Поддержим юкосовцев!
Пост Леонида Невзлина nevzlin
В течение трех последних лет я постоянно отвечаю на одни и те же вопросы. Как все произошло, почему вы не смогли предвидеть развитие ситуации, как к этому относился Ходорковский… Ну, вот я и решился, в конце концов, оформить свои мысли на этот счет. К тому же сохранились кое-какие записи, которые я делал в свое время для себя. Чтобы ничего не забыть.
26 окт. 2003
Ночью - примерно в три часа по тель-авивскому времени - меня разбудил телефон. Человек из службы безопасности ЮКОСа сообщил, что МБХ только что был задержан в Новосибирске.
Сон с меня слетел - какой там сон. Потом все время были звонки - я узнал, как это было в Новосибирске, что МБХ перевезли в Москву, в здание прокуратуры, что еще включен телефон. Но я, конечно, не стал звонить, чтобы не мешать ему. Там уже работали адвокаты… Ближе к вечеру выяснилось, что ему предъявляют обвинения, не выпускают, и что все это серьезно.
За несколько часов до ареста Миша звонил мне сам. Я не мог знать, что его арестуют, а он, видимо, уже понимал. Или его предупредили, и он просто знал.
Сейчас понимаю, что он хотел или что-то передать, или попрощаться. Я пытался поговорить с ним конкретней, но он остановил меня: «Ты же понимаешь, по каким телефонам мы говорим. Не надо подробностей».
В общем, он сказал как-то странно, что у него в Нижнем или в Саратове (эту подробность я не запомнил) - пересадка на Новосибирск, но почему-то самолет не дают, задерживают. Теперь понятно, почему задержали - готовили встречу в Новосибирске. Он еще что-то говорил, но, как мне показалось, не очень продуманное или существенное. И когда я пытался что-то уточнить, он меня обрывал. Наверное, все-таки звонил прощаться, потому что я не могу вспомнить, чтобы там были какие-то просьбы или поручения. Скорее рассуждения.
27 окт. 2003
Позвонил человек от МБХ. Сказал, что Мишу, видимо, закрыли надолго. Передал от него, чтобы я не возвращался.
В такую тяжелую минуту он не забыл и обо мне.
Все ясно. Если они так поступили с МБХ, то рано или поздно и я дождусь обвинений.
Я приехал в Израиль 12 августа 2003 года. У меня на руках была командировка Министерства образования и отпуск за свой счет. Жизнь сложилась так, что, не обладая учеными степенями, я стал ректором РГГУ. Теперь необходимо было восполнить этот пробел в биографии. Я выбрал философскую тему, заявил ее в Академию наук и получил предварительную дату защиты кандидатской диссертации. Израиль представлялся мне идеальным местом для уединенной научной работы.
В отличие от других стран в Израиле я уже давно не чувствовал себя туристом. Ездил сюда часто, начиная с 1991 года. Особенно часто - в бытность свою президентом Российского еврейского конгресса. Останавливался всегда в Герцлии, в Дан Акадии - это место было для меня наиболее комфортным. Тем более что с персоналом гостиницы - кстати, практически неизменным - я был знаком на протяжении 15 лет.
Вот и в 2003-ем я снял удобный номер - кабинет и спальня. Расположился, установил компьютер и начал работать над планом, который у меня уже был. Я люблю писать по методу раскручивающейся спирали. Нанизываешь мысли, цитаты на уже продуманные разделы - легче сконцентрироваться и на общем, и на частном.
Тема моей диссертации - немецкая философия 18-19-го веков и ее влияние на русскую философскую мысль - была выбрана с учетом дальнейшего ее развития. В докторской я планировал перейти к 20-му веку и поговорить о русском и западном либерализме. Меня всегда интересовали схожесть и различия в подходах русской и зарубежной интеллигенции к понятию свобода. Короче говоря, работа меня увлекала.
Я продолжал общее руководство университетом - по телефону, через проректоров, которые мне регулярно звонили. Разумеется, интересовался делом ЮКОСа, но, откровенно говоря, не особенно беспокоился. Все были там, Ходорковский руководил компанией. Да и во мне они не особо нуждались - я все-таки акционер, а не менеджер.
Собирался вернуться в Москву к середине ноября, защититься, продолжить работу в университете. Впрочем, уже тогда я планировал получить израильское гражданство, снять более постоянное жилье и, оставаясь ректором РГГУ, комфортно жить на две страны. С женой мы практически разошлись. Ничего меня не обременяло, и такой вот расклад устроил бы меня идеально.
