НИКИТА БОГОСЛОВСКИЙ: Зеленый офицер, шпроты в рояле и другие хохмы
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО №1 1991
Розыгрыши, которые устраивает композитор Никита Богословский, популярны, кажется, не менее, чем анекдоты про Василия Ивановича Чапаева. От самых различных людей в самых неожиданных местах можно услышать рассказ о какой-нибудь из его шуток. Их так много, и они настолько блестяще-остроумны, что я знаю одного человека, который всерьез утверждал, что все эти байки - народные, а Богословский - вообще образ собирательный. Ну не может один человек, даже очень талантливый, все это сочинить... Я решила встретиться с Богословским и выяснить авторство.
- Никита Владимирович, существует известная история о том, как вы разыграли Сергея Михалкова, заказав ему церковный гимн...
- Знаю, знаю. Кто-то позвонил Михалкову - он, как известно, автор Государственного гимна СССР: "Говорят из Московской патриархии. Патриарх просит вас написать гимн Русской православной церкви". Михалков стал сильно отбрыкиваться и объяснять, что ему это неудобно, поскольку он автор государственного гимна, а церковь отделена от государства, и так далее. Но, когда ему назвали сумму, которую он получит наличными, Михалков помягчел. И вот за ним заехали, посадили в машину и привезли в какой-то двор. И ввели со служебного входа, который он, разумеется, не знал, в ресторан "Арагви". С размаху открыли дверь в кабинет, где его уже ждали двенадцать "судей". "Ну что, - спрашивают, - продался за деньги, Союз нерушимый?"
Эту историю я слышал от нескольких человек. Сам я к ней нисколько не причастен. Но если это было, то именно так. Кстати, в связи с церковью помню другую прелестную историю.
Был такой Сережа Черков, прекрасный театральный макетчик. И вот как-то ему позвонили из церковного ведомства. Сказали, что у патриарха к Черкову просьба: сделать за хорошее вознаграждение макет Елоховского собора. Черков, конечно, удивился, а потом подумал, что денег все равно нет - он был выпивоха, и стал лепить макет. Через месяц, закончив, он завернул свой макет в полотенце и принес в патриархию. Там, узнав, кто заказал макет, очень удивились, но послали узнать у патриарха. Тот спустился, посмотрел на работу Черкова и говорит: "Какая прелесть! Я как раз должен ехать в Афины, и это будет прекрасный подарок!" Черкову тут же принесли старыми деньгами сто тысяч рублей, и, очень довольный, он ушел. Так и не узнав, что его разыграли. А устроил это один из моих друзей, но без разрешения не могу раскрыть его имени. Я к этой истории отношения не имею.
- Ну а к каким же имеете?
- Вспомнить бы... В свое время в "Вечерке" был такой раздел - "Субботний вечер", и там печатались различные загадки. Тот, кто первым присылал правильный ответ, удостаивался высокой чести - фамилию победителя печатали в газете. И вот как-то читаю там очередную дурацкую загадку: по болоту прошла мама с мальчиком, кто из них раньше утонул? Я быстро сообразил, что мама должна была утонуть раньше, поскольку у нее туфли на каблуках, а у мальчика подошвы плоские, и быстро послал ответ в редакцию. И вот "Вечерка" печатает: первыми на нашу загадку ответили домохозяйка Сергеева, ученик четвертого класса Коля Клементьев и писатель Борис Ласкин. (Я так подписал свой ответ.) Ласкин, ничего не подозревая, выходит из дому, и ему встречается Кривицкий, известный журналист. Тот через дорогу кричит Ласкину: "Редактор сказал: если ты хочешь продолжать работать в "Красной звезде", то прекрати эти глупые ответы и веди себя прилично!" Ласкин ничего не понимает. Потом ему встречаются Масс и Червинский: "Умница, - говорят, - как же это ты догадался?" Когда Ласкин дошел до ЦДЛ, там уж его поздравили все. Позор был на всю Москву...
Потом ему показали газету, и он понял, чья это работа.
А вот еще история, связанная с Ласкиным. В той же "Вечерке" я прочитал объявление, что институт, который изучает миграцию птиц, просит, чтобы все граждане, которым попадется на глаза окольцованная птица, сообщали по такому-то адресу. И вот ранним утром спящего Ласкина будит телефонный звонок. И неизвестный ему голос спрашивает: когда можно прислать за птицей? Он подумал, что это какой-то розыгрыш, что-то буркнул. Позвонили второй раз. Ласкин в злобе повесил трубку и лег опять. Через час его уже разбудил звонок в дверь - явился человек с клеткой: отдайте, говорит, наконец птицу! И показывает Ласкину его собственное письмо (сочиненное, конечно же, мною). Тот читает: "Дорогие товарищи! Прочитав ваше объявление, я, находясь на станции Лось Северной железной дороги, вдруг увидел окольцованную птицу неизвестного оперения. С трудом я ее поймал, и у птицы на лапке было кольцо с надписью "Sik transit Gloria mundi, Неаполь, 1950 год". Хочу вас просить поскорее забрать эту птицу, поскольку я хочу послужить родной науке, а, с другой стороны, птица отказывается принимать пищу и может вскоре подохнуть". А в конце была приписка, сразившая Ласкина наповал: "Прошу мне вернуть это письмо, так как я собираю свой литературный архив".
