26 августа. День памяти великого русского поэта Николая Степановича Гумилева.
Да, каждый год в этот день я буду писать об этом.
О замечательном поэте и воине, ставшем жертвой чудовищного преступления, системного преступления большевистского режима.
Сейчас опубликовано наконец-то полное содержание его "уголовного дела".
http://bibliotekar.ru/gumilev/2.htm
Любой может посмотреть и убедиться. В "Деле" есть всего четыре (sic!) документа, имеющие хоть какое-то отношение к делу, да простится мне эта тавтология. Это три допроса Николая Степановича от 9, 18 и 20 августа и приобщённые показания "главы" т.н. "таганцевского заговора", самого проф.Таганцева.
Всё остальное - из 107 листов - либо формальные опросники, ордера, а то и вовсе не имеющие никакого отношения к процессу документы, похоже, их просто наспех сгребли при обыске со стола поэта.
На первом допросе 9 августа (лист №85) Николай Степанович только говорит, что к нему заходил некий молодой человек, "высокого роста и бритый", фамилии которого Гумилев не запомнил, который предлагал "работать для контрреволюции", от чего сам Н.С. отказался.
В "деле" имеются показания самого Таганцева от 6 августа, что его "организация" якобы "пыталась привлечь" Н.С., но не особенно преуспела.
Проходят 9 дней, и 18 августа Николай Степанович даёт уже куда более общирные показания (лист №86), где поэт во-всю оговаривает себя, признаваясь в том, что в случае "восстания" ему "удастся в момент выступления собрать и повести за собой кучку прохожих, пользуясь общим оппозиционным настроением. Я [Гумилев] выразил также согласие на попытку написания контрреволюционных стихов", а также в том, что получил 200 тыс.рублей от "заговорщиков".
Никаких иных показаний в "деле", изобличающих Николая Степановича, нет. Ни "контрреволюционных стихов", ни "прокламаций" (в составлении которых его тоже обвиняли) в деле нет.
А единственная "улика" - те самые 200 тыс. рублей, по ценам марта 21 года - одному человеку питаться примерно 44 дня, (на самом деле меньше, потому что цены стремительно росли) по официальной советской статистике того времени и при официальном же прожиточном минимуме 279 тыс.руб/месяц (книга "Народное хозяйство России в 1921 году" 1922 года издания) - появляются сперва в показаниях Таганцева от 6 августа, а потом - 23 августа - вновь "подтверждаются" им же (лист №89).
Классическая чекистская тактика. Арестовывается кто-то известный, с многочисленными знакомствами, из которого угрозами или пыткой выколачиваются оговоры всех, кого он знает. Обратите внимание, что 9 августа Гумилев в получении каких бы то ни было денег не признается. Это случается только 18 числа. Можно только догадываться, что с ним творили эти девять дней, выбивая самооговор.
Надо ещё упомянуть и имеющуюся в деле расписку Мариэтты Шагинян (да-да, той самой, преуспевавшей советской пейсатильницы, авторши "Гидроцентрали", лауреата Сталинской премии 1951 года за "книгу очерков «Путешествие по Советской Армении»" . Расписка дана в том, что Шагинян взяла у Н.С. в долг 50 тыс.рублей. Чекисты приобщили эту расписку к делу, но никакого хода ей не дали. Мариэтта Шагинян прожила долгую, долгую жизнь (1888-1982), а по делу пресловутого "таганцевского заговора" её даже не допросили! Хотя, казалось бы, вот оно, доказательство - получила средства от гидры контрреволюции; а итог - ноль. Такое возможно только если сами чекисты прекрасно знают - никакого заговора никогда не существовало).
Это фото Николая Степановича было изъято из уголовного дела и сегодня широко известно в ретушированном варианте.
Зачастую из Н.С.Гумилева пытаются сделать действительно боевика, подпольщика, борца с большевистским режимом. Увы, но я, не испытывая ни малейших симпатий к банде, захватившей власть в октябре 17-го, должен сказать со всей прямотой - врагом большевиков Николай Степанович никогда не был. 10 апреля 1918 года он отбыл в Россию из Франции, всю Гражданскую войну он оставался на контролируемой большевиками территории, имея массу возможностей присоединиться к Белому Движению, как поступило множество других - думаю, что его, кавалера двух Георгиевских крестов, никто не сможет обвинить в трусости или боязни испытаний. Если он этого не сделал - значит, того требовала его совесть.
Ему могло не нравиться происходящее (да и кому бы понравились голод, "красный террор", лишения) - но он не стал сражаться против новой власти с оружием в руках. Почему и отчего - уже другой вопрос.
И тем тяжелее и страшнее грех обрекших его на смерть.
Тем справедливее постигшее их в середине тридцатых возмездие, хотя и не за совершённое ими ранее, увы.
Память и слава!