БЕЗБУМЛИТ
...- Ну, - сказал Смерчев, - зайдем хотя бы сюда.
Он толкнул одну из дверей, и мы оказались в бане. То есть мне
сначала так показалось, что в бане. Потому что люди, которые там
находились (человек сорок), были все голые до пояса. Все они сидели
попарно за партами и барабанили пальцами по каким-то клавишам.
А перед ними за отдельным столом сидел военный в полной форме с
погонами подполковника.
При нашем появлении подполковник сначала как-то растерялся, а
потом заорал не своим голосом:
- Встать! Смирно!
Загремели отодвигаемые стулья, голые люди немедленно вскочили и
вытянулись, и только один очкарик на задней парте, не обратив никакого
внимания на команду, продолжал, как безумный, барабанить по клавишам.
При этом он вертел стриженой головой, делал странные рожи, высовывал
язык, хмыкал и всхлипывал.
Подполковник испуганно смотрел то на нас, то на очкарика, потом
крикнул:
- Охламонов, остановитесь! Слышите, Охламонов!
Но Охламонов явно не слышал. Его сосед сначала ткнул его локтем в
бок, затем потащил за руку, потом ему на помощь пришел еще кто-то
Охламонов вырывался, как припадочный, и тыкал пальцами в клавиши.
В конце концов его кое-как удалось оторвать, и только тут он
увидел, что все стоят, и сам вытянулся, но продолжал косить глаз на
парту, а руки его все дергались и тянулись к клавиатуре.
- Комсор классик предлитературы, - срывая голос, доложил мне
подполковник. - Писатели-разработчики подразделения безбумажной
литературы заняты разработкой темы коммунистического труда. Работа
идет строго по графику Опоздавших, отсутствующих и больных не имеется.
Подполковник Сучкин.
- Вольно! Вольно! - скомандовал я и помахал всем руками, чтобы
сели.
Под дружный треск клавишей подполковник мне рассказал, что его
отряд состоит из начинающих писателей, или, как их еще называют,
подписателей или подкомписов. Сам он является их руководителем, и его
должность называется писатель-наставник. Подкомписы в жаркую погоду
работают обнаженными до пояса во избежание преждевременного износа
одежды. Все подкомписы еще только сержанты. У них пока нет
достаточного писательского стажа, поэтому излагать свои мысли
непосредственно на бумаге им пока что не разрешают. Но они
разрабатывают разные аспекты разных тем на компьютере, потом их
разработка поступает к комписам, а те уже создают бумажные
произведения.
- Вы, наверное, никогда не видели компьютера? - осведомился
подполковник.
- Ну почему же, почему же? - тут же вмещался Смерчев. - Классик
Никитич не только видел, но даже и сам некоторые свои сочинения
написал на компьютере.
- Ну да, - сказал я, - да, - уже не удивляясь осведомленности
Смерчева. - Кое-что я действительно сочинял на компьютере, но у меня
был не такой компьютер, у меня был с экраном, на котором я видел то,
что пишу, и, кроме того, у меня было печатное устройство, на котором я
написанное тут же отпечатывал.
- Вот видите! - радостно сказал подполковник. - Ваше древнее
устройство было слишком громоздко. А у нас, как видите, никаких
экранов, никаких печатных устройств, ничего лишнего.
- Это действительно интересно, - сказал я, - но я не понимаю, как
же ваши сержанты пишут, как они видят написанное?
- А они никак не видят, - сказал подполковник. - В этом нет
никакой потребности.
- Как же нет потребности? - удивился я. - Как же это можно писать
и не видеть того, что пишешь?