Наверное, поэтому я понял, что привычного курортного, «пляжного» Израиля мне уже мало. Захотелось почувствовать себя израильтянином. И я стал искать другое, менее курортное жилье. Долго колебался между Тель-Авивом и Иерусалимом. В итоге нашел, по-моему, идеальное решение: Яффо - своего рода Иерусалим у моря. После недолгих поисков снял на 3 месяца уютную квартирку в жилом комплексе «Андромеда».
У меня отлично пошла работа. Я много читал, вечерами гулял вдоль длинной набережной до Тель-Авива. И мне было хорошо и спокойно. Это был последний ровный период в моей жизни перед началом этого кошмара.
Ходорковский приезжал ко мне дважды - в августе и в сентябре. Все время уходил от вопросов, что и как будет, если его арестуют или задержат, почему он не уезжает. Не хотел эту тему обсуждать. Даже когда я пытался выяснить какие-то деловые моменты - как, собственно, дела вести, если что-то случится - он на разговор не шел. Я говорил ему, что лучше переждать этот период за границей - в Штатах или где-нибудь еще. Но Миша все время твердил: «Мой дом там. Я ничего не боюсь».
Я, наверное, вижу жизнь не так, как Ходорковский. Всегда считал, что эти люди могут все и пойдут на все. Если они примут решение, у которого нет обратного хода, - такое, как арест, - то дальше упрутся рогом и будут доказывать свою правоту. Этого нельзя было допустить. Нельзя было доводить их до ареста Ходорковского. Ему все-таки стоило уехать и продолжать сделку по слиянию с «Сибнефтью» и с американцами. Тогда переговоры с Кремлем имели бы смысл. Думаю, мы бы сумели добиться освобождения Алексея Пичугина и Платона Лебедева, которые к тому времени уже сидели. В конечном итоге, отдали бы компанию, если им так уж приспичило ее отобрать. По подобной схеме уже проходили и Гусинский, и Березовский, и Голдовский.
Если бы Ходорковский не стал заложником, если бы мы были вместе, наше сопротивление было бы несравненно мощнее.
Но случилось иначе. После ареста Кремль не выказал ни малейшей заинтересованности в переговорах. Стало понятно, что они не успокоятся, пока все, что можно не заберут, и всех, кто мешает, не посадят. Двойственность исчезла. Появилась определенность. И я начал думать о том, как строить теперь свою жизнь.
Первое: совершенно понятно было, что я получаю израильское гражданство и не возвращаюсь обратно, несмотря на отсутствие обвинений. Я знаю сталинский принцип: есть человек - есть проблема, нет человека - нет проблемы. Если бы я там появился, то, скорее всего, сразу был бы арестован: если уж начальник объявлен преступником, то его «вину» надо подкрепить преступностью подчиненных.
Второе: решить, как быть с детьми и с родителями. Позаботиться о друзьях и о сотрудниках, которым, судя по развитию событий, тоже стоит покинуть страну.
Третье: понять, что делать с Университетом. Продлевать ли отпуск, пока все это в ту или иную сторону не рассосется, уходить самому или ждать предложения от Министерства образования или от Администрации Президента. Стало совершенно бессмысленно торопиться с диссертацией, да, честно говоря, и желание заниматься этим пропало.
Четвертое: осознавать себя в новой реальности. Все мои надежды и планы теперь казались смешными и наивными. Надо было с чистого листа разобраться, как жить, действовать, чем я могу повлиять на сложившуюся ситуацию.
Впрочем, тогда, в октябре я абсолютно не представлял себе, что весь этот беспредел настолько затянется. Не думал, что МБХ закроют в предварительном заключении, когда легко можно было выпустить под залог или держать под домашним арестом. Даже в самых диких фантазиях не мог предположить, что его посадят на такой серьезный срок. В свое время я осуждал иллюзии Ходорковского. Но теперь понимаю, что и сам не отдавал себе отчет в реальном положении вещей.
К тому же ситуация сложилась беспрецедентная. Во всех предыдущих историях с судебными манипуляциями речь шла о внутренних кремлевских разборках. Неугодными становились партнеры, которые, по мнению власти, требовали непомерную плату за свою поддержку. Ходорковский не участвовал ни в выдвижении Путина на президентство, ни в других манипуляциях Кремля. Он не имел прямого отношения к непосредственному окружению президента.