Помню еще две истории с участием Ласкина. Друзья Ласкина знали, что он ждет какой-то очень важной посылки. И вот Боря получает извещение, что посылка пришла. Причем почтовое отделение - очень дальнее. Ласкин быстро туда мотанул, взял посылку, принес ее домой. Открыл - а там кирпич с надписью: "Носи на здоровье". Это - моя работа.
И другая, очень давняя история. Я жил в Киеве в огромном номере, и мне было скучно. И я предложил Ласкину - переезжай ко мне, вдвоем будет веселее. Ласкин был парень бережливый, ему не улыбалось платить за свой номер, и он с радостью ко мне переехал. Прожили мы какое-то время, и тут я выясняю, что у меня кончились деньги. Тогда я говорю: "Боря, я лечу в Москву и вернусь с деньгами через два дня". Возвращаюсь в Киев и сразу, от портье, звоню в свой номер. И тонким голосом говорю: "Это я, твоя дорогая девочка, я сейчас бегу в твои объятия. Быстрее раздевайся!" А администратор вдруг бледнеет и говорит: "Никита Владимирович, вы куда звоните?" "Как куда, в свой номер!" Тут он чуть не падает в обморок. Оказывается, Ласкин, чтобы не платить за такой большой номер, переехал, и в наш поселили вновь назначенного министра внутренних дел Серова, и пошутил я с ним. Я был сильно перепуган - время было серьезное. А наши артисты, уходя по ночам на съемки, еще стучали мне в дверь: "Богословский, с вещами!"
- А вот рассказывают, как вы разыграли Михаила Ульянова. История такая. Как-то в квартире Ульянова раздается звонок. И приятный мужской голос говорит: "Михаил Александрович, вас беспокоят из Министерства судостроения. Мы сейчас заканчиваем строительство большого корабля, который будет выполнять загранрейсы, и хотели бы назвать его вашим именем. Вы не против?" "Что вы, конечно, нет", - отвечает польщенный Ульянов. Через некоторое время звонят опять. "Михаил Александрович, накладка. С кораблем не вышло. Но мы хотели бы присвоить ваше имя новому красивому речному трамваю. Вы как на это смотрите?" "Хорошо", - отвечает Михаил Александрович. Через месяц - снова звонок. "Михаил Александрович, и с трамваем не получилось. Но мы не хотим отказываться от увековечения нашим министерством вашего имени. Что, если мы назовем "Михаил Ульянов" большую грузовую баржу?" "Ну что ж, баржу так баржу, - вздохнул Ульянов. - А что на ней возить-то будут?" "Говно", - последовал ответ.
-- Все правильно, только звонили не Ульянову, а Цареву. И сделал это кто-то из артистов Малого театра, кажется, Виталий Доронин А я, когда узнал, очень завидовал.
- Никита Владимирович, тогда расскажите, как вы появились в окне своей квартиры - со стороны улицы, я столько об этом слышала...
- Это не я, это- Соловьев-Седой. Но в тот вечер мы были вместе. Помню, в Ленинграде был большой пир. Потом мы наняли трамвай, который закончил работу, и он развозил нас по домам. К дому, где жил Соловьев-Седой, рельсы не подходили. Мы распрощались, и он вышел. И у своего дома Василий Павлович увидел какие-то ночные ремонтные работы. Тут он кстати вспомнил, что время позднее, а ключи от квартиры он забыл, и попросил ремонтников, чтобы его подняли к нему на пятый этаж. Когда он с улицы постучал в стекло, его жена упала в обморок.
А вот как мы разыграли Соловьева-Седого в наши студенческие времена. Мы отдыхали в Сестрорецке, и он приехал туда очень уставший. Был жаркий летний день, и он, еще совсем белый, заснул на пляже. Спина оказалась обращенной к солнцу. Тогда мы вырезали из газеты короткое русское слово и слюной наклеили ему на спину. В результате спина загорела, а это слово четко белело. Бедный Василий Павлович долго не мог ходить на пляж.
Вообще в юности мы шутили очень много. Но, когда одна из шуток кончилась тем, что мне в рояль налили водки, а потом напустили шпрот, чтобы они там плавали, я очень расстроился. Рояль пришел в полную негодность. Но все-таки оставался единственным рабочим инструментом, другого не было. А тут мне нужно было уезжать, и я поселил в своей квартире знакомого, очень аристократичного молодого человека, жившего в общежитии. Возвращаюсь, смотрю - рояля нет. Я в ужасе: "Ты что, продал мой рояль?" Этот нахал подбоченился и, слегка картавя, ответил: "Время покажет!"
...А вообще-то я больше всего люблю такие розыгрыши, чтобы люди оставались в неведении навсегда. Например, на машинке с латинским шрифтом пишу письмо кому-нибудь из друзей-писателей.
Обращение. - дорогой господин - по-английски, а дальше идет полная тарабарщина, длиннейшие фразы, как это бывает у вьетнамцев, лаосцев. И вдруг, тоже латинскими буквами, проскальзывает название сочинения этого писателя. А через несколько фраз - круглая сумма в долларах. Внизу письма - подпись, тоже по-английски, и адрес - где-нибудь в Австралии или Новой Зеландии. Получив такое письмо, человек очень долго ждет, что ему кто-то позвонит или еще напишет, бегает в иностранную комиссию Союза писателей, чтобы выяснить, что же это за язык. Очень уж манит сумма, за которую явно хотят купить его сочинения. До сих пор некоторые мои друзья в недоумении. Но теперь-то уж время прошло, можно и рассказать об этом.
