Прогулки по Веймару (2). Отель "Элефант"
"Однажды в погожий сентябрьский день 1816 года около восьми утра с почтовым дилижансом из Готы, остановившимся у заслуженно известного заведения на Рыночной площади, прибыли три женщины, в которых на первый взгляд - да, пожалуй, и на второй - не было ничего особенного. Их отношения друг к другу определялись без труда. Это были мать, дочь и служанка - Вдова надворного советника Шарлотта Кестнер, рожденная Буфф, из Ганновера, с дочерью и прислугой."
Томас Манн «Лотта в Веймаре»
Отель "Элефант", или отель "Слон" (Hotel "Elephant") - гостиница в центре города Веймар с давними традициями. Место действия романа Томаса Манна «Лотта в Веймаре».
Впервые дом "У слона" ("Zum Elephanten") упоминается в 1561 году, с 1696 года известен как гостиный двор, в котором останавливались преимущественно купцы и возницы по пути на ярмарки, здесь же хранился их товар.
В 1551 году австрийский эрцгерцог Максимилиан, впоследствии император Максимилиан II, остановился в отеле со своим слоном по кличке "Soliman". Поэтому отель был назван "У слона".
Во времена "классического Веймара" (XVIII-XIX вв.) в гостинице останавливались многие гости, приезжавшие в город с надеждой познакомиться с Гёте, Кристофом Мартином Виландом или Иоганном Готфридом Гердером. Среди них были поэты, композиторы, музыканты , в том числе Феликс Мендельсон-Бартольди.
Здесь обедали и беседовали великие классики - Фридрих Шиллер, Ференц Лист и Рихард Вагнер.
Настоящую славу гостинице принёс приезд в Веймар в 1816 году Шарлотты Кестнер, которая почти 50 лет до этого послужила прототипом героини в романе Гёте «Страдания молодого Вертера» (1774). Шарлотта приехала под предлогом визита к своим веймарским родственникам, в действительности желая встретиться с Гёте, другом молодости, которого не видела 44 года. Шарлотта остановилась в гостинице «Элефант». Гёте встретил Шарлотту Кестнер холодно, недоумевал для чего она здесь появилась, сказав в конце концов раздражённо: «… Захотела вкусить славы». Об этой встрече в дневнике Гёте сохранилась лишь короткая запись, которая вдохновила Томаса Манна во время его эмиграции на написание романа «Лотта в Веймаре». Томас Манн увековечил отель в своем романе «Лотта в Веймаре», позволив возлюбленной Гёте переночевать в нем.
Цитата из романа:
"Гете в своих мемуарах жалуется на мучения, которые ему доставляло вечное любопытство людей: кто, собственно, настоящая Лотта и где она живет? От таких настойчивых вопросов его не спасало даже инкогнито, - он называет это истинным наказанием и считает, что если и согрешил своей книжкой, то впоследствии сторицей искупил свой грех. Но из этого видно, что мужчины - тем более поэты - заботятся только о себе: он и не подумал о том, что нам тоже приходилось бороться с любопытством, вдобавок ко всем тревогам, которые он нам причинил - твоему незабвенному отцу и мне - своим безбожным смешением правды и поэзии."
Под спойлером описание встречи Гёте и Шарлотты Кестнер
[Лотта в Веймаре]
"Гете вошел уверенными, мелкими, несколько дробными шагами, распрямив плечи и слегка откинув торс. На нем был двубортный наглухо застегнутый фрак и шелковые чулки, на груди блистала искусно сработанная серебряная звезда, белый батистовый шейный платок, скрещивающийся у ворота, был заколот аметистовой булавкой. Его волосы, вьющиеся на висках и уже поредевшие над высоко вздымающимся лбом, были покрыты ровным слоем пудры. Шарлотта и узнала и не узнала его - то и другое потрясло ее одинаково. Прежде всего, с первого же взгляда она узнала ту единственную раскрытость собственно не столь уже больших глаз, темно мерцающих на смуглом лице, из которых правый был посажен несколько ниже левого. Их могучий и наивный взгляд теперь подчеркивался вопросительно поднятыми бровями, которые ровными тонкими дугами сбегали к чуть опущенным книзу уголкам глаз.
