Воспоминания как подарок.
Всем, кто грустит, посвящается.
- Сейчас будет тебе, - говорю, - подарок.
Касаюсь ее лба своим. Никогда прежде не пробовал совершать этот фокус, зато зрителем был не единожды, беспомощной, счастливой жертвой прекрасного наваждения. Но Михаэль обещал: когда придет время, все получится само собой. Только вспоминай, больше ничего делать не надо. Только вспоминай.
Вспоминаю - впервые в жизни не для себя, а для другого человека. Вспоминаю в подарок.
Горячее весеннее солнце, ледяная озерная вода, дикое гусиное семейство в полном составе, с полудюжиной серебристо-зеленых, как вербные почки, гусят. Отворачиваюсь от птиц, приоткрываю губы, повинуясь настойчивому зову инстинкта и судьбы, почти теряю сознание от прикосновения человека, которого впервые встретила сегодня утром, за завтраком, в гостинице при гольф-клубе, куда приехала вовсе не ради любовной романтики, а в поисках материалов для туристического справочника.
“Так бывает, - думаю я. - Так, оказывается, бывает”.
Но прежде, чем рухнуть с головой в сладостную пропасть, успеваю себе возразить: “Так не бывает. Слишком уж хорошо”.
Ага, есть. Поехали дальше.
Нравственного закона во мне как не было, так и нет, зато звездное небо над головой имеется, и оно воистину прекрасно. Ночью, на спине, лицом кверху(11), да, но я-то не умираю, напротив, возвращаюсь к жизни после полугодичного тления на силиконовой плантации. Первый вечер первого дня моего отпуска близится к завершению, и я не иду спать лишь потому, что жаден неописуемо. Еще несколько минут, а то и пару часов почти невыносимого кайфа украду у сна, а если и отрублюсь прямо тут, на пляже, невелика беда: проснусь на рассвете от холода, да и поползу понемногу в коттедж. Пожалуй, именно этого мне и надо, для полного счастья.
В наушниках Нико тянет заунывно песенку про “all tomorrow parties”, и я, кажется, подпеваю ей во весь голос. Могу себе позволить: песчаный пляж безлюден, как пустыня. А если и появится кто-то в зоне моей видимости, я, подобно сфинксу, грозно погляжу на путника и произнесу вслух единственно актуальную на данном этапе загадку.
“Покурить найдется? - спрошу я всякого, кто захочет пройти мимо, и, пожалуй, расхохочусь, что бы мне ни ответили. Просто так, от счастья.
Хватит, пожалуй.
“Смотри, сова летит, - говорит Митька. - Настоящая сова!”
“Такая длинная? - удивляюсь. - Колбаса это с крыльями, а не сова!”
“Сама ты колбаса с крыльями! - хохочет мой мальчишка. - Это была сова, как в “Твин-Пиксе”. Летела на дачу к какой-нибудь Лоре Палмер”.
Совсем взрослый, надо же. Уже смотрит те же фильмы, что и я, хотя книжки пока другие читает. Но это дело поправимое. Главное, что время, когда кроме фильмов и книжек у Митьки не было ничего, закончилось. Будем думать, навсегда.
После обеда мы часа четыре бродили по лесу, вернее, по лесам. Сперва по березовому, потом через дубовую рощу шли, по сосновому бору гуляли, пока, наконец, не забрели в смешанный лес - такой дальний, что я сама впервые сюда забралась, хотя с детства на родительской даче лето провожу. Старожил я тут, старожилка, старожилица, старая, словом, старушка, хе-хе!..
Мы, в общем, заранее знали, что грибов не наберем: июль вон какой сухой был, - но шли себе и шли, делали вид, будто грибы ищем. Только час назад обратно повернули. Вернемся, будет совсем ночь. Ай да мы! Прошлым летом для Митьки час на ногах провести - подвиг был, а нынче - вот бежит впереди меня, как ни в чем не бывало. Но, кстати, надо бы ему все же отдохнуть.