...А вот еще розыгрыш - в Киеве, перед самой войной. Сидим мы как-то вечером в номере, веселимся, валяем дурака. А из соседнего номера, какие-то два типа-ревизора стучат к нам в стенку -тише, мол!
Нам это несколько надоело. И тогда Марк Бернес звонит им и измененным голосом говорит: "Товарищи, с вами разговаривает администратор гостиницы. Скажите, вы члены партии? Да? Тогда я должен вас как коммунист коммунистов попросить. Дело в том, что сейчас к нам приезжает группа иностранцев, и мы вынуждены вас до утра переселить. Вам постелят в красном зале, а утром вы вселитесь назад. Особенно не одевайтесь - набросьте что-нибудь и спускайтесь". Эти два господина прямо на нижнее белье накидывают пальто и, сверкая кальсонами, спускаются в красный зал. Входят и видят: зал ярко освещен. Стоят буквой "п" столы, сидят разодетые дамы. Все начальство города чествует знаменитого летчика Чарльза Линдберга. Собравшиеся в свою очередь очень удивились, увидев этих двух заспанных раздетых типов. Три дня искали, кто это сделал, ко так и не нашли. А вот еще случай. Обедаем мы как-то в гостинице "Континенталь" (потом, во время войны, она была взорвана). Я, Бернес и артист Степа Каюков. И Степа говорит: "Как грустно, я получил от жены телеграмму: "Кончай художества, выезжаю!" Мы с Бернесом переглянулись и ушли. Договорились с дежурной. И вот Каюкова из ресторана зовут к телефону - Москва вызывает. Каюков, бросив борщ, подходит. А ему говорят: "Вам наверх дали, в номер". Он бежит пешком на пятый этаж - лифт не работает. Прибегает в номер, а ему: "Товарищ Каюков, к вам в номер звонок не проходит, идите к дежурной". Степа идет к дежурной. Та: "Ох, вас не дождались, дали вниз, к портье". Степа спускается вниз. "Товарищ Каюков, так вас же ждут у телефона наверху!" Степа мотался туда-сюда, пока вконец не обессилел. И тут портье ему говорит: "Товаpищ Каюков, Москва отказалась с вами разговаривать, вас никак не найдешь!" В ресторан Степа вернулся минут через сорок.
- Случалось ли, чтобы ваш же розыгрыш обернули против вас?
- Да. Как-то я написал музыку к спектаклю Исидора Штока. А со Штоком мы были приятели, и я решил его разыграть. И написал ему: "Уважаемый Исидор Владимирович! Как громом меня поразило, когда я посмотрел вашу пьесу. Дело в том, что имя, отчество и фамилия главного негодяя полностью совпадают с моими. Конечно, все события, о которых в пьесе рассказывается, ко мне отношения не имеют, но сослуживцы, которые также были на спектакле, смотрят теперь на меня подозрительно. И друзья стали как-то странно здороваться. Очень вас прошу - когда вы будете эту пьесу печатать, пожалуйста, замените мою фамилию!" И я послал это письмо Штоку, на Союз писателей, будто не знаю его адреса. Но - черт меня дернул - на конверте я автоматически написал свой обратный адрес. Шток уже собрался отвечать, как вдруг ему подсказали - смотри-ка, обратный адрес должен быть тебе хорошо знаком. И вот я получаю ответ. "Конечно, уважаемый товарищ такой-то, - пишет Шток, - бывают такие совпадения раз в столетие. Извините меня, я обязательно исправлю фамилию героя - и в театре, и при публикации". Я в восторге от своей шутки, рассказываю о ней всем.
И тут замечаю, что надо мною хихикают. Я стал доискиваться, в чем дело. И один проговорился. Оказывается, ответ, который мне прислал Шток, надо было читать по первым буквам строк. Они составлялись в фразу: "Никита - дурак". Это был единственный случай, когда мне было отмщение.
- А какой самый последний ваш розыгрыш?
- Да вот вчерашний. В приложении к "Пари матч", которое я получаю, я увидел дурацкую фотографию - стоят какие-то люди и надпись - вы всегда можете присоединиться к этой группе. Я это положил в заграничный конверт, написал латинскими буквами адрес и отправил Колмановскому и Фельдману. Теперь они несколько дней будут мучиться, звонить мне, чтобы я перевел этот текст и объяснил, что это может значить...
А есть один розыгрыш, который я продолжаю уже 12 лет. В нем замешано большое количество деятелей литературы и искусства, и они до сих пор не знают, что много лет находятся внутри этого розыгрыша. Трое уже умерли. А я все не могу поставить точку - никак не придумаю, как поэффектнее закончить. Должен сказать, что розыгрыш этот ни для кого не обидный, даже для главного действующего лица - он жив и здоров. Надеюсь, что вскоре придумаю какую-то концовку...
- А случалось вам встретить человека, чьи бы способности к розыгрышу вас по-настоящему восхитили?
- Я вам расскажу одну историю. Она покажется совершенно неправдоподобной, какой до сих пор кажется мне.