Эти глаза, карие и близко посаженные, гораздо чаще казались черными, ибо при всяком душевном движении - а когда же его душа не была в движении! - зрачки их так сильно расширялись, что чернота побеждала карий цвет радужной оболочки и создавала это впечатление. То был он и не он. Такого крутого лба у него раньше не было - ну, понятно, эта высота обусловлена отступившими, поредевшими волосами, впрочем, красиво ложившимися. Этот лоб порожден не обнажающей силой времени, хотелось ей сказать себе в успокоение, впрочем не слишком успокаивающее. Ибо время здесь было равнозначно жизни, труду, которые десятилетиями обтачивали горную породу его чела, так сурово изваяли это некогда гладкое лицо, так вдохновенно избороздили его морщинами. Время, возраст, здесь они значили больше, чем обветшание, обнажение, естественный упадок, все, что могло бы внушить растроганность и печаль; они были полны смысла, были духом, делом, историей, - их следы, отнюдь не призывающие к сожалению, заставляли мыслящее сердце биться в счастливом ужасе.
Гете было тогда шестьдесят семь лет. Шарлотта могла почитать себя счастливой, встретившись с ним теперь, а не пятнадцатью годами раньше, в начале века, когда неповоротливая тучность, первые признаки которой сказались еще в Италии, достигла своей высшей точки. Это он преодолел. Несмотря на несколько деревянную походку, впрочем напоминавшую нечто характерное для него и в ранние годы, его стан под тонким, блестящим шелком фрака казался почти юношеским; его фигура за последнее десятилетие стала больше напоминать прежний, вецларский облик. Добрая Шарлотта перескочила через ряд его обличий, менее схожих с другом молодости, чем то, в котором он теперь предстал перед нею, пройдя через множество ей неведомых стадий. Было время, когда его ожиревшее лицо казалось хмурым и надутым, так что подруге юности было бы многим труднее, чем нынче, в нем разобраться. Впрочем, в выражении его лица замечалось что-то искусственное, непонятно зачем наигранное, какое-то недостаточно мотивированное удивление при виде ожидающих гостей. В то же время было очевидно, что его большой, законченно прекрасный рот с не слишком узкими, но и не толстыми губами, углы которого резцом прожитых лет были глубоко вделаны в щеки, портила излишняя подвижность, нервный переизбыток быстро друг друга сменяющих и отрицающих выражений; Гете явно затруднялся в выборе какого-нибудь одного. Противоречие между величием и значительностью этих словно изваянных черт слегка склоненной набок головы и выражением ребячливого недоумения, известной кокетливости и двусмысленности тотчас же бросалось в глаза.
Еще в дверях он правой рукой обхватил предплечье левой, страдавшей от ревматизма. Ступив несколько шагов, он отпустил ее, остановился, отвесил собравшимся любезно-церемонный поклон и приблизился к обеим особняком стоявшим дамам.
Его голос, - он совершенно не изменился, остался тем же звучным баритоном, которым говорил и декламировал худенький юноша. Странным казалось, что этот голос, может быть, немного более замедленный и размеренный - хотя известная важность уже и тогда была ему присуща - исходит от почтенного старца.
- Дорогие дамы! - произнес хозяин дома и одновременно протянул правую руку Шарлотте, левую Лотхен, затем сблизил обе их руки и, держа в своих, продолжал: - Наконец-то я могу собственными устами приветствовать вас в Веймаре! Это поистине живительная, прекрасная неожиданность. А как, должно быть, обрадовались наши милые и почтенные Ридели столь радостно-желанному визиту. Поверьте, мы умеем ценить, что вы, однажды посетив эти стены, не прошли мимо наших дверей!"
*****
Отель известен не только благодаря роману Томаса Манна.
В XX столетии литературную известность гостинице принесла новогодняя ночь 1914 года, когда в ней собрались философы, поэты и писатели во главе с издателем Эрнстом Ровольтом, обсуждая возрождение издательства Rowohlt Verlag.
Когда в 1919 году был основан Баухаус, Вальтер Гропиус и Йоханнес Иттен жили в отеле со своими женами.
В 1945-1955 годах отель был закрыт, затем вновь открыт.