Плюхаюсь в мокрую от вечерней росы траву. “Все, - говорю, - загонял ты меня. Перекур.”
“Какой перекур? - удивляется. - Ты же бросила!”
“Ну, значит, не перекур, а перекус. Бутерброды мы зачем брали? Чтобы обратно домой принести?”
“А мы брали?! Что ж ты молчишь?”
Да я, вроде бы, и не молчу…
“Зажилить хотела, - огрызаюсь. - Ты же меня знаешь!”
“Сыр стал как плавленый, - радуется сын, разворачивая бутерброд. - Вкусно! Надо всегда так бутерброды готовить: нарезать, а потом в карманах полдня таскать. Лучше даже, чем у бабушки Клары в духовке получается. Попробуй!”
Беру половинку, откусываю, жую. Действительно здорово: хлеб еще мягкий, а сыр теплый, и маслом все насквозь пропиталось. Или просто мы аппетит такой нагуляли?
“… и все-таки это была сова”, - говорит Митька.
Сова так сова.
Ага, замечательно.
Поезд, согласно расписанию, дернется-двинется-поползет ровно через две минуты. В купе, кроме меня, никого. Еще бы две минуты продержаться, а потом можно расслабиться - до Бреста, по крайней мере. Но там, говорят, в первый класс редко подсаживаются. И еще говорят, поезд Москва-Берлин в это время года полупустой ходит. Я уже почти верю. Две… нет, уже полторы минуты спустя, поверю окончательно.
С ума сойти. Уже! Тронулись, поехали. Мои часы, оказывается, отстают на целую минуту. В коридоре, вроде, никто не топочет. Значит, буду ехать один. Развеселый гражданин - едет поездом в Берлин - он сидит в купе один - он везучий гражданин.
Как-то так.
Я года два, наверное, об этом мечтал: как я буду сидеть в купе, неподвижно, прижавшись носом к стеклу, а Москва станет уплывать, убегать от меня. Посторонится, даст мне дорогу, отпустит.
Вот и отпустила. Теперь я без пяти минут (ладно, без полутора суток) берлинский житель. Что будет там - на фиг неведомо, но мне, по правде сказать, плевать. Я не верю в будущее, будущего нет, всегда есть только здесь-и-сейчас, - банально, но ведь правда, глупо ее не знать. Мое здесь-сейчас прекрасно, оно, помимо прочего, не отравлено даже наличием попутчика. А я очень, очень, очень-преочень хотел ехать в одиночестве. Если бы существовали купе какого-нибудь сверх-первого класса, рассчитанные на одну персону, я бы, видит бог, никаких денег не пожалел на билет. Голый, голодный, с пачкой “Беломора” в драной авоське, а поехал бы этим “сверх-первым”. Но такой услуги нет, а первый класс - это почему-то одно купе на двоих. Потому и замирал я, глядя на часы, с замиранием сердца прислушивался к топоту ног в коридоре и перестуку чужих чемоданов. Но теперь уже все. Я еду в Берлин, один в купе. Ничего лучше и вообразить нельзя.
Достаю флягу с коньяком, чокаюсь с собственным отражением в оконном стекле, а потом - с еще одним, в зеркале. “За нас, мужики, - говорю шепотом. - Добро пожаловать в новую жизнь! И да будет нам земля небом!”
Просто прекрасно.
Скоро наступит рассвет, а я брожу по городу, ног под собой не чуя. У моей погибели зеленые глаза, у моей жизни глаза тоже зеленые. Она спросила: “Когда ты придешь?” - и я обещал, что приду на рассвете. И рад бы теперь заявиться пораньше, но обещал - на рассвете, и мне почему-то кажется очень важным сдержать это, именно это (возможно, только это) обещание. Я брожу по городу, зеленоглазая ждет, ворочаясь на узкой, скрипучей тахте; у моей вечности зеленые глаза, и скоро она для меня наступит. Сажусь на корточки, подношу зажигалку к белой пуховой черте: на этом бульваре цветут тополя, а значит, пришло время вспомнить любимую игру своего детства. Тополиный пух вспыхивает и почти сразу же гаснет, я смеюсь и говорю вслух: “У моей погибели зеленые глаза”. Поднимаюсь и иду туда, где меня ждут. Уже пора. Почти пора.