С Мишей было иначе. Он глядел и думал вперед. Вкладывался в построение гражданского общества, в воспитание молодежи, в развитие образовательных структур. Его успешные передовые проекты стали влиять на умы. Это его влияние, судя по всему, раздражало и не устраивало Кремль. Здесь он перегнул палку. Им ведь люди нужны как стадо, голосующее по команде сверху. Теперь это ясно любому разумному человеку. А на тот момент Путин выступал как антикоммунист и демократ. Не представлялось реальным, что он пойдет на всеобщий передел, потому что тогда придется отказаться от всего достигнутого ранее, объявить национализацию, возврат к социалистическим порядкам. Казалось, что это невозможно.
Вот и Ходорковский не хотел замечать, что Кремль остался далеко позади, гораздо ближе к советскому времени. В этом-то, на мой взгляд, и заключалась причина его безрассудности. Он очень серьезно рисковал в своих попытках двинуть страну вперед. Но, видимо, даже вообразить себе не мог, насколько велик этот риск. Собственно, его арест и вообще вся история разграбления ЮКОСа превратили умозрительные рассуждения в ощутимую реальность. Стало ясно, что инстинкт самосохранения для власти Путина - превыше всего. И уж точно важнее благосостояния страны.
Сейчас я получаю сведения о Мише от людей, которые его навещают. Некоторым из них я склонен доверять. Зная его характер, легко понять, насколько ему тяжело в неволе. Но в последнее время он, слава Б-гу, неплохо держится. Лучше себя чувствует, более активен и работоспособен. Выписывает порядка 100 единиц периодики, получает много книг, изучает курсы истории, философии. Серьезно увлекся поэзией. При этом очень беспокоится, что получаемая им информация недостаточна для объективного восприятия реальности.
Окружение Ходорковского все еще питает надежду договориться с Путиным, прекратить это бессмысленное содержание решением сверху. В этом контексте моя позиция, вероятно, выглядит вредной. Но я не верю в возможность договоренностей с «добрым» царем-батюшкой. Да и разговаривать с нами уже давно никто не желает. Так что после ареста осталось только бороться. Бороться за освобождение, последовательно разъясняя на Западе и в России реальное положение вещей.
В течение трех последних лет я постоянно отвечаю на одни и те же вопросы. Как все произошло, почему вы не смогли предвидеть развитие ситуации, как к этому относился Ходорковский… Ну, вот я и решился, в конце концов, оформить свои мысли на этот счет. К тому же сохранились кое-какие записи, которые я делал в свое время для себя. Чтобы ничего не забыть.
26 окт. 2003
Ночью - примерно в три часа по тель-авивскому времени - меня разбудил телефон. Человек из службы безопасности ЮКОСа сообщил, что МБХ только что был задержан в Новосибирске.
Сон с меня слетел - какой там сон. Потом все время были звонки - я узнал, как это было в Новосибирске, что МБХ перевезли в Москву, в здание прокуратуры, что еще включен телефон. Но я, конечно, не стал звонить, чтобы не мешать ему. Там уже работали адвокаты… Ближе к вечеру выяснилось, что ему предъявляют обвинения, не выпускают, и что все это серьезно.
За несколько часов до ареста Миша звонил мне сам. Я не мог знать, что его арестуют, а он, видимо, уже понимал. Или его предупредили, и он просто знал.
Сейчас понимаю, что он хотел или что-то передать, или попрощаться. Я пытался поговорить с ним конкретней, но он остановил меня: «Ты же понимаешь, по каким телефонам мы говорим. Не надо подробностей».
В общем, он сказал как-то странно, что у него в Нижнем или в Саратове (эту подробность я не запомнил) - пересадка на Новосибирск, но почему-то самолет не дают, задерживают. Теперь понятно, почему задержали - готовили встречу в Новосибирске. Он еще что-то говорил, но, как мне показалось, не очень продуманное или существенное. И когда я пытался что-то уточнить, он меня обрывал. Наверное, все-таки звонил прощаться, потому что я не могу вспомнить, чтобы там были какие-то просьбы или поручения. Скорее рассуждения.
27 окт. 2003
Позвонил человек от МБХ. Сказал, что Мишу, видимо, закрыли надолго. Передал от него, чтобы я не возвращался.
В такую тяжелую минуту он не забыл и обо мне.