Согласно легенде, Томас Манн, вероятно, сыграл решающую роль в превращении здания снова в гостиницу: когда его пригласили на церемонию вручения Шиллеровской премии в 1955 году, он ответил, что для него может быть зарезервирован номер в "Элефанте".
Отель был вновь открыт 16 мая 1955 года, и Томас Манн первым расписался в гостевой книге.
Томас Манн «Лотта в Веймаре»
Отель "Элефант", или отель "Слон" (Hotel "Elephant") - гостиница в центре города Веймар с давними традициями. Место действия романа Томаса Манна «Лотта в Веймаре».
Впервые дом "У слона" ("Zum Elephanten") упоминается в 1561 году, с 1696 года известен как гостиный двор, в котором останавливались преимущественно купцы и возницы по пути на ярмарки, здесь же хранился их товар.
В 1551 году австрийский эрцгерцог Максимилиан, впоследствии император Максимилиан II, остановился в отеле со своим слоном по кличке "Soliman". Поэтому отель был назван "У слона".
Во времена "классического Веймара" (XVIII-XIX вв.) в гостинице останавливались многие гости, приезжавшие в город с надеждой познакомиться с Гёте, Кристофом Мартином Виландом или Иоганном Готфридом Гердером. Среди них были поэты, композиторы, музыканты , в том числе Феликс Мендельсон-Бартольди.
Здесь обедали и беседовали великие классики - Фридрих Шиллер, Ференц Лист и Рихард Вагнер.
Настоящую славу гостинице принёс приезд в Веймар в 1816 году Шарлотты Кестнер, которая почти 50 лет до этого послужила прототипом героини в романе Гёте «Страдания молодого Вертера» (1774). Шарлотта приехала под предлогом визита к своим веймарским родственникам, в действительности желая встретиться с Гёте, другом молодости, которого не видела 44 года. Шарлотта остановилась в гостинице «Элефант». Гёте встретил Шарлотту Кестнер холодно, недоумевал для чего она здесь появилась, сказав в конце концов раздражённо: «… Захотела вкусить славы». Об этой встрече в дневнике Гёте сохранилась лишь короткая запись, которая вдохновила Томаса Манна во время его эмиграции на написание романа «Лотта в Веймаре». Томас Манн увековечил отель в своем романе «Лотта в Веймаре», позволив возлюбленной Гёте переночевать в нем.
Цитата из романа:
"Гете в своих мемуарах жалуется на мучения, которые ему доставляло вечное любопытство людей: кто, собственно, настоящая Лотта и где она живет? От таких настойчивых вопросов его не спасало даже инкогнито, - он называет это истинным наказанием и считает, что если и согрешил своей книжкой, то впоследствии сторицей искупил свой грех. Но из этого видно, что мужчины - тем более поэты - заботятся только о себе: он и не подумал о том, что нам тоже приходилось бороться с любопытством, вдобавок ко всем тревогам, которые он нам причинил - твоему незабвенному отцу и мне - своим безбожным смешением правды и поэзии."
Под спойлером описание встречи Гёте и Шарлотты Кестнер
[Лотта в Веймаре]
"Гете вошел уверенными, мелкими, несколько дробными шагами, распрямив плечи и слегка откинув торс. На нем был двубортный наглухо застегнутый фрак и шелковые чулки, на груди блистала искусно сработанная серебряная звезда, белый батистовый шейный платок, скрещивающийся у ворота, был заколот аметистовой булавкой. Его волосы, вьющиеся на висках и уже поредевшие над высоко вздымающимся лбом, были покрыты ровным слоем пудры. Шарлотта и узнала и не узнала его - то и другое потрясло ее одинаково. Прежде всего, с первого же взгляда она узнала ту единственную раскрытость собственно не столь уже больших глаз, темно мерцающих на смуглом лице, из которых правый был посажен несколько ниже левого. Их могучий и наивный взгляд теперь подчеркивался вопросительно поднятыми бровями, которые ровными тонкими дугами сбегали к чуть опущенным книзу уголкам глаз.