Отлично. И, думаю, на первый раз достаточно. Закончим на этой звенящей ноте, почему нет?
Очень элегантное решение.
Обнимаю ошалевшую Варю за плечи, отвожу обратно, к машине, помогаю устроиться на сидении.
- Ну и как тебе эти сны? - спрашиваю, вставив ключ в замок зажигания. - По вкусу ли?
- А как ты думаешь? - вздыхает. - Что это было?
- Мои сокровища.
(с) Макс Фрай. Жалобная книга. Стоянка XIV
И от меня немного:
Ночь выдалась очень звездной. Трава, на радость мне, давно не кошена, а значит высокая. Падаю там, там где захотелось, поддавшись внезапному порыву, недалеко от домика. Из беседки слышны разговоры и пьяный смех ребят. Совершенно чужие люди. На много километров вокруг ни одной по-настоящему родной души. Впрочем, только так чаще всего и бывает. Тысячи звезд на моё счастье не перекрывает свет ни одного фонаря, а свет из дома от сюда не видно. Ну и замечательно. Вдыхаю запах травы полной грудью. Как же хорошо. Застрять бы в этом мгновенье на долго-долго... Впрочем, долго не дадут, обязательно хватятся. Лежать бы молча, но уже не могу остановиться, звуки песни сами льются на свободу и поднимаются высоко-высоко в небо, улетая куда-то по очень важному делу:
"до самого... неба! До самого.. неба! Развевал ветер пламя вольное, завывал, летел смерчем-вороном! лесом-болотами, черными топями..."
Моя бесконечность конечно рано или поздно прерывается вопросом "что ты здесь?" А мне хочется сказать "Ни черта, вы, товарищи, не смысле в счастье человеческом!"
....
Зал полон веселых пьяных людей. Музыка гремит так, что не остается ни единого шанса остаться в стороне. На мне несколько лоскутков ткани, и полная свобода тела. Непривычная даже после этого жесткого чехла, в котором вечно все зудело и ныло. Я ощущаю себя возрадившейся гибкой веткой по весне. В руках уверенные цепи с прятной тяжестью керосиновых кафедралов. Стою и подглядываю за девочками-стрептизершами, выстуающими дуэтом. Музыка полностью поглатила меня, и их движения завораживают и гипнотизируют. Следующий выход мой, но я об этом не думаю - они настоящие профи своего дела. Особенно Наташка.
Внезапно понимаю, что они идут на меня, и музыка сменилась на мой трек. Даже разволноваться не успела - кто-то подал огню и они вспыхнули послушно. Круг, еще круг.
Чувствую всепроникающее внимание от тысячи глаз. Может не тысячи, конечно. Не такой уж он большой, этот зал, но когда их так много, это уже не важно.
Совершая движение вокруг моего тела, пои подпевают мне шепотом, только мне слышным, обдают жаром, становятся со мной единым целом. И только эта тяжесть в руках дает мне невероятную силу и энергию. Очен жарко. Музыка отбивает неспешный ритм, двигаюсь как в сексуальном трансе, вся напряженная как струна.
Откидываюсь назад, стараясь попасть в ритм, и тут неожиданно ощущаю брызги холодной воды на теле. Они словно даже шипели короткий миг - и тут же исчезли. Хочется крикнуть "смелее! кто там? дайте еще!!" Понимаю, что это был один из многочисленных водяных пистолетов. Собой почти не владею, продолжаю танец.
Музыка словно бы остановаливается, отдает глухой ритм, стаю на колени и кручу "солнце". Все замерли, словно бы это какой-то ритуал. Сердце бьется невероятно. Аккуратно встаю, с ускорившимся ритом музыки делаю еще несколько движений и... несколкими резкими поворотами останавливаю моих бойцов и огонь в них. Удаляюсь на едва удерживающих меня ногах.