- А зачем это видеть? - в свою очередь удивился подполковник. -
Для этого существует общий компьютер, который собирает все материалы,
сопоставляет, анализирует и из всего написанного выбирает самые
художественные, самые вдохновенные и самые безукоризненные в идейном
отношении слова и выражения и перерабатывает их в единый
высокохудожественный и идейно выдержанный текст.
http://books.rusf.ru/unzip/add-on/xussr_av/voynov01.htm?26/46
- Меня удивило, - сказал я, - что они все обязательно должны
писать так называемую Гениалиссимусиану. Я нисколько не сомневаюсь в
многочисленных достоинствах Гениалиссимуса, но все-таки мне кажется,
что у писателей могли бы существовать и какие-то другие темы.
Кажется, мои слова Дзержину Гавриловичу не очень понравились.
- А кто вам сказал, дорогуша, что они все обязаны писать именно
Гениалиссимусиану? - спросил он, нахмурившись. - Неужели Смерчев?
- Ну да, - признался я, тут же испугавшись, не подвожу ли Коммуния
Ивановича. - Именно он мне это все и сказал.
- Какая глупость! - горячо возмутился Дзержин. - Какая клевета! И
вы, такой умный и наблюдательный человек, неужели могли поверить
подобному вздору?
- Ну а как же я могу не верить? - сказал я. - Я же здесь человек
совершенно новый.
- Ну так вот, поверьте мне, - сказал Дзержин решительно. - Я
пользуюсь репутацией очень прямого и правдивого человека. Поверьте
мне, все, что сказал вам наш уважаемый Коммуний Иванович, есть полная
чушь и глупость. Наши подкомписы пользуются такой свободой, какой не
было никогда ни у кого. И пишут они не то, что им приказывают, а
абсолютно все, что хотят. Хотят, пишут за Гениалиссимуса, хотят -
против. Никаких ограничений для них не существует.
- Странно, странно, - сказал я, несколько смущенный столь
противоречивыми сообщениями. - Но я надеюсь, то, что сказали мне
Смерчев и Сучкин насчет компьютера, который обрабатывает все
написанные тексты, выбирая из них самое лучшее в идейном и
художественном отношении, это правда?
- А, ну это, конечно, правда, - охотно согласился Дзержин. -
Компьютер у нас действительно замечательный. Лучший в мире. Между
прочим, - он посмотрел мне прямо в глаза, - это мое детище. Это я
лично изобрел этот компьютер.
- Вы? - переспросил я, чуть не поперхнувшись кофе.
- Я. А что, не похоже?
- Нет, я ничего не говорю, - сказал я, порядком смутившись. - Но
вообще-то... Если вы изобрели такое сложное техническое устройство,
значит, вы просто очень крупный изобретатель.
- Да-да, - лениво согласился Дзержин. - Если говорить без лишней
скромности, я, надо признаться, довольно крупный изобретатель. Кстати,
не хотите ли посмотреть, как мой компьютер работает?
- А можно? - спросил я с некоторым недоверием.
- Что за вопрос! - развел руками Дзержин. - Кому-то, может, и
нельзя, но уж вам-то, конечно, можно. Тем более, что Гениалиссимус
лично распорядился ознакомить вас со всем лучшим, что есть в нашей
республике.
Признаюсь, таким неизменным ко мне вниманием Гениалиссимуса я был
очень и очень польщен.
Выйдя из Упопота, мы направились прямо к двери, за которой должно
было находиться это уникальное электронное устройство.
Часовые почтительно салютовали нам взятием оружия на караул.
За дверью, в которую мы вошли, находилась сравнительно небольшая
комната, где стояли еще двое часовых и за канцелярским столом под
портретом Гениалиссимуса сидел моложавый дежурный в чине майора.
Увидев Дзержина, майор вскочил и, заикаясь от волнения, доложил, что
за время его дежурства на охраняемом объекте никаких происшествий не
случилось.
- Ну и очень хорошо, - сказал Сиромахин. - Молодец. А мы вот с
Классиком решили проверить, как наша машина работает. Дай-ка нам книгу
посетителей.
Книга эта в красном коленкоровом переплете была совершенно новая.
Ею даже вообще, по-моему, никто до меня не пользовался. Я спросил, что
я должен написать.