Эти глаза, карие и близко посаженные, гораздо чаще казались черными, ибо при всяком душевном движении - а когда же его душа не была в движении! - зрачки их так сильно расширялись, что чернота побеждала карий цвет радужной оболочки и создавала это впечатление. То был он и не он. Такого крутого лба у него раньше не было - ну, понятно, эта высота обусловлена отступившими, поредевшими волосами, впрочем, красиво ложившимися. Этот лоб порожден не обнажающей силой времени, хотелось ей сказать себе в успокоение, впрочем не слишком успокаивающее. Ибо время здесь было равнозначно жизни, труду, которые десятилетиями обтачивали горную породу его чела, так сурово изваяли это некогда гладкое лицо, так вдохновенно избороздили его морщинами. Время, возраст, здесь они значили больше, чем обветшание, обнажение, естественный упадок, все, что могло бы внушить растроганность и печаль; они были полны смысла, были духом, делом, историей, - их следы, отнюдь не призывающие к сожалению, заставляли мыслящее сердце биться в счастливом ужасе.
Гете было тогда шестьдесят семь лет. Шарлотта могла почитать себя счастливой, встретившись с ним теперь, а не пятнадцатью годами раньше, в начале века, когда неповоротливая тучность, первые признаки которой сказались еще в Италии, достигла своей высшей точки. Это он преодолел. Несмотря на несколько деревянную походку, впрочем напоминавшую нечто характерное для него и в ранние годы, его стан под тонким, блестящим шелком фрака казался почти юношеским; его фигура за последнее десятилетие стала больше напоминать прежний, вецларский облик. Добрая Шарлотта перескочила через ряд его обличий, менее схожих с другом молодости, чем то, в котором он теперь предстал перед нею, пройдя через множество ей неведомых стадий. Было время, когда его ожиревшее лицо казалось хмурым и надутым, так что подруге юности было бы многим труднее, чем нынче, в нем разобраться. Впрочем, в выражении его лица замечалось что-то искусственное, непонятно зачем наигранное, какое-то недостаточно мотивированное удивление при виде ожидающих гостей. В то же время было очевидно, что его большой, законченно прекрасный рот с не слишком узкими, но и не толстыми губами, углы которого резцом прожитых лет были глубоко вделаны в щеки, портила излишняя подвижность, нервный переизбыток быстро друг друга сменяющих и отрицающих выражений; Гете явно затруднялся в выборе какого-нибудь одного. Противоречие между величием и значительностью этих словно изваянных черт слегка склоненной набок головы и выражением ребячливого недоумения, известной кокетливости и двусмысленности тотчас же бросалось в глаза.
Еще в дверях он правой рукой обхватил предплечье левой, страдавшей от ревматизма. Ступив несколько шагов, он отпустил ее, остановился, отвесил собравшимся любезно-церемонный поклон и приблизился к обеим особняком стоявшим дамам.
Его голос, - он совершенно не изменился, остался тем же звучным баритоном, которым говорил и декламировал худенький юноша. Странным казалось, что этот голос, может быть, немного более замедленный и размеренный - хотя известная важность уже и тогда была ему присуща - исходит от почтенного старца.
- Дорогие дамы! - произнес хозяин дома и одновременно протянул правую руку Шарлотте, левую Лотхен, затем сблизил обе их руки и, держа в своих, продолжал: - Наконец-то я могу собственными устами приветствовать вас в Веймаре! Это поистине живительная, прекрасная неожиданность. А как, должно быть, обрадовались наши милые и почтенные Ридели столь радостно-желанному визиту. Поверьте, мы умеем ценить, что вы, однажды посетив эти стены, не прошли мимо наших дверей!"
*****
Отель известен не только благодаря роману Томаса Манна.
В XX столетии литературную известность гостинице принесла новогодняя ночь 1914 года, когда в ней собрались философы, поэты и писатели во главе с издателем Эрнстом Ровольтом, обсуждая возрождение издательства Rowohlt Verlag.
Когда в 1919 году был основан Баухаус, Вальтер Гропиус и Йоханнес Иттен жили в отеле со своими женами.
В 1945-1955 годах отель был закрыт, затем вновь открыт.
Согласно легенде, Томас Манн, вероятно, сыграл решающую роль в превращении здания снова в гостиницу: когда его пригласили на церемонию вручения Шиллеровской премии в 1955 году, он ответил, что для него может быть зарезервирован номер в "Элефанте".
Отель был вновь открыт 16 мая 1955 года, и Томас Манн первым расписался в гостевой книге.