже при полной зиме, со снегом и морозом, переобувшись в самолете в валенки, я в начале октября приземлился в аэропорту "8-й километр" близ Эгвекинота.
Симпатичная девушка-болгарка, оператор аэродромной радиостанции, объяснила, как добраться до экспедиции в поселке. Оставив у нее свои два тяжелых чемодана, недавно специально приобретенных в ГУМе, я прибыл в бывшее здание следственной части Чукотстроя, одноэтажную крепость из андезита, где помещалась моя экспедиция. В одном из стоявших очень близко от нее двухэтажных домов мне предоставили жилье - в общей комнате площадью порядка 16 кв.м с двумя парнями, Геной Игнатьевым и Сашей Боженко, работавшими у нас техниками-геологами. Комната имела единственный недостаток - под ней была яма, из которой в пургу через доски пола сквозил морозный воздух. А яма была потому, что комната была устроена на месте бывшего общего туалета для жителей всего дома."