Накануне 30-летия автор текста размышляет обо всем, что не сможет объяснить своим будущим детям.
Статья взята ОТСЮДА. Зайдите, почитайте - очень интересные вещи человек пишет, не пожалеете. А теперь - статья:
Мне казалось, что так не бывает. Взрослея, я часто слышал от родителей эти истории: как в их молодости западную музыку можно было послушать только один час в неделю на Ленинградском радио, как джинсы были символом статуса, а дефицитный журнал «Иностранная литература» - проводником в совершенно незнакомую жизнь. Мы вместе смеялись: они из-за того, что никто, кроме ровесников, не сможет их понять. Я - радуясь тому, что живу в другое время. А потом, где-то после 25-ти, ты встречаешься со своими друзьями и кто-то из компании вспоминает забавный случай из детства. И вдруг оказывается, что значительная часть уже твоей жизни совершенно непонятна тем, кто младше даже на пять лет. Хуже того: эти люди тоже рады, что не жили в твое время.
Я очень хорошо помню, когда впервые испытал ощущение эйфории, которое смогу объяснить только своим ровесникам. Мне было двенадцать, к родителям зашел их друг и хвастливо выложил на стол кнопочный аппарат размером с удлинитель. «Телефон-пейджер, - объявил он тоном конферансье. - Умеет не только получать, но и посылать сообщения!». В тот день я узнал, что у настоящего волшебства есть имя и оно почему-то похоже на сигнал бедствия: SMS (моему папе потребовалось несколько лет, чтобы отучиться говорить «эсмээска»). Все эти моменты, когда я, гораздо позднее, пытался упихнуть в 160 знаков (ведь нельзя же было отправить больше за один раз!) очередное сообщение друзьям, были, без всяких скидок, одними из самых волнительных в моей тинейджерской жизни. Мне нравилось мысленно переживать вместе с получателем свои собственные эмоции снова и снова. Я с трепетом ждал, когда экран телефона загорится зеленым, а в уголке появится значок конверта. А потом неизбежно наступало время агонии, когда нужно было выбрать что же удалить - ведь память входящих сообщений вмещала лишь двадцать штук. Вся эта магия испарилась с появлением социальных сетей: фотографии и статусы выставили напоказ каждую перемену настроения собеседника и безнадежно разрушили хрупкую романтику переписки. Вероятно, примерно то же чувствовали люди в начале 30-х, уверенные в том, что появление звука уничтожило настоящий кинематограф.
Второй раз это случилось в 17. Мой университетский друг оказался счастливым обладателем «выделенной линии». Что это такое не понимал, кажется, даже он сам, но одно я знал точно: с его помощью из интернета теперь можно было скачивать музыкальные альбомы и фильмы. Целиком! В то время каждый выход в интернет был маленькой победой над бездушным компьютером. Подключение модема напоминало изощренную пытку звуком, и к моменту, когда ты, наконец, заходил в сеть, от изнурительного ожидания уже ничего не хотелось смотреть. Помню, как я однажды купил карточку с доступом сразу на три часа, пригласив друга посмотреть клип группы Oasis. После многочасовой медитации на неуверенно скачущую полоску загрузки, мы уселись перед экраном, и я театральным жестом запустил видео. Мы наслаждались им ровно сорок секунд - столько скачалось за три часа. Смогу ли я объяснить все это сегодняшним первокурсникам, которые в раздражении покидают кафе «потому что тут медленный Wi-Fi»?
В последний раз я испытал уже знакомое чувство несколько лет назад, когда поднес телефон с включенным Shazam к музыкальной колонке и через несколько секунд - о чудо - на экране возникло название песни и исполнителя. Для того чтобы узнать все это, в детстве мне бы потребовалась неделя молитв о том, чтобы по радио повторили записанную на аудиокассету песню, а диджей нормально выговорил имя исполнителя. Потому что обычно еще неделя уходила на то, чтобы понять: таинственный «Гифсиворт» на самом деле не кто иной, как Дэйв Стюарт. Впрочем, были и другие вещи, которые навсегда стали частью забытой истории моего поколения. Например, я никогда не смогу до конца объяснить своим будущим детям, что такое «тамагочи» и почему из-за смерти заточённого в дешевый пластик виртуального зверька японский школьник выбросился из окна.
Из всего, что я прочитал у не самого выдающегося американского романиста Чака Паланика, мне врезалась в память лишь одна фраза: «Каждое поколение хочет быть последним». Когда мой возраст укладывался в два десятилетия, она идеально объяснила мне, почему я так боялся детей. Это ежедневное напоминание о том, что кто-то будет после тебя, что и ты сам можешь превратиться в своих родителей, какими ты воспринимал их в 17: лицемерных и вышедших в тираж людей, которые подстроились под систему и живут своими безнадежно нелепыми жизнями. Как можно это принять, когда ты в одиночку борешься с этим миром и флиртуешь с мыслями о том, что ты тоже - часть «очередного потерянного поколения» X, Y, Z (подставьте любую букву алфавита)?
Но вот сейчас я думаю, что тридцать лет - хороший возраст для примирения с этой банальной мыслью, что однажды любой из нас будет со скрипом вписываться в этот постоянно и неизбежно меняющийся современный мир. Потому что у нас навсегда останутся воспоминания, которые можно будет разделить с ровесниками - и никем другим. Эти прекрасные невидимые узы из одинаково любимых песен, смешных переживаний и опыта, по которому мы когда-нибудь будем судить о самих себе.