Зал молчит. Кажется, даже звукарь забыл о том, что нужно ставить следующий трек. Я уже успеваю подойти к гримерке, сама еще толком не отошла от происходящего, но уже успеваю подумать "тихо. Где апплодисменты? не понравилось? плохо?" и тут зул взрывается апплодисментами и криками "Бис!". Выдыхаю.
Девчонки вокруг столпились с восторгами что-то щебеча. Я выйду еще, у меня есть для вас пара подарков. Дайте только перевести дух.
- Сейчас будет тебе, - говорю, - подарок.
Касаюсь ее лба своим. Никогда прежде не пробовал совершать этот фокус, зато зрителем был не единожды, беспомощной, счастливой жертвой прекрасного наваждения. Но Михаэль обещал: когда придет время, все получится само собой. Только вспоминай, больше ничего делать не надо. Только вспоминай.
Вспоминаю - впервые в жизни не для себя, а для другого человека. Вспоминаю в подарок.
Горячее весеннее солнце, ледяная озерная вода, дикое гусиное семейство в полном составе, с полудюжиной серебристо-зеленых, как вербные почки, гусят. Отворачиваюсь от птиц, приоткрываю губы, повинуясь настойчивому зову инстинкта и судьбы, почти теряю сознание от прикосновения человека, которого впервые встретила сегодня утром, за завтраком, в гостинице при гольф-клубе, куда приехала вовсе не ради любовной романтики, а в поисках материалов для туристического справочника.
“Так бывает, - думаю я. - Так, оказывается, бывает”.
Но прежде, чем рухнуть с головой в сладостную пропасть, успеваю себе возразить: “Так не бывает. Слишком уж хорошо”.
Ага, есть. Поехали дальше.
Нравственного закона во мне как не было, так и нет, зато звездное небо над головой имеется, и оно воистину прекрасно. Ночью, на спине, лицом кверху(11), да, но я-то не умираю, напротив, возвращаюсь к жизни после полугодичного тления на силиконовой плантации. Первый вечер первого дня моего отпуска близится к завершению, и я не иду спать лишь потому, что жаден неописуемо. Еще несколько минут, а то и пару часов почти невыносимого кайфа украду у сна, а если и отрублюсь прямо тут, на пляже, невелика беда: проснусь на рассвете от холода, да и поползу понемногу в коттедж. Пожалуй, именно этого мне и надо, для полного счастья.
В наушниках Нико тянет заунывно песенку про “all tomorrow parties”, и я, кажется, подпеваю ей во весь голос. Могу себе позволить: песчаный пляж безлюден, как пустыня. А если и появится кто-то в зоне моей видимости, я, подобно сфинксу, грозно погляжу на путника и произнесу вслух единственно актуальную на данном этапе загадку.
“Покурить найдется? - спрошу я всякого, кто захочет пройти мимо, и, пожалуй, расхохочусь, что бы мне ни ответили. Просто так, от счастья.
Хватит, пожалуй.
“Смотри, сова летит, - говорит Митька. - Настоящая сова!”
“Такая длинная? - удивляюсь. - Колбаса это с крыльями, а не сова!”
“Сама ты колбаса с крыльями! - хохочет мой мальчишка. - Это была сова, как в “Твин-Пиксе”. Летела на дачу к какой-нибудь Лоре Палмер”.
Совсем взрослый, надо же. Уже смотрит те же фильмы, что и я, хотя книжки пока другие читает. Но это дело поправимое. Главное, что время, когда кроме фильмов и книжек у Митьки не было ничего, закончилось. Будем думать, навсегда.
После обеда мы часа четыре бродили по лесу, вернее, по лесам. Сперва по березовому, потом через дубовую рощу шли, по сосновому бору гуляли, пока, наконец, не забрели в смешанный лес - такой дальний, что я сама впервые сюда забралась, хотя с детства на родительской даче лето провожу. Старожил я тут, старожилка, старожилица, старая, словом, старушка, хе-хе!..