Где-то в сорок седьмом году я приехал в Ленинград кажется, с концертами, и остановился, как обычно, в "Европейской". Там всегда был для меня номер - тамошний администратор Александр Михайлович был большой поклонник искусств. Вечером я пошел в ресторан, а когда вернулся, Александр Михайлович говорит: "У меня к ним просьба. Тут приехал один молодой офицер, а у нас нет мест. Может, вы не откажете в любезности - у вас две комнаты, он бы у вас на диване переночевал. А утром он улетает куда-то в Крым". Мне, как всегда, одному скучно, и я отвечаю: пожалуйста. "Я знал, что вы согласитесь. Он уже у вас", Вхожу в свой номер, и навстречу мне поднимается молодой старший лейтенант. Такого типа, какой часто можно было встретить после войны: с лермонтовскими височками, с загадочным выражением лица -- то ли Печорин, то ли Чайльд Гарольд. Крайне вежливый. Единственно, что меня поразило, - его цвет лица. Я бы даже не сказал, что оливковый -- он был просто зеленый.
Мой гость стал устраиваться на диване, а я говорю: "Туг две постели, ложитесь рядышком, и мы немножко поболтаем". Он согласился, и вот что я от него услышал. Я не отвечаю ни за даты, ни за
какую бы то ни было достоверность. И, наверное, я бы ему ни за что не поверил, если бы не одна деталь, о которой я расскажу позже. Вот eго рассказ - слово в слово.
- До войны я учился в Сибири, в военном училище, а потом стал там же преподавать. И вот уже перед самой войной меня вызывает командир и вручает пакет, согласно которому я должен отправиться в Москву, в Министерство обороны. Приезжаю, хожу из кабинета в кабинет, все выше и выше, и наконец попадаю к какому-то очень высокому начальнику. Он говорит: "Мы тщательно изучили вашу биографию. И, поскольку вы знаете хорошо английский язык и вас аттестовали как большого специалиста по танковой атаке и стратегии, вы поедете в качестве консультанта и советника от Советского Союза в Северную Африку в распоряжение маршала Монтгомери".
Кружным путем долетаю в Африку, являюсь в штаб. Там - представители от каждой союзной страны, и я - единственный в звании лейтенанта. У других чины повыше. Начинаю осваиваться. И вот перед наступлением на Эль-Аломейн идет совещание штаба и всех консультантов из разных стран. Обсуждают план наступления. Слушаю, и тут у меня созревает свой план, и я предлагаю его. С некоторым колебанием мой план сочли резонным. В результате Эль-Аломейн был взят в рекордно короткие сроки, и - могу похвастать - по моему плану. Дальше война в Северной Африке продолжается, и вот предполагается генеральное наступление на Тобрук. И я опять предлагаю свой план. Его принимают, и Тобрук берут буквально за полсуток. После наступления я уже собираюсь ложиться спать, как вдруг ко мне в палатку заходит дежурный офицер: "Сэр, к вам пришли". И... входит Черчилль. Вручает мне орден Бани - самый высокий английский орден - и, пятясь, как перед королевской особой, выходит.
Надо сказать, что обладателей ордена Бани среди иностранцев можно пересчитать по пальцам. Этот орден дает право на лордство и постоянное место в парламенте. Кроме того, англичане обязаны его обладателю построить дом - в любой части земного шара, с угодьями - в зависимости от желания награжденного. Кроме того, оказывается, если кому-то вручают орден Бани, то все союзные страны должны вручить этому человеку по своему высшему ордену.
Тут мой собеседник прервал свой рассказ и спрашивает: "Вы, наверное, не верите мне?" Я что-то пробормотал - мне было сложно скрыть свое недоверие. Тогда он раскрыл свой фанерный чемодан и высыпал на одеяло целую кучу орденов - какие-то звезды с лентами, с бриллиантами, золотые львы. Бог знает что! "Хотите взять какой-нибудь на память?" Я отказался. Тогда он убрал все эти ордена назад в чемодан и продолжил:
- Наши меня наградили орденом Красной Звезды и сделали старшим лейтенантом. Служба моя в Африке продолжалась, но вдруг в один прекрасный день я потерял сознание. Очнулся - около меня фронтовой врач. "Сэр, - говорит,- мужайтесь. Вы заболели болезнью, которой страдают в этих краях только белые. Случаев было всего около двадцати, и, как она лечится, мы не знаем. Посмотрите на себя в зеркало", Я посмотрел и увидел, что мое лицо - ярко-зеленого цвета, как трава, и Хлопнулся в обморок снова. Потом, когда я пришел в себя, врач сказал, что, по его данным, с этой болезнью можно прожить дольше в местах, где существуют определенные колебания атмосферного давления. В СССР это - Симеиз. После этого у меня несколько раз еще случались припадки, но ничего не болело, я лишь чувствовал слабость. Я закончил свои дела в Африке и вернулся в Союз. Приехал к себе в Сибирь - а там и училища моего нет больше, и никого знакомых, родных. И вот завтра я лечу в этот самый Симеиз.
Так мы с ним разговаривали, и я вдруг заснул. Утром его уже не было. Так для меня эта история и осталась загадкой. Есть ли в ней хоть какая-то часть правды? Кто это был? Действительно, герой? Или - гениальный выдумщик и фантазер, который талантливо сцепил такое количество забавных фактов и так убедительно их рассказал? Но откуда тогда у него все эти ордена? Ограбил какой-то музей? Вряд ли... Имени его я спросить не успел. Может, он прочтет эти строки и откликнется? Если жив - после этой "зеленой" болезни...