Все ясно. Если они так поступили с МБХ, то рано или поздно и я дождусь обвинений.
Я приехал в Израиль 12 августа 2003 года. У меня на руках была командировка Министерства образования и отпуск за свой счет. Жизнь сложилась так, что, не обладая учеными степенями, я стал ректором РГГУ. Теперь необходимо было восполнить этот пробел в биографии. Я выбрал философскую тему, заявил ее в Академию наук и получил предварительную дату защиты кандидатской диссертации. Израиль представлялся мне идеальным местом для уединенной научной работы.
В отличие от других стран в Израиле я уже давно не чувствовал себя туристом. Ездил сюда часто, начиная с 1991 года. Особенно часто - в бытность свою президентом Российского еврейского конгресса. Останавливался всегда в Герцлии, в Дан Акадии - это место было для меня наиболее комфортным. Тем более что с персоналом гостиницы - кстати, практически неизменным - я был знаком на протяжении 15 лет.
Вот и в 2003-ем я снял удобный номер - кабинет и спальня. Расположился, установил компьютер и начал работать над планом, который у меня уже был. Я люблю писать по методу раскручивающейся спирали. Нанизываешь мысли, цитаты на уже продуманные разделы - легче сконцентрироваться и на общем, и на частном.
Тема моей диссертации - немецкая философия 18-19-го веков и ее влияние на русскую философскую мысль - была выбрана с учетом дальнейшего ее развития. В докторской я планировал перейти к 20-му веку и поговорить о русском и западном либерализме. Меня всегда интересовали схожесть и различия в подходах русской и зарубежной интеллигенции к понятию свобода. Короче говоря, работа меня увлекала.
Я продолжал общее руководство университетом - по телефону, через проректоров, которые мне регулярно звонили. Разумеется, интересовался делом ЮКОСа, но, откровенно говоря, не особенно беспокоился. Все были там, Ходорковский руководил компанией. Да и во мне они не особо нуждались - я все-таки акционер, а не менеджер.
Собирался вернуться в Москву к середине ноября, защититься, продолжить работу в университете. Впрочем, уже тогда я планировал получить израильское гражданство, снять более постоянное жилье и, оставаясь ректором РГГУ, комфортно жить на две страны. С женой мы практически разошлись. Ничего меня не обременяло, и такой вот расклад устроил бы меня идеально.
Наверное, поэтому я понял, что привычного курортного, «пляжного» Израиля мне уже мало. Захотелось почувствовать себя израильтянином. И я стал искать другое, менее курортное жилье. Долго колебался между Тель-Авивом и Иерусалимом. В итоге нашел, по-моему, идеальное решение: Яффо - своего рода Иерусалим у моря. После недолгих поисков снял на 3 месяца уютную квартирку в жилом комплексе «Андромеда».
У меня отлично пошла работа. Я много читал, вечерами гулял вдоль длинной набережной до Тель-Авива. И мне было хорошо и спокойно. Это был последний ровный период в моей жизни перед началом этого кошмара.
Ходорковский приезжал ко мне дважды - в августе и в сентябре. Все время уходил от вопросов, что и как будет, если его арестуют или задержат, почему он не уезжает. Не хотел эту тему обсуждать. Даже когда я пытался выяснить какие-то деловые моменты - как, собственно, дела вести, если что-то случится - он на разговор не шел. Я говорил ему, что лучше переждать этот период за границей - в Штатах или где-нибудь еще. Но Миша все время твердил: «Мой дом там. Я ничего не боюсь».
Я, наверное, вижу жизнь не так, как Ходорковский. Всегда считал, что эти люди могут все и пойдут на все. Если они примут решение, у которого нет обратного хода, - такое, как арест, - то дальше упрутся рогом и будут доказывать свою правоту. Этого нельзя было допустить. Нельзя было доводить их до ареста Ходорковского. Ему все-таки стоило уехать и продолжать сделку по слиянию с «Сибнефтью» и с американцами. Тогда переговоры с Кремлем имели бы смысл. Думаю, мы бы сумели добиться освобождения Алексея Пичугина и Платона Лебедева, которые к тому времени уже сидели. В конечном итоге, отдали бы компанию, если им так уж приспичило ее отобрать. По подобной схеме уже проходили и Гусинский, и Березовский, и Голдовский.
Если бы Ходорковский не стал заложником, если бы мы были вместе, наше сопротивление было бы несравненно мощнее.
