(no subject)
Я хочу рассказать о доме.
На фотографии дом выглядит по-другому, года четыре назад его продали, новые хозяева покрасили дом и вставили большие пластиковые окна.
С этим домом связано мое детство. Я думаю о нем с большой теплотой и любовью. Если закрыть глаза, я могу пройти по всем его лестницам, единтсвенной "передней" комнате, узкой кухне с жестяным умывальником, кладовой с зачерствевшими пряниками. Я почти могу воспроизвести узор голубых цветов на желтой штукатурке. Посреди жилого пространства дома, то есть между кухней и комнатой, стояла огромная русская печь, к ней были приставлены ступени. Эта печь была и спальней, и замком принцессы, и заброшеной хижиной в лесу.
В доме жила моя бабушка. Папина тетя. Бабушка, которая была роднее родных бабушек. Она иногда брала меня с собой в церковь, читала молитвы, временами ругала и очень любила. Я помню, маленькой я ложилась к ней под бок на высокую кровать с белыми оборчатыми простынями, и мы разговаривали перед сном. Наверное, я спрашивала:"Кто такой Бог?", а она отвечала: "Что это спаситель." И что, он всех спас...или еще спасет. А по потолку чертили линии и исчезали лучи от фар редко проезжающих машин.
На пасху бабушка готовила мне одноименную творожную сласть в маленькой чашке с синим узором. Ножи у нее были до того сточены, что того гляди превратятся в спицу, какие тонкие! И миска железная, для супа, была с деревянной заплатой. Как я все это любила!
В моей памяти этот дом до сих пор живой. В том смысле, что он сам отдельный организм, запирающийся на подпорку вместо ключа, с уборной на заднем дворе и с иконами и лампадкой в углу на кухне. Этот дом живее того места, где теперь живу я.
Бабушки давно нет. И я знаю, что ее Бог точно не оставит ее там без внимания.
На фотографии дом выглядит по-другому, года четыре назад его продали, новые хозяева покрасили дом и вставили большие пластиковые окна.
С этим домом связано мое детство. Я думаю о нем с большой теплотой и любовью. Если закрыть глаза, я могу пройти по всем его лестницам, единтсвенной "передней" комнате, узкой кухне с жестяным умывальником, кладовой с зачерствевшими пряниками. Я почти могу воспроизвести узор голубых цветов на желтой штукатурке. Посреди жилого пространства дома, то есть между кухней и комнатой, стояла огромная русская печь, к ней были приставлены ступени. Эта печь была и спальней, и замком принцессы, и заброшеной хижиной в лесу.
В доме жила моя бабушка. Папина тетя. Бабушка, которая была роднее родных бабушек. Она иногда брала меня с собой в церковь, читала молитвы, временами ругала и очень любила. Я помню, маленькой я ложилась к ней под бок на высокую кровать с белыми оборчатыми простынями, и мы разговаривали перед сном. Наверное, я спрашивала:"Кто такой Бог?", а она отвечала: "Что это спаситель." И что, он всех спас...или еще спасет. А по потолку чертили линии и исчезали лучи от фар редко проезжающих машин.
На пасху бабушка готовила мне одноименную творожную сласть в маленькой чашке с синим узором. Ножи у нее были до того сточены, что того гляди превратятся в спицу, какие тонкие! И миска железная, для супа, была с деревянной заплатой. Как я все это любила!
В моей памяти этот дом до сих пор живой. В том смысле, что он сам отдельный организм, запирающийся на подпорку вместо ключа, с уборной на заднем дворе и с иконами и лампадкой в углу на кухне. Этот дом живее того места, где теперь живу я.
Бабушки давно нет. И я знаю, что ее Бог точно не оставит ее там без внимания.