Беседу вела Мария ДЕМЕНТЬЕВА
Розыгрыши, которые устраивает композитор Никита Богословский, популярны, кажется, не менее, чем анекдоты про Василия Ивановича Чапаева. От самых различных людей в самых неожиданных местах можно услышать рассказ о какой-нибудь из его шуток. Их так много, и они настолько блестяще-остроумны, что я знаю одного человека, который всерьез утверждал, что все эти байки - народные, а Богословский - вообще образ собирательный. Ну не может один человек, даже очень талантливый, все это сочинить... Я решила встретиться с Богословским и выяснить авторство.
- Никита Владимирович, существует известная история о том, как вы разыграли Сергея Михалкова, заказав ему церковный гимн...
- Знаю, знаю. Кто-то позвонил Михалкову - он, как известно, автор Государственного гимна СССР: "Говорят из Московской патриархии. Патриарх просит вас написать гимн Русской православной церкви". Михалков стал сильно отбрыкиваться и объяснять, что ему это неудобно, поскольку он автор государственного гимна, а церковь отделена от государства, и так далее. Но, когда ему назвали сумму, которую он получит наличными, Михалков помягчел. И вот за ним заехали, посадили в машину и привезли в какой-то двор. И ввели со служебного входа, который он, разумеется, не знал, в ресторан "Арагви". С размаху открыли дверь в кабинет, где его уже ждали двенадцать "судей". "Ну что, - спрашивают, - продался за деньги, Союз нерушимый?"
Эту историю я слышал от нескольких человек. Сам я к ней нисколько не причастен. Но если это было, то именно так. Кстати, в связи с церковью помню другую прелестную историю.
Был такой Сережа Черков, прекрасный театральный макетчик. И вот как-то ему позвонили из церковного ведомства. Сказали, что у патриарха к Черкову просьба: сделать за хорошее вознаграждение макет Елоховского собора. Черков, конечно, удивился, а потом подумал, что денег все равно нет - он был выпивоха, и стал лепить макет. Через месяц, закончив, он завернул свой макет в полотенце и принес в патриархию. Там, узнав, кто заказал макет, очень удивились, но послали узнать у патриарха. Тот спустился, посмотрел на работу Черкова и говорит: "Какая прелесть! Я как раз должен ехать в Афины, и это будет прекрасный подарок!" Черкову тут же принесли старыми деньгами сто тысяч рублей, и, очень довольный, он ушел. Так и не узнав, что его разыграли. А устроил это один из моих друзей, но без разрешения не могу раскрыть его имени. Я к этой истории отношения не имею.
- Ну а к каким же имеете?
- Вспомнить бы... В свое время в "Вечерке" был такой раздел - "Субботний вечер", и там печатались различные загадки. Тот, кто первым присылал правильный ответ, удостаивался высокой чести - фамилию победителя печатали в газете. И вот как-то читаю там очередную дурацкую загадку: по болоту прошла мама с мальчиком, кто из них раньше утонул? Я быстро сообразил, что мама должна была утонуть раньше, поскольку у нее туфли на каблуках, а у мальчика подошвы плоские, и быстро послал ответ в редакцию. И вот "Вечерка" печатает: первыми на нашу загадку ответили домохозяйка Сергеева, ученик четвертого класса Коля Клементьев и писатель Борис Ласкин. (Я так подписал свой ответ.) Ласкин, ничего не подозревая, выходит из дому, и ему встречается Кривицкий, известный журналист. Тот через дорогу кричит Ласкину: "Редактор сказал: если ты хочешь продолжать работать в "Красной звезде", то прекрати эти глупые ответы и веди себя прилично!" Ласкин ничего не понимает. Потом ему встречаются Масс и Червинский: "Умница, - говорят, - как же это ты догадался?" Когда Ласкин дошел до ЦДЛ, там уж его поздравили все. Позор был на всю Москву...
Потом ему показали газету, и он понял, чья это работа.
А вот еще история, связанная с Ласкиным. В той же "Вечерке" я прочитал объявление, что институт, который изучает миграцию птиц, просит, чтобы все граждане, которым попадется на глаза окольцованная птица, сообщали по такому-то адресу. И вот ранним утром спящего Ласкина будит телефонный звонок. И неизвестный ему голос спрашивает: когда можно прислать за птицей? Он подумал, что это какой-то розыгрыш, что-то буркнул. Позвонили второй раз. Ласкин в злобе повесил трубку и лег опять. Через час его уже разбудил звонок в дверь - явился человек с клеткой: отдайте, говорит, наконец птицу! И показывает Ласкину его собственное письмо (сочиненное, конечно же, мною). Тот читает: "Дорогие товарищи! Прочитав ваше объявление, я, находясь на станции Лось Северной железной дороги, вдруг увидел окольцованную птицу неизвестного оперения. С трудом я ее поймал, и у птицы на лапке было кольцо с надписью "Sik transit Gloria mundi, Неаполь, 1950 год". Хочу вас просить поскорее забрать эту птицу, поскольку я хочу послужить родной науке, а, с другой стороны, птица отказывается принимать пищу и может вскоре подохнуть". А в конце была приписка, сразившая Ласкина наповал: "Прошу мне вернуть это письмо, так как я собираю свой литературный архив".
