Отвратительный Паркет
Отвратительный Паркет
Не помню, кто это был. Ты это был или я, совсем не помню уже. Помню только тот день, который начинался на все возможные буквы алфавита, именно так он был разнообразен. Чего тогда только не случилось. Вот ты сидишь передо мной на стуле полуполоманном. Ты похож на набросок карандашом; полупустой, полуразрушенный. Плечо твоё то вверх, то вниз прыгает, когда ты начинаешь разговаривать. Когда ты молчишь - оно молчит. Как ты только с этим плечом уживаешься? И вот оно опять с тобой начинает спорить, грохочет костями, вздрагивает словно на кочках. А я лишь спросила тебя, кто это был в тот день, ты или я. Мы не помним. Может, плечо твоё помнит, но я ему доверять не стала бы.
Это сейчас голова в петле и никакого совместного ужина. А раньше, особенно в тот полузабытый день всё было совсем по-другому. Это сейчас мне тебе в глаза смотреть почему-то стыдно и так неловко, а в тот день я зрачки свои из твоих вообще не вынимала, просто не могла. Опять твоё плечо противоречит, картавит тонкими твоими косточками, пошмыгивает и дребезжит в ответ на каждое моё слово. Удивительно, что оно такое стойкое. Всё рассыпалось в наших жизнях, а твоё плечо ещё держится, всё ещё на том же самом месте.
И пахнет здесь несколько дурно. Мы раньше в это место приходили, спешно распихивали эти пыльные баулы по углам, роняли наши разгорячённые тела на старинный паркет и всласть скрипели, любовно оттирали старые пятна своими уставшими спинами. Я осторожно оголяла огненными пальцами, правда, такими горячими, твоё лицо. Снимала всё лишнее, слой за слоем, пока ты не оставался со мной настоящим. Брала твоё лицо в руки и смотрела в него, ты неумело смущался. Сейчас же, не знаю, зачем я в него смотрела. Не могу представить, что могла в нём увидеть. Помню только, что локтям было жёстко от паркета. Моя кожа плотно заполняла тонкие щёлки в паркете, и поэтому было так больно, Боже, но я не могла оторваться от твоего чистого лица и забывала напрочь о своих разлагающихся локтях. Ты не понимал, почему у меня из глаз текли слёзы, и не верил, когда я настойчиво пыталась объяснить, что во всем виноват паркет.
Это теперь тебе неприятно на меня смотреть. Ты отводишь глаза, совсем как командир, который прячет свои войска куда подальше от плохо пахнущего противника. Ноги скрестил, так что и не подойти даже. А я опускаю глаза и касаюсь ими паркета, старинного, и он продолжает со мной говорить. Говорит мне свою историю, в которой почему-то уже нет нас. Там, рядом с открытой дверью балкона, паркет сильно намок. Это потому что я, дурёха, забыла закрыть дверь и весь день шёл дождь. Но ты всегда любил запах свежей сырости, поэтому не стал меня ругать. Лишь нежно пожурил, проведя тонкой ладонью против моих коротких тогда ещё волос.
А сейчас волосы секутся. Они выросли, возмужали. Я верчу их в руках, глупо тереблю их пальцами. Нет, я совсем не нервничаю. Но я сразу же чувствую, что это слабое движение привлекло твоё болезненное внимание и ты скалишься, скалишь свои дёсны. Может быть, так ты пытаешься выдавить улыбку. Молчишь пока что. Но я точно знаю, что если я продолжу хотя бы ещё секундочку, ты встанешь и ударишь меня по лицу своей тонкой ладонью по моей увы, постаревшей, неприятно бархатной коже. Провести рукой словно по пыльным шторам в театре - вот что ты думаешь о моей коже. Тебе стало противно совершенно всё и, наверное, это нормально.
А раньше, особенно в тот день, когда мы нежились на старинном паркете, она была и правда бархатной. Бисерным узором по ней рассыпались веснушки. Я щурила губы, высовывала язык и быстро проводила им по твоей коже. Не помню, было ли то твоё плечо, или твои пятки. Всё для меня было одинаково небесно и чисто. Не было греха и грязи, было что-то другое, абсолютно нелепое и совсем невинное. Слепленное из пластилина, лепила я тогда в первый раз в жизни.
Всё давно как засохло. Если то был пластилин, то, считай, что он рассыпался, осталась только гнусная строительная мука. Противная мука, которая причиняет нам сплошные муки. Твоя и моя жизнь по раздельности окутана этой пылью - это единственное, что нас связывает сейчас, увы. Что уж теперь вспоминать тот день, тот день, когда нельзя было различить, где я и где ты - всё было едино и одно. А сейчас, даже если я стану умолять тебя перестелить этот проклятый паркет, ты мне не позволишь и сам никогда этого не сделаешь. Очевидно, он тебе тоже дорог. Возможно, по другим, несколько иным причинам, о которых мне остаётся только молча догадываться.
