Кавалер Глюк
А между тем в царство грез проникают через врата из слоновой кости; мало кому дано узреть эти врата, еще меньше - вступить в них! Причудливое зрелище открывается вошедшим. Странные видения мелькают здесь и там, одно своеобразнее другого. На проезжей дороге они не показываются, только за вратами слоновой кости можно увидеть их. Трудно вырваться из этого царства: точно к замку Альцины путь преграждают чудовища; все здесь кружит, мелькает, вертится; многие так и прогрезят свою грезу в царстве грез - они растекаются в грезах и перестают отбрасывать тень, иначе они по тени увидели
бы луч, пронизывающий все царство. Но лишь немногие, пробудясь от своей грезы, поднимаются вверх и, пройдя через царство грез, достигают истины. Это и есть вершина - соприкосновение с предвечным, неизреченным! Взгляните на солнце - оно трезвучие, из него, подобно звездам, сыплются аккорды и опутывают вас огненными нитями. Вы покоитесь в огненном коконе до той минуты, когда Психея вспорхнет к солнцу. (с)
Вот оно, романтическое двоемирие в полный рост. Чудак, живущий в бедной каморке и считающий себя композитором Глюком, жившим, если брать время написания рассказа, полвека назад (да-да-да, сказало благородное общество, видали мы таких. Ещё есть принцессы Электродрель и принцы Какихтамневажноглавноепокрасивше).
Однако ж, уворачиваясь от помидоров и прочих картофельных очистков, хочу сказать, что если к кому и обращаться за поисками границы между фантазией и безумием, между просто глюками (простите за каламбур, мне он нравится) и глюками больными - то, конечно, к господину Гофману. Уж кто-кто, а он-то эту границу, на мой взгляд очень чётко видит.
Сумасшедший-то наш, на минуточку, пишет талантливые вариации и талантливо, если не гениально, их исполняет, и, что, может быть, ещё более важно - абсолютно гениально умеет чувствовать музыку. Имея такой стержень, он, может, поздоровее будет многих окружающих - по крайней мере, с моей точки зрения. (Автор, впрочем, своих "истинных музыкантов" хоть и отличает от филистёров, но до конца никогда не оправдывает, говоря, что и они несчастны).
А ещё подумалось, что идеализм платоновский сюда прекрасно вписывается (может, впрочем, это опять моё восприятие - уж слишком много античной философии в последнее время было): солнце как мировая душа, и лучи-звуки, оживляющие мёртвую материю.
Хреново мне, в общем, ещё со вчера, а тут ещё и Гофманом приложило: пришёл кот домой, лёг ничком на диван и заплакал, ибо представил себя через эн лет...тоже в какой-нибудь каморке, никому не нужным и ничего не достигшим эх, кот-кот, все твои переезды наполовину состоят из дурацкой влюблённости, и только на другую - из волнений по поводу магистратуры и будущего вообще. Разве что громкими именами кот называть себя не будет, и то хлеб.
Впрочем, у берлинского сумасшедшего музыка-то была, и ему с ней было хорошо. А ещё он поделился ей по крайней мере с рассказчиком, что тоже уже немало.
Когда он окончил, я бросился к нему на шею и воскликнул сдавленным голосом:
- Что это? Кто же вы?
Он поднялся и окинул меня задумчивым, проникновенным взглядом; но когда я собрался повторить вопрос, он исчез за дверью, захватив с собой свечу и оставив меня в темноте. Прошло без малого четверть часа; я уже отчаялся когда-нибудь увидеть его и пытался, ориентируясь по фортепьяно, добраться до двери, как вдруг он появился в парадном расшитом кафтане, богатом камзоле и при шпаге, держа в руке зажженную свечу. Я остолбенел; торжественно приблизился он ко мне, ласково взял меня за руку и с загадочной улыбкой произнес:
- Я - кавалер Глюк!