- Ну, напишите, что вы, ознакомившись с машиной, обязуетесь никому
не рассказывать о ее конструкции и принципе работы.
Это обязательство не показалось мне слишком обременительным. В
устройстве компьютеров я, как уже было сказано, ничего совершенно не
смыслю и поэтому никаких связанных с ними тайн выдать не могу даже под
пыткой.
После того как я выполнил требуемое, Сиромахин приказал открыть
дверь, которую я не сразу заметил. Это была узкая железная дверь,
вроде тех, которые бывают на подводных лодках.
Сначала с этой двери сорвали сургучную печать, потом долго крутили
какие-то ручки и набирали цифры на двух номерных дисках.
- Дверь прямо, как в Швейцарском банке, - заметил я.
- Правда? - Мне показалось, что Дзержин посмотрел на меня как-то
странно. - В самом деле очень похоже?
- Мне кажется, что похоже, - сказал я. - Хотя, честно признаться,
я ни в одном из банков Швейцарии отродясь не бывал.
- Вы никогда не были в Швейцарском банке? - переспросил Сиромахин.
- Никогда не был, - повторил я. - А почему вас это удивляет?
- Меня вообще никогда и ничто не удивляет, - сказал Дзержин
Гаврилович. - Но я просто думал... у меня есть такие сведения, что вы
там бывали.
- Увы, - сказал я, - увы! Ваши сведения ненадежны.
- Странно... - Он все еще никак не мог справиться с дверью. -
Вообще-то у меня сведения бывают очень даже надежные. А может быть, вы
были там каким-то иным способом, а? Он перестал возиться с замком и
посмотрел на меня внимательно.
- Что вы имеете в виду? - спросил я.
- Я имею в виду, что некоторые люди вашей профессии обладают
сильно развитым воображением и при помощи воображения могут проникнуть
куда угодно, даже в Швейцарский банк. Это правда или нет?
- В некотором смысле, конечно, правда, - согласился я. -
Проникнуть в банк с помощью воображения можно, а вот унести оттуда то,
что лежит, это почему-то не получается.
- Ну, - улыбнулся Дзержин, - для того чтобы унести, можно найти
кого-нибудь попроще, а вот так, чтобы проникнуть мысленно, находясь на
далеком расстоянии и подглядеть, где там чего лежит, это доступно
совсем не каждому.
Ему удалось наконец справиться с замком. Дверь со ржавым скрипом
отворилась, и мы оказались в тускло освещенном коридорчике, в конце
которого была еще одна дверь, точно такая, как первая. Первую дверь за
нами закрыли, и только после этого Сиромахин открыл вторую.
- Ну теперь, - сказал он несколько торжественно, - дайте вашу руку
и закройте глаза. И попробуйте включить ваше воображение. А потом,
когда глаза откроете, интересно будет сравнить то, что вы вообразили,
с тем, что увидели.
Предвкушая необычайное, я охотно включился в эту игру. Я честно
закрыл глаза и ведомый Дзержином за руку, прошел вперед, неуверенно
ставя ноги.
Дверь за моей спиной с грохотом затворилась.
Дзержин отпустил мою руку, и я попытался себе представить то
место, в котором я нахожусь. Я вообразил большой зал, освещенный
люминесцентными лампами. Множество отливающих зеленью экранов,
перемигивание разноцветных индикаторов и управляющих кнопками
молчаливых людей в белоснежных халатах.
- Откройте глаза! - приказал Дзержин Гаврилович.
Я думаю, каждому из вас знакомо ощущение, когда вы идете в темноте
по лестнице и думаете, что там есть еще одна ступенька, и уверенно
ставите ногу, а там никакой ступеньки нет. Даже если вы при этом не
ломаете и не подворачиваете ногу, ощущение премерзкое.