Не помню, кто это был. Ты это был или я, совсем не помню уже. Помню только тот день, который начинался на все возможные буквы алфавита, именно так он был разнообразен. Чего тогда только не случилось. Вот ты сидишь передо мной на стуле полуполоманном. Ты похож на набросок карандашом; полупустой, полуразрушенный. Плечо твоё то вверх, то вниз прыгает, когда ты начинаешь разговаривать. Когда ты молчишь - оно молчит. Как ты только с этим плечом уживаешься? И вот оно опять с тобой начинает спорить, грохочет костями, вздрагивает словно на кочках. А я лишь спросила тебя, кто это был в тот день, ты или я. Мы не помним. Может, плечо твоё помнит, но я ему доверять не стала бы.
Это сейчас голова в петле и никакого совместного ужина. А раньше, особенно в тот полузабытый день всё было совсем по-другому. Это сейчас мне тебе в глаза смотреть почему-то стыдно и так неловко, а в тот день я зрачки свои из твоих вообще не вынимала, просто не могла. Опять твоё плечо противоречит, картавит тонкими твоими косточками, пошмыгивает и дребезжит в ответ на каждое моё слово. Удивительно, что оно такое стойкое. Всё рассыпалось в наших жизнях, а твоё плечо ещё держится, всё ещё на том же самом месте.
И пахнет здесь несколько дурно. Мы раньше в это место приходили, спешно распихивали эти пыльные баулы по углам, роняли наши разгорячённые тела на старинный паркет и всласть скрипели, любовно оттирали старые пятна своими уставшими спинами. Я осторожно оголяла огненными пальцами, правда, такими горячими, твоё лицо. Снимала всё лишнее, слой за слоем, пока ты не оставался со мной настоящим. Брала твоё лицо в руки и смотрела в него, ты неумело смущался. Сейчас же, не знаю, зачем я в него смотрела. Не могу представить, что могла в нём увидеть. Помню только, что локтям было жёстко от паркета. Моя кожа плотно заполняла тонкие щёлки в паркете, и поэтому было так больно, Боже, но я не могла оторваться от твоего чистого лица и забывала напрочь о своих разлагающихся локтях. Ты не понимал, почему у меня из глаз текли слёзы, и не верил, когда я настойчиво пыталась объяснить, что во всем виноват паркет.
Это теперь тебе неприятно на меня смотреть. Ты отводишь глаза, совсем как командир, который прячет свои войска куда подальше от плохо пахнущего противника. Ноги скрестил, так что и не подойти даже. А я опускаю глаза и касаюсь ими паркета, старинного, и он продолжает со мной говорить. Говорит мне свою историю, в которой почему-то уже нет нас. Там, рядом с открытой дверью балкона, паркет сильно намок. Это потому что я, дурёха, забыла закрыть дверь и весь день шёл дождь. Но ты всегда любил запах свежей сырости, поэтому не стал меня ругать. Лишь нежно пожурил, проведя тонкой ладонью против моих коротких тогда ещё волос.
А сейчас волосы секутся. Они выросли, возмужали. Я верчу их в руках, глупо тереблю их пальцами. Нет, я совсем не нервничаю. Но я сразу же чувствую, что это слабое движение привлекло твоё болезненное внимание и ты скалишься, скалишь свои дёсны. Может быть, так ты пытаешься выдавить улыбку. Молчишь пока что. Но я точно знаю, что если я продолжу хотя бы ещё секундочку, ты встанешь и ударишь меня по лицу своей тонкой ладонью по моей увы, постаревшей, неприятно бархатной коже. Провести рукой словно по пыльным шторам в театре - вот что ты думаешь о моей коже. Тебе стало противно совершенно всё и, наверное, это нормально.
А раньше, особенно в тот день, когда мы нежились на старинном паркете, она была и правда бархатной. Бисерным узором по ней рассыпались веснушки. Я щурила губы, высовывала язык и быстро проводила им по твоей коже. Не помню, было ли то твоё плечо, или твои пятки. Всё для меня было одинаково небесно и чисто. Не было греха и грязи, было что-то другое, абсолютно нелепое и совсем невинное. Слепленное из пластилина, лепила я тогда в первый раз в жизни.
Всё давно как засохло. Если то был пластилин, то, считай, что он рассыпался, осталась только гнусная строительная мука. Противная мука, которая причиняет нам сплошные муки. Твоя и моя жизнь по раздельности окутана этой пылью - это единственное, что нас связывает сейчас, увы. Что уж теперь вспоминать тот день, тот день, когда нельзя было различить, где я и где ты - всё было едино и одно. А сейчас, даже если я стану умолять тебя перестелить этот проклятый паркет, ты мне не позволишь и сам никогда этого не сделаешь. Очевидно, он тебе тоже дорог. Возможно, по другим, несколько иным причинам, о которых мне остаётся только молча догадываться.