Помню еще две истории с участием Ласкина. Друзья Ласкина знали, что он ждет какой-то очень важной посылки. И вот Боря получает извещение, что посылка пришла. Причем почтовое отделение - очень дальнее. Ласкин быстро туда мотанул, взял посылку, принес ее домой. Открыл - а там кирпич с надписью: "Носи на здоровье". Это - моя работа.
И другая, очень давняя история. Я жил в Киеве в огромном номере, и мне было скучно. И я предложил Ласкину - переезжай ко мне, вдвоем будет веселее. Ласкин был парень бережливый, ему не улыбалось платить за свой номер, и он с радостью ко мне переехал. Прожили мы какое-то время, и тут я выясняю, что у меня кончились деньги. Тогда я говорю: "Боря, я лечу в Москву и вернусь с деньгами через два дня". Возвращаюсь в Киев и сразу, от портье, звоню в свой номер. И тонким голосом говорю: "Это я, твоя дорогая девочка, я сейчас бегу в твои объятия. Быстрее раздевайся!" А администратор вдруг бледнеет и говорит: "Никита Владимирович, вы куда звоните?" "Как куда, в свой номер!" Тут он чуть не падает в обморок. Оказывается, Ласкин, чтобы не платить за такой большой номер, переехал, и в наш поселили вновь назначенного министра внутренних дел Серова, и пошутил я с ним. Я был сильно перепуган - время было серьезное. А наши артисты, уходя по ночам на съемки, еще стучали мне в дверь: "Богословский, с вещами!"
- А вот рассказывают, как вы разыграли Михаила Ульянова. История такая. Как-то в квартире Ульянова раздается звонок. И приятный мужской голос говорит: "Михаил Александрович, вас беспокоят из Министерства судостроения. Мы сейчас заканчиваем строительство большого корабля, который будет выполнять загранрейсы, и хотели бы назвать его вашим именем. Вы не против?" "Что вы, конечно, нет", - отвечает польщенный Ульянов. Через некоторое время звонят опять. "Михаил Александрович, накладка. С кораблем не вышло. Но мы хотели бы присвоить ваше имя новому красивому речному трамваю. Вы как на это смотрите?" "Хорошо", - отвечает Михаил Александрович. Через месяц - снова звонок. "Михаил Александрович, и с трамваем не получилось. Но мы не хотим отказываться от увековечения нашим министерством вашего имени. Что, если мы назовем "Михаил Ульянов" большую грузовую баржу?" "Ну что ж, баржу так баржу, - вздохнул Ульянов. - А что на ней возить-то будут?" "Говно", - последовал ответ.
-- Все правильно, только звонили не Ульянову, а Цареву. И сделал это кто-то из артистов Малого театра, кажется, Виталий Доронин А я, когда узнал, очень завидовал.
- Никита Владимирович, тогда расскажите, как вы появились в окне своей квартиры - со стороны улицы, я столько об этом слышала...
- Это не я, это- Соловьев-Седой. Но в тот вечер мы были вместе. Помню, в Ленинграде был большой пир. Потом мы наняли трамвай, который закончил работу, и он развозил нас по домам. К дому, где жил Соловьев-Седой, рельсы не подходили. Мы распрощались, и он вышел. И у своего дома Василий Павлович увидел какие-то ночные ремонтные работы. Тут он кстати вспомнил, что время позднее, а ключи от квартиры он забыл, и попросил ремонтников, чтобы его подняли к нему на пятый этаж. Когда он с улицы постучал в стекло, его жена упала в обморок.
А вот как мы разыграли Соловьева-Седого в наши студенческие времена. Мы отдыхали в Сестрорецке, и он приехал туда очень уставший. Был жаркий летний день, и он, еще совсем белый, заснул на пляже. Спина оказалась обращенной к солнцу. Тогда мы вырезали из газеты короткое русское слово и слюной наклеили ему на спину. В результате спина загорела, а это слово четко белело. Бедный Василий Павлович долго не мог ходить на пляж.
Вообще в юности мы шутили очень много. Но, когда одна из шуток кончилась тем, что мне в рояль налили водки, а потом напустили шпрот, чтобы они там плавали, я очень расстроился. Рояль пришел в полную негодность. Но все-таки оставался единственным рабочим инструментом, другого не было. А тут мне нужно было уезжать, и я поселил в своей квартире знакомого, очень аристократичного молодого человека, жившего в общежитии. Возвращаюсь, смотрю - рояля нет. Я в ужасе: "Ты что, продал мой рояль?" Этот нахал подбоченился и, слегка картавя, ответил: "Время покажет!"
...А вообще-то я больше всего люблю такие розыгрыши, чтобы люди оставались в неведении навсегда. Например, на машинке с латинским шрифтом пишу письмо кому-нибудь из друзей-писателей.
Обращение. - дорогой господин - по-английски, а дальше идет полная тарабарщина, длиннейшие фразы, как это бывает у вьетнамцев, лаосцев. И вдруг, тоже латинскими буквами, проскальзывает название сочинения этого писателя. А через несколько фраз - круглая сумма в долларах. Внизу письма - подпись, тоже по-английски, и адрес - где-нибудь в Австралии или Новой Зеландии. Получив такое письмо, человек очень долго ждет, что ему кто-то позвонит или еще напишет, бегает в иностранную комиссию Союза писателей, чтобы выяснить, что же это за язык. Очень уж манит сумма, за которую явно хотят купить его сочинения. До сих пор некоторые мои друзья в недоумении. Но теперь-то уж время прошло, можно и рассказать об этом.