Так вот, представьте себе мое ощущение, когда я открыл глаза и
увидел, что в небольшой комнате, освещенной только одной голой
лампочкой свечей не больше чем в сорок, нет не то что компьютера или
чего-нибудь в этом роде, но даже и табуретки. Только корявые стены из
плохо побеленного кирпича да торчащий из одной стены пучок проводов с
голыми концами.
- Что это? - спросил я, совершенно ошарашенный.
- Это и есть мое гениальное изобретение, - сказал Сиромахин,
усмехаясь самодовольно.
- Вы хотите сказать, что здесь нет никакого компьютера?
- Я вообще ничего не хочу сказать, - пожал плечами Сиромахин. -
По-моему, то, что вы видите, или, точнее сказать, то, чего вы не
видите, ни в каких словах не нуждается.
- Нет, ну послушайте, - сказал я взволнованно, - я чего-то
все-таки не понимаю. Неужели это значит, что все то, что пишут ваши
сержанты, нигде никак не фиксируется?
- Очень хорошее слово вы нашли, - обрадовался Дзержин. - Именно
ничто нигде не фиксируется. Прекрасное, точное, очень хорошее
определение: не фиксируется.
- Но сержанты об этом ничего не знают?
- Ну, дорогуша, зачем же вы так плохо о них думаете? Наше общество
интересно тем, что все всё знают, но все делают вид, что никто ничего
не знает. Понятно?
- Ничего не понятно, - признался я.
- Ну хорошо, попробую объяснить. Насколько мне известно, в ваши
времена существовали, грубо говоря, две категории писателей. Писатели,
которых люди хотели читать, и писатели, которых люди читать не хотели.
Но тех, которых люди хотели читать, не печатали, а тех, которых
печатали, никто не читал. Правильно?
- Ну да, - сказал я неуверенно. - Это было, конечно, не совсем
так, но в общих чертах...
- А я в общих чертах именно и говорю, - сказал Дзержин. - Ну так
вот. Тогдашние коррупционисты выбрали совершенно неправильную,
непродуманную, прямо скажем, недальновидную тактику. Одних писателей
они запрещали и тем самым создавали им дешевую популярность и
возбуждали еще больший интерес к их писаниям. Других, напротив,
издавали огромными тиражами, но совершенно бессмысленно, потому что их
никто не читал. Расходовалось огромное количество бумаги и денег. Ну
сами себе представьте. В ваше время для того, чтобы заплатить
правильному писателю тысячу рублей, надо было истратить по крайней
мере сто тысяч на издание его книги. А сколько уходило бумаги? Ужас!
Теперь положение значительно упростилось. Мы теперь практически всем
писателям разрешаем писать все, что они хотят. Вот, например, у нас
есть такой Охламонов.
- Да-да, - сказал я охотно. - Я на него обратил внимание.
- Естественно. На него трудно не обратить внимание. Вы думаете, он
что пишет?
- Право, затрудняюсь сказать, - замялся я, - но вид у него такой,
я бы сказал, вдохновенный.
- Ну еще бы, - усмехнулся Дзержин. - Все сумасшедшие вдохновенны.
Так вот, этот вдохновенный все время пишет одно и то же: "Долой
Гениалиссимуса! Долой Гениалиссимуса! Долой Гениалиссимуса!" И так
каждый день по восемь часов подряд.
- И вы это знаете и терпите? - спросил я изумленно.
- Ну конечно, если бы это было на бумаге, мы бы вряд ли стерпели,
но мое изобретение помогает нам смотреть на такие вещи сквозь пальцы.
- Слушайте, - сказал я, потрясенный, - но если все писатели знают
или хотя бы догадываются, что то, что они пишут, никуда не идет, зачем
они это делают?
- Ах, дорогуша, - устало улыбнулся Дзержин. - Вы же сами знаете,
что есть такие люди, которым лишь бы что-то писать. А что из этого
получается, им совершенно неважно.
http://books.rusf.ru/unzip/add-on/xussr_av/voynov01.htm?27/46