Мы, в общем, заранее знали, что грибов не наберем: июль вон какой сухой был, - но шли себе и шли, делали вид, будто грибы ищем. Только час назад обратно повернули. Вернемся, будет совсем ночь. Ай да мы! Прошлым летом для Митьки час на ногах провести - подвиг был, а нынче - вот бежит впереди меня, как ни в чем не бывало. Но, кстати, надо бы ему все же отдохнуть.
Плюхаюсь в мокрую от вечерней росы траву. “Все, - говорю, - загонял ты меня. Перекур.”
“Какой перекур? - удивляется. - Ты же бросила!”
“Ну, значит, не перекур, а перекус. Бутерброды мы зачем брали? Чтобы обратно домой принести?”
“А мы брали?! Что ж ты молчишь?”
Да я, вроде бы, и не молчу…
“Зажилить хотела, - огрызаюсь. - Ты же меня знаешь!”
“Сыр стал как плавленый, - радуется сын, разворачивая бутерброд. - Вкусно! Надо всегда так бутерброды готовить: нарезать, а потом в карманах полдня таскать. Лучше даже, чем у бабушки Клары в духовке получается. Попробуй!”
Беру половинку, откусываю, жую. Действительно здорово: хлеб еще мягкий, а сыр теплый, и маслом все насквозь пропиталось. Или просто мы аппетит такой нагуляли?
“… и все-таки это была сова”, - говорит Митька.
Сова так сова.
Ага, замечательно.
Поезд, согласно расписанию, дернется-двинется-поползет ровно через две минуты. В купе, кроме меня, никого. Еще бы две минуты продержаться, а потом можно расслабиться - до Бреста, по крайней мере. Но там, говорят, в первый класс редко подсаживаются. И еще говорят, поезд Москва-Берлин в это время года полупустой ходит. Я уже почти верю. Две… нет, уже полторы минуты спустя, поверю окончательно.
С ума сойти. Уже! Тронулись, поехали. Мои часы, оказывается, отстают на целую минуту. В коридоре, вроде, никто не топочет. Значит, буду ехать один. Развеселый гражданин - едет поездом в Берлин - он сидит в купе один - он везучий гражданин.
Как-то так.
Я года два, наверное, об этом мечтал: как я буду сидеть в купе, неподвижно, прижавшись носом к стеклу, а Москва станет уплывать, убегать от меня. Посторонится, даст мне дорогу, отпустит.
Вот и отпустила. Теперь я без пяти минут (ладно, без полутора суток) берлинский житель. Что будет там - на фиг неведомо, но мне, по правде сказать, плевать. Я не верю в будущее, будущего нет, всегда есть только здесь-и-сейчас, - банально, но ведь правда, глупо ее не знать. Мое здесь-сейчас прекрасно, оно, помимо прочего, не отравлено даже наличием попутчика. А я очень, очень, очень-преочень хотел ехать в одиночестве. Если бы существовали купе какого-нибудь сверх-первого класса, рассчитанные на одну персону, я бы, видит бог, никаких денег не пожалел на билет. Голый, голодный, с пачкой “Беломора” в драной авоське, а поехал бы этим “сверх-первым”. Но такой услуги нет, а первый класс - это почему-то одно купе на двоих. Потому и замирал я, глядя на часы, с замиранием сердца прислушивался к топоту ног в коридоре и перестуку чужих чемоданов. Но теперь уже все. Я еду в Берлин, один в купе. Ничего лучше и вообразить нельзя.
Достаю флягу с коньяком, чокаюсь с собственным отражением в оконном стекле, а потом - с еще одним, в зеркале. “За нас, мужики, - говорю шепотом. - Добро пожаловать в новую жизнь! И да будет нам земля небом!”
Просто прекрасно.