...А вот еще розыгрыш - в Киеве, перед самой войной. Сидим мы как-то вечером в номере, веселимся, валяем дурака. А из соседнего номера, какие-то два типа-ревизора стучат к нам в стенку -тише, мол!
Нам это несколько надоело. И тогда Марк Бернес звонит им и измененным голосом говорит: "Товарищи, с вами разговаривает администратор гостиницы. Скажите, вы члены партии? Да? Тогда я должен вас как коммунист коммунистов попросить. Дело в том, что сейчас к нам приезжает группа иностранцев, и мы вынуждены вас до утра переселить. Вам постелят в красном зале, а утром вы вселитесь назад. Особенно не одевайтесь - набросьте что-нибудь и спускайтесь". Эти два господина прямо на нижнее белье накидывают пальто и, сверкая кальсонами, спускаются в красный зал. Входят и видят: зал ярко освещен. Стоят буквой "п" столы, сидят разодетые дамы. Все начальство города чествует знаменитого летчика Чарльза Линдберга. Собравшиеся в свою очередь очень удивились, увидев этих двух заспанных раздетых типов. Три дня искали, кто это сделал, ко так и не нашли. А вот еще случай. Обедаем мы как-то в гостинице "Континенталь" (потом, во время войны, она была взорвана). Я, Бернес и артист Степа Каюков. И Степа говорит: "Как грустно, я получил от жены телеграмму: "Кончай художества, выезжаю!" Мы с Бернесом переглянулись и ушли. Договорились с дежурной. И вот Каюкова из ресторана зовут к телефону - Москва вызывает. Каюков, бросив борщ, подходит. А ему говорят: "Вам наверх дали, в номер". Он бежит пешком на пятый этаж - лифт не работает. Прибегает в номер, а ему: "Товарищ Каюков, к вам в номер звонок не проходит, идите к дежурной". Степа идет к дежурной. Та: "Ох, вас не дождались, дали вниз, к портье". Степа спускается вниз. "Товарищ Каюков, так вас же ждут у телефона наверху!" Степа мотался туда-сюда, пока вконец не обессилел. И тут портье ему говорит: "Товаpищ Каюков, Москва отказалась с вами разговаривать, вас никак не найдешь!" В ресторан Степа вернулся минут через сорок.
- Случалось ли, чтобы ваш же розыгрыш обернули против вас?
- Да. Как-то я написал музыку к спектаклю Исидора Штока. А со Штоком мы были приятели, и я решил его разыграть. И написал ему: "Уважаемый Исидор Владимирович! Как громом меня поразило, когда я посмотрел вашу пьесу. Дело в том, что имя, отчество и фамилия главного негодяя полностью совпадают с моими. Конечно, все события, о которых в пьесе рассказывается, ко мне отношения не имеют, но сослуживцы, которые также были на спектакле, смотрят теперь на меня подозрительно. И друзья стали как-то странно здороваться. Очень вас прошу - когда вы будете эту пьесу печатать, пожалуйста, замените мою фамилию!" И я послал это письмо Штоку, на Союз писателей, будто не знаю его адреса. Но - черт меня дернул - на конверте я автоматически написал свой обратный адрес. Шток уже собрался отвечать, как вдруг ему подсказали - смотри-ка, обратный адрес должен быть тебе хорошо знаком. И вот я получаю ответ. "Конечно, уважаемый товарищ такой-то, - пишет Шток, - бывают такие совпадения раз в столетие. Извините меня, я обязательно исправлю фамилию героя - и в театре, и при публикации". Я в восторге от своей шутки, рассказываю о ней всем.
И тут замечаю, что надо мною хихикают. Я стал доискиваться, в чем дело. И один проговорился. Оказывается, ответ, который мне прислал Шток, надо было читать по первым буквам строк. Они составлялись в фразу: "Никита - дурак". Это был единственный случай, когда мне было отмщение.
- А какой самый последний ваш розыгрыш?
- Да вот вчерашний. В приложении к "Пари матч", которое я получаю, я увидел дурацкую фотографию - стоят какие-то люди и надпись - вы всегда можете присоединиться к этой группе. Я это положил в заграничный конверт, написал латинскими буквами адрес и отправил Колмановскому и Фельдману. Теперь они несколько дней будут мучиться, звонить мне, чтобы я перевел этот текст и объяснил, что это может значить...
А есть один розыгрыш, который я продолжаю уже 12 лет. В нем замешано большое количество деятелей литературы и искусства, и они до сих пор не знают, что много лет находятся внутри этого розыгрыша. Трое уже умерли. А я все не могу поставить точку - никак не придумаю, как поэффектнее закончить. Должен сказать, что розыгрыш этот ни для кого не обидный, даже для главного действующего лица - он жив и здоров. Надеюсь, что вскоре придумаю какую-то концовку...
- А случалось вам встретить человека, чьи бы способности к розыгрышу вас по-настоящему восхитили?
- Я вам расскажу одну историю. Она покажется совершенно неправдоподобной, какой до сих пор кажется мне.