Но случилось иначе. После ареста Кремль не выказал ни малейшей заинтересованности в переговорах. Стало понятно, что они не успокоятся, пока все, что можно не заберут, и всех, кто мешает, не посадят. Двойственность исчезла. Появилась определенность. И я начал думать о том, как строить теперь свою жизнь.
Первое: совершенно понятно было, что я получаю израильское гражданство и не возвращаюсь обратно, несмотря на отсутствие обвинений. Я знаю сталинский принцип: есть человек - есть проблема, нет человека - нет проблемы. Если бы я там появился, то, скорее всего, сразу был бы арестован: если уж начальник объявлен преступником, то его «вину» надо подкрепить преступностью подчиненных.
Второе: решить, как быть с детьми и с родителями. Позаботиться о друзьях и о сотрудниках, которым, судя по развитию событий, тоже стоит покинуть страну.
Третье: понять, что делать с Университетом. Продлевать ли отпуск, пока все это в ту или иную сторону не рассосется, уходить самому или ждать предложения от Министерства образования или от Администрации Президента. Стало совершенно бессмысленно торопиться с диссертацией, да, честно говоря, и желание заниматься этим пропало.
Четвертое: осознавать себя в новой реальности. Все мои надежды и планы теперь казались смешными и наивными. Надо было с чистого листа разобраться, как жить, действовать, чем я могу повлиять на сложившуюся ситуацию.
Впрочем, тогда, в октябре я абсолютно не представлял себе, что весь этот беспредел настолько затянется. Не думал, что МБХ закроют в предварительном заключении, когда легко можно было выпустить под залог или держать под домашним арестом. Даже в самых диких фантазиях не мог предположить, что его посадят на такой серьезный срок. В свое время я осуждал иллюзии Ходорковского. Но теперь понимаю, что и сам не отдавал себе отчет в реальном положении вещей.
К тому же ситуация сложилась беспрецедентная. Во всех предыдущих историях с судебными манипуляциями речь шла о внутренних кремлевских разборках. Неугодными становились партнеры, которые, по мнению власти, требовали непомерную плату за свою поддержку. Ходорковский не участвовал ни в выдвижении Путина на президентство, ни в других манипуляциях Кремля. Он не имел прямого отношения к непосредственному окружению президента.
С Мишей было иначе. Он глядел и думал вперед. Вкладывался в построение гражданского общества, в воспитание молодежи, в развитие образовательных структур. Его успешные передовые проекты стали влиять на умы. Это его влияние, судя по всему, раздражало и не устраивало Кремль. Здесь он перегнул палку. Им ведь люди нужны как стадо, голосующее по команде сверху. Теперь это ясно любому разумному человеку. А на тот момент Путин выступал как антикоммунист и демократ. Не представлялось реальным, что он пойдет на всеобщий передел, потому что тогда придется отказаться от всего достигнутого ранее, объявить национализацию, возврат к социалистическим порядкам. Казалось, что это невозможно.
Вот и Ходорковский не хотел замечать, что Кремль остался далеко позади, гораздо ближе к советскому времени. В этом-то, на мой взгляд, и заключалась причина его безрассудности. Он очень серьезно рисковал в своих попытках двинуть страну вперед. Но, видимо, даже вообразить себе не мог, насколько велик этот риск. Собственно, его арест и вообще вся история разграбления ЮКОСа превратили умозрительные рассуждения в ощутимую реальность. Стало ясно, что инстинкт самосохранения для власти Путина - превыше всего. И уж точно важнее благосостояния страны.
Сейчас я получаю сведения о Мише от людей, которые его навещают. Некоторым из них я склонен доверять. Зная его характер, легко понять, насколько ему тяжело в неволе. Но в последнее время он, слава Б-гу, неплохо держится. Лучше себя чувствует, более активен и работоспособен. Выписывает порядка 100 единиц периодики, получает много книг, изучает курсы истории, философии. Серьезно увлекся поэзией. При этом очень беспокоится, что получаемая им информация недостаточна для объективного восприятия реальности.
Окружение Ходорковского все еще питает надежду договориться с Путиным, прекратить это бессмысленное содержание решением сверху. В этом контексте моя позиция, вероятно, выглядит вредной. Но я не верю в возможность договоренностей с «добрым» царем-батюшкой. Да и разговаривать с нами уже давно никто не желает. Так что после ареста осталось только бороться. Бороться за освобождение, последовательно разъясняя на Западе и в России реальное положение вещей.