Памяти Николая Степановича Гумилева
Двадцать шестого августа 1921 года где-то под Петербургом (где именно - неизвестно до сих пор) большевиками был расстрелян наряду с ещё полусотней таких же несчастных, назначенных в жертву "участников контрреволюционного заговора" ("Таганцевского") - великий русский поэт Николай Степанович Гумилев.
Кровавое преступление не раскрыто до сих пор. Неизвестно место смерти поэта-воина, неизвестны имена его палачей, кроме ведшего его дело "следователя Якобсона" (но и это - псевдоним).
Трусливые, как всякая дорвавшаяся до власти мелкая сволочь, сознавая своё ничтожество, большевики безжалостно и со звериной мстительностью уничтожали таких, как Николай Степанович. "Серебрянный век" русской литературы утонул в крови; но настолько велик был заданный им импульс, что дотянул даже до шестидесятых. Симонов, Заболоцкий, Тихонов...
В пятидесятые Николай Степанович, устав, наверное, от райских кущ, ненадолго заглянул в свой любимый город, воплотившись безумным ленинградским поэтому Роальдом Мандельштамом.
Могила поэта не найдена. Нет в Петербурге и памятника ему, нет даже скромной мемориальной доски (есть в других городах; честь и хвата тем, кто их поставил!).
Ниииизззя.
Нельзя изучать столетней уже давности "таганцевский заговор". С величайшим трудом удалось вырвать 3 тома из двухсот пятидесяти с лишним.
Нельзя ставить памятник поэту, моряку и воину, чьи стихи пережили убийц великого поэта, и живут посейчас.
В Русском Национальном Государстве, я уверен, 26 августа будет Днем Памяти Николая Гумилева.
И два стихотворения:
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Проплывает Петроград...
И горит на рдяном диске
Ангел твой на обелиске,
Словно солнца младший брат.
А у нас на утлой лодке
Только синие решетки
Перекрещенных штыков.
Где лобзавший руку дамам
Низко кланяется хамам -
Видно, жребий наш таков.
Я не трушу, я спокоен,
Я - поэт, моряк и воин,
Не поддамся палачу.
Пусть клеймит клеймом позорным -
Знаю, сгустком крови черным
За свободу я плачу.
Но за стих и за отвагу,
За сонеты и за шпагу -
Знаю - город гордый мой
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Отвезет меня домой.
(оно приписывается Николаю Степановичу)
и
Веют тучи крыльями орлана
Над взошедшей ночью трын-травой,
Стонет город матом Тамерлана
Над своей оливковой Невой.
Из хрустальных слез концертных залов,
Золотой сонатой дребезжа,
Вороная лошадь пробежала,
Веки луж оранжево смежа.
Искрозвонка лошадь вороная,
Всадник пьян настоем из часов,
Копья рук в туманы окуная
Под тяжелой мерою весов.
И, как я, хмельной твоей любовью,
Обезумев в звездной синеве,
Истекает розовою кровью
На гранитных подступах к Неве.
Роальд Мандельштам.
Кровавое преступление не раскрыто до сих пор. Неизвестно место смерти поэта-воина, неизвестны имена его палачей, кроме ведшего его дело "следователя Якобсона" (но и это - псевдоним).
Трусливые, как всякая дорвавшаяся до власти мелкая сволочь, сознавая своё ничтожество, большевики безжалостно и со звериной мстительностью уничтожали таких, как Николай Степанович. "Серебрянный век" русской литературы утонул в крови; но настолько велик был заданный им импульс, что дотянул даже до шестидесятых. Симонов, Заболоцкий, Тихонов...
В пятидесятые Николай Степанович, устав, наверное, от райских кущ, ненадолго заглянул в свой любимый город, воплотившись безумным ленинградским поэтому Роальдом Мандельштамом.
Могила поэта не найдена. Нет в Петербурге и памятника ему, нет даже скромной мемориальной доски (есть в других городах; честь и хвата тем, кто их поставил!).
Ниииизззя.
Нельзя изучать столетней уже давности "таганцевский заговор". С величайшим трудом удалось вырвать 3 тома из двухсот пятидесяти с лишним.
Нельзя ставить памятник поэту, моряку и воину, чьи стихи пережили убийц великого поэта, и живут посейчас.
В Русском Национальном Государстве, я уверен, 26 августа будет Днем Памяти Николая Гумилева.
И два стихотворения:
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Проплывает Петроград...
И горит на рдяном диске
Ангел твой на обелиске,
Словно солнца младший брат.
А у нас на утлой лодке
Только синие решетки
Перекрещенных штыков.
Где лобзавший руку дамам
Низко кланяется хамам -
Видно, жребий наш таков.
Я не трушу, я спокоен,
Я - поэт, моряк и воин,
Не поддамся палачу.
Пусть клеймит клеймом позорным -
Знаю, сгустком крови черным
За свободу я плачу.
Но за стих и за отвагу,
За сонеты и за шпагу -
Знаю - город гордый мой
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Отвезет меня домой.
(оно приписывается Николаю Степановичу)
и
Веют тучи крыльями орлана
Над взошедшей ночью трын-травой,
Стонет город матом Тамерлана
Над своей оливковой Невой.
Из хрустальных слез концертных залов,
Золотой сонатой дребезжа,
Вороная лошадь пробежала,
Веки луж оранжево смежа.
Искрозвонка лошадь вороная,
Всадник пьян настоем из часов,
Копья рук в туманы окуная
Под тяжелой мерою весов.
И, как я, хмельной твоей любовью,
Обезумев в звездной синеве,
Истекает розовою кровью
На гранитных подступах к Неве.
Роальд Мандельштам.