Прошу прощения, что у меня не получается сказать ничего умного и литературоведческого, но высказаться и вылить эмоционалку всё-таки хочется. И спасибо всем, кто это читает (двойное, нет, десятерное - тем кто как-то реагирует).
(А ещё очень приятно видеть в текстах названия знакомых музыкальных произведений - похоже, у нас с господином Гофманом вкусы-то были похожи).
бы луч, пронизывающий все царство. Но лишь немногие, пробудясь от своей грезы, поднимаются вверх и, пройдя через царство грез, достигают истины. Это и есть вершина - соприкосновение с предвечным, неизреченным! Взгляните на солнце - оно трезвучие, из него, подобно звездам, сыплются аккорды и опутывают вас огненными нитями. Вы покоитесь в огненном коконе до той минуты, когда Психея вспорхнет к солнцу. (с)
Вот оно, романтическое двоемирие в полный рост. Чудак, живущий в бедной каморке и считающий себя композитором Глюком, жившим, если брать время написания рассказа, полвека назад (да-да-да, сказало благородное общество, видали мы таких. Ещё есть принцессы Электродрель и принцы Какихтамневажноглавноепокрасивше).
Однако ж, уворачиваясь от помидоров и прочих картофельных очистков, хочу сказать, что если к кому и обращаться за поисками границы между фантазией и безумием, между просто глюками (простите за каламбур, мне он нравится) и глюками больными - то, конечно, к господину Гофману. Уж кто-кто, а он-то эту границу, на мой взгляд очень чётко видит.
Сумасшедший-то наш, на минуточку, пишет талантливые вариации и талантливо, если не гениально, их исполняет, и, что, может быть, ещё более важно - абсолютно гениально умеет чувствовать музыку. Имея такой стержень, он, может, поздоровее будет многих окружающих - по крайней мере, с моей точки зрения. (Автор, впрочем, своих "истинных музыкантов" хоть и отличает от филистёров, но до конца никогда не оправдывает, говоря, что и они несчастны).
А ещё подумалось, что идеализм платоновский сюда прекрасно вписывается (может, впрочем, это опять моё восприятие - уж слишком много античной философии в последнее время было): солнце как мировая душа, и лучи-звуки, оживляющие мёртвую материю.
Хреново мне, в общем, ещё со вчера, а тут ещё и Гофманом приложило: пришёл кот домой, лёг ничком на диван и заплакал, ибо представил себя через эн лет...тоже в какой-нибудь каморке, никому не нужным и ничего не достигшим эх, кот-кот, все твои переезды наполовину состоят из дурацкой влюблённости, и только на другую - из волнений по поводу магистратуры и будущего вообще. Разве что громкими именами кот называть себя не будет, и то хлеб.
Впрочем, у берлинского сумасшедшего музыка-то была, и ему с ней было хорошо. А ещё он поделился ей по крайней мере с рассказчиком, что тоже уже немало.
Когда он окончил, я бросился к нему на шею и воскликнул сдавленным голосом:
- Что это? Кто же вы?
Он поднялся и окинул меня задумчивым, проникновенным взглядом; но когда я собрался повторить вопрос, он исчез за дверью, захватив с собой свечу и оставив меня в темноте. Прошло без малого четверть часа; я уже отчаялся когда-нибудь увидеть его и пытался, ориентируясь по фортепьяно, добраться до двери, как вдруг он появился в парадном расшитом кафтане, богатом камзоле и при шпаге, держа в руке зажженную свечу. Я остолбенел; торжественно приблизился он ко мне, ласково взял меня за руку и с загадочной улыбкой произнес:
- Я - кавалер Глюк!
Прошу прощения, что у меня не получается сказать ничего умного и литературоведческого, но высказаться и вылить эмоционалку всё-таки хочется. И спасибо всем, кто это читает (двойное, нет, десятерное - тем кто как-то реагирует).
(А ещё очень приятно видеть в текстах названия знакомых музыкальных произведений - похоже, у нас с господином Гофманом вкусы-то были похожи).