Где-то в сорок седьмом году я приехал в Ленинград кажется, с концертами, и остановился, как обычно, в "Европейской". Там всегда был для меня номер - тамошний администратор Александр Михайлович был большой поклонник искусств. Вечером я пошел в ресторан, а когда вернулся, Александр Михайлович говорит: "У меня к ним просьба. Тут приехал один молодой офицер, а у нас нет мест. Может, вы не откажете в любезности - у вас две комнаты, он бы у вас на диване переночевал. А утром он улетает куда-то в Крым". Мне, как всегда, одному скучно, и я отвечаю: пожалуйста. "Я знал, что вы согласитесь. Он уже у вас", Вхожу в свой номер, и навстречу мне поднимается молодой старший лейтенант. Такого типа, какой часто можно было встретить после войны: с лермонтовскими височками, с загадочным выражением лица -- то ли Печорин, то ли Чайльд Гарольд. Крайне вежливый. Единственно, что меня поразило, - его цвет лица. Я бы даже не сказал, что оливковый -- он был просто зеленый.
Мой гость стал устраиваться на диване, а я говорю: "Туг две постели, ложитесь рядышком, и мы немножко поболтаем". Он согласился, и вот что я от него услышал. Я не отвечаю ни за даты, ни за
какую бы то ни было достоверность. И, наверное, я бы ему ни за что не поверил, если бы не одна деталь, о которой я расскажу позже. Вот eго рассказ - слово в слово.
- До войны я учился в Сибири, в военном училище, а потом стал там же преподавать. И вот уже перед самой войной меня вызывает командир и вручает пакет, согласно которому я должен отправиться в Москву, в Министерство обороны. Приезжаю, хожу из кабинета в кабинет, все выше и выше, и наконец попадаю к какому-то очень высокому начальнику. Он говорит: "Мы тщательно изучили вашу биографию. И, поскольку вы знаете хорошо английский язык и вас аттестовали как большого специалиста по танковой атаке и стратегии, вы поедете в качестве консультанта и советника от Советского Союза в Северную Африку в распоряжение маршала Монтгомери".
Кружным путем долетаю в Африку, являюсь в штаб. Там - представители от каждой союзной страны, и я - единственный в звании лейтенанта. У других чины повыше. Начинаю осваиваться. И вот перед наступлением на Эль-Аломейн идет совещание штаба и всех консультантов из разных стран. Обсуждают план наступления. Слушаю, и тут у меня созревает свой план, и я предлагаю его. С некоторым колебанием мой план сочли резонным. В результате Эль-Аломейн был взят в рекордно короткие сроки, и - могу похвастать - по моему плану. Дальше война в Северной Африке продолжается, и вот предполагается генеральное наступление на Тобрук. И я опять предлагаю свой план. Его принимают, и Тобрук берут буквально за полсуток. После наступления я уже собираюсь ложиться спать, как вдруг ко мне в палатку заходит дежурный офицер: "Сэр, к вам пришли". И... входит Черчилль. Вручает мне орден Бани - самый высокий английский орден - и, пятясь, как перед королевской особой, выходит.
Надо сказать, что обладателей ордена Бани среди иностранцев можно пересчитать по пальцам. Этот орден дает право на лордство и постоянное место в парламенте. Кроме того, англичане обязаны его обладателю построить дом - в любой части земного шара, с угодьями - в зависимости от желания награжденного. Кроме того, оказывается, если кому-то вручают орден Бани, то все союзные страны должны вручить этому человеку по своему высшему ордену.
Тут мой собеседник прервал свой рассказ и спрашивает: "Вы, наверное, не верите мне?" Я что-то пробормотал - мне было сложно скрыть свое недоверие. Тогда он раскрыл свой фанерный чемодан и высыпал на одеяло целую кучу орденов - какие-то звезды с лентами, с бриллиантами, золотые львы. Бог знает что! "Хотите взять какой-нибудь на память?" Я отказался. Тогда он убрал все эти ордена назад в чемодан и продолжил:
- Наши меня наградили орденом Красной Звезды и сделали старшим лейтенантом. Служба моя в Африке продолжалась, но вдруг в один прекрасный день я потерял сознание. Очнулся - около меня фронтовой врач. "Сэр, - говорит,- мужайтесь. Вы заболели болезнью, которой страдают в этих краях только белые. Случаев было всего около двадцати, и, как она лечится, мы не знаем. Посмотрите на себя в зеркало", Я посмотрел и увидел, что мое лицо - ярко-зеленого цвета, как трава, и Хлопнулся в обморок снова. Потом, когда я пришел в себя, врач сказал, что, по его данным, с этой болезнью можно прожить дольше в местах, где существуют определенные колебания атмосферного давления. В СССР это - Симеиз. После этого у меня несколько раз еще случались припадки, но ничего не болело, я лишь чувствовал слабость. Я закончил свои дела в Африке и вернулся в Союз. Приехал к себе в Сибирь - а там и училища моего нет больше, и никого знакомых, родных. И вот завтра я лечу в этот самый Симеиз.
Так мы с ним разговаривали, и я вдруг заснул. Утром его уже не было. Так для меня эта история и осталась загадкой. Есть ли в ней хоть какая-то часть правды? Кто это был? Действительно, герой? Или - гениальный выдумщик и фантазер, который талантливо сцепил такое количество забавных фактов и так убедительно их рассказал? Но откуда тогда у него все эти ордена? Ограбил какой-то музей? Вряд ли... Имени его я спросить не успел. Может, он прочтет эти строки и откликнется? Если жив - после этой "зеленой" болезни...
Беседу вела Мария ДЕМЕНТЬЕВА