Автор: Александр Мурашев.
Мне казалось, что так не бывает. Взрослея, я часто слышал от родителей эти истории: как в их молодости западную музыку можно было послушать только один час в неделю на Ленинградском радио, как джинсы были символом статуса, а дефицитный журнал «Иностранная литература» - проводником в совершенно незнакомую жизнь. Мы вместе смеялись: они из-за того, что никто, кроме ровесников, не сможет их понять. Я - радуясь тому, что живу в другое время. А потом, где-то после 25-ти, ты встречаешься со своими друзьями и кто-то из компании вспоминает забавный случай из детства. И вдруг оказывается, что значительная часть уже твоей жизни совершенно непонятна тем, кто младше даже на пять лет. Хуже того: эти люди тоже рады, что не жили в твое время.
Я очень хорошо помню, когда впервые испытал ощущение эйфории, которое смогу объяснить только своим ровесникам. Мне было двенадцать, к родителям зашел их друг и хвастливо выложил на стол кнопочный аппарат размером с удлинитель. «Телефон-пейджер, - объявил он тоном конферансье. - Умеет не только получать, но и посылать сообщения!». В тот день я узнал, что у настоящего волшебства есть имя и оно почему-то похоже на сигнал бедствия: SMS (моему папе потребовалось несколько лет, чтобы отучиться говорить «эсмээска»). Все эти моменты, когда я, гораздо позднее, пытался упихнуть в 160 знаков (ведь нельзя же было отправить больше за один раз!) очередное сообщение друзьям, были, без всяких скидок, одними из самых волнительных в моей тинейджерской жизни. Мне нравилось мысленно переживать вместе с получателем свои собственные эмоции снова и снова. Я с трепетом ждал, когда экран телефона загорится зеленым, а в уголке появится значок конверта. А потом неизбежно наступало время агонии, когда нужно было выбрать что же удалить - ведь память входящих сообщений вмещала лишь двадцать штук. Вся эта магия испарилась с появлением социальных сетей: фотографии и статусы выставили напоказ каждую перемену настроения собеседника и безнадежно разрушили хрупкую романтику переписки. Вероятно, примерно то же чувствовали люди в начале 30-х, уверенные в том, что появление звука уничтожило настоящий кинематограф.
Второй раз это случилось в 17. Мой университетский друг оказался счастливым обладателем «выделенной линии». Что это такое не понимал, кажется, даже он сам, но одно я знал точно: с его помощью из интернета теперь можно было скачивать музыкальные альбомы и фильмы. Целиком! В то время каждый выход в интернет был маленькой победой над бездушным компьютером. Подключение модема напоминало изощренную пытку звуком, и к моменту, когда ты, наконец, заходил в сеть, от изнурительного ожидания уже ничего не хотелось смотреть. Помню, как я однажды купил карточку с доступом сразу на три часа, пригласив друга посмотреть клип группы Oasis. После многочасовой медитации на неуверенно скачущую полоску загрузки, мы уселись перед экраном, и я театральным жестом запустил видео. Мы наслаждались им ровно сорок секунд - столько скачалось за три часа. Смогу ли я объяснить все это сегодняшним первокурсникам, которые в раздражении покидают кафе «потому что тут медленный Wi-Fi»?
В последний раз я испытал уже знакомое чувство несколько лет назад, когда поднес телефон с включенным Shazam к музыкальной колонке и через несколько секунд - о чудо - на экране возникло название песни и исполнителя. Для того чтобы узнать все это, в детстве мне бы потребовалась неделя молитв о том, чтобы по радио повторили записанную на аудиокассету песню, а диджей нормально выговорил имя исполнителя. Потому что обычно еще неделя уходила на то, чтобы понять: таинственный «Гифсиворт» на самом деле не кто иной, как Дэйв Стюарт. Впрочем, были и другие вещи, которые навсегда стали частью забытой истории моего поколения. Например, я никогда не смогу до конца объяснить своим будущим детям, что такое «тамагочи» и почему из-за смерти заточённого в дешевый пластик виртуального зверька японский школьник выбросился из окна.
Из всего, что я прочитал у не самого выдающегося американского романиста Чака Паланика, мне врезалась в память лишь одна фраза: «Каждое поколение хочет быть последним». Когда мой возраст укладывался в два десятилетия, она идеально объяснила мне, почему я так боялся детей. Это ежедневное напоминание о том, что кто-то будет после тебя, что и ты сам можешь превратиться в своих родителей, какими ты воспринимал их в 17: лицемерных и вышедших в тираж людей, которые подстроились под систему и живут своими безнадежно нелепыми жизнями. Как можно это принять, когда ты в одиночку борешься с этим миром и флиртуешь с мыслями о том, что ты тоже - часть «очередного потерянного поколения» X, Y, Z (подставьте любую букву алфавита)?
Но вот сейчас я думаю, что тридцать лет - хороший возраст для примирения с этой банальной мыслью, что однажды любой из нас будет со скрипом вписываться в этот постоянно и неизбежно меняющийся современный мир. Потому что у нас навсегда останутся воспоминания, которые можно будет разделить с ровесниками - и никем другим. Эти прекрасные невидимые узы из одинаково любимых песен, смешных переживаний и опыта, по которому мы когда-нибудь будем судить о самих себе.
Автор: Александр Мурашев.