Скоро наступит рассвет, а я брожу по городу, ног под собой не чуя. У моей погибели зеленые глаза, у моей жизни глаза тоже зеленые. Она спросила: “Когда ты придешь?” - и я обещал, что приду на рассвете. И рад бы теперь заявиться пораньше, но обещал - на рассвете, и мне почему-то кажется очень важным сдержать это, именно это (возможно, только это) обещание. Я брожу по городу, зеленоглазая ждет, ворочаясь на узкой, скрипучей тахте; у моей вечности зеленые глаза, и скоро она для меня наступит. Сажусь на корточки, подношу зажигалку к белой пуховой черте: на этом бульваре цветут тополя, а значит, пришло время вспомнить любимую игру своего детства. Тополиный пух вспыхивает и почти сразу же гаснет, я смеюсь и говорю вслух: “У моей погибели зеленые глаза”. Поднимаюсь и иду туда, где меня ждут. Уже пора. Почти пора.
Отлично. И, думаю, на первый раз достаточно. Закончим на этой звенящей ноте, почему нет?
Очень элегантное решение.
Обнимаю ошалевшую Варю за плечи, отвожу обратно, к машине, помогаю устроиться на сидении.
- Ну и как тебе эти сны? - спрашиваю, вставив ключ в замок зажигания. - По вкусу ли?
- А как ты думаешь? - вздыхает. - Что это было?
- Мои сокровища.
(с) Макс Фрай. Жалобная книга. Стоянка XIV
И от меня немного:
Ночь выдалась очень звездной. Трава, на радость мне, давно не кошена, а значит высокая. Падаю там, там где захотелось, поддавшись внезапному порыву, недалеко от домика. Из беседки слышны разговоры и пьяный смех ребят. Совершенно чужие люди. На много километров вокруг ни одной по-настоящему родной души. Впрочем, только так чаще всего и бывает. Тысячи звезд на моё счастье не перекрывает свет ни одного фонаря, а свет из дома от сюда не видно. Ну и замечательно. Вдыхаю запах травы полной грудью. Как же хорошо. Застрять бы в этом мгновенье на долго-долго... Впрочем, долго не дадут, обязательно хватятся. Лежать бы молча, но уже не могу остановиться, звуки песни сами льются на свободу и поднимаются высоко-высоко в небо, улетая куда-то по очень важному делу:
"до самого... неба! До самого.. неба! Развевал ветер пламя вольное, завывал, летел смерчем-вороном! лесом-болотами, черными топями..."
Моя бесконечность конечно рано или поздно прерывается вопросом "что ты здесь?" А мне хочется сказать "Ни черта, вы, товарищи, не смысле в счастье человеческом!"
....
Зал полон веселых пьяных людей. Музыка гремит так, что не остается ни единого шанса остаться в стороне. На мне несколько лоскутков ткани, и полная свобода тела. Непривычная даже после этого жесткого чехла, в котором вечно все зудело и ныло. Я ощущаю себя возрадившейся гибкой веткой по весне. В руках уверенные цепи с прятной тяжестью керосиновых кафедралов. Стою и подглядываю за девочками-стрептизершами, выстуающими дуэтом. Музыка полностью поглатила меня, и их движения завораживают и гипнотизируют. Следующий выход мой, но я об этом не думаю - они настоящие профи своего дела. Особенно Наташка.
Внезапно понимаю, что они идут на меня, и музыка сменилась на мой трек. Даже разволноваться не успела - кто-то подал огню и они вспыхнули послушно. Круг, еще круг.
Чувствую всепроникающее внимание от тысячи глаз. Может не тысячи, конечно. Не такой уж он большой, этот зал, но когда их так много, это уже не важно.
Совершая движение вокруг моего тела, пои подпевают мне шепотом, только мне слышным, обдают жаром, становятся со мной единым целом. И только эта тяжесть в руках дает мне невероятную силу и энергию. Очен жарко. Музыка отбивает неспешный ритм, двигаюсь как в сексуальном трансе, вся напряженная как струна.
Откидываюсь назад, стараясь попасть в ритм, и тут неожиданно ощущаю брызги холодной воды на теле. Они словно даже шипели короткий миг - и тут же исчезли. Хочется крикнуть "смелее! кто там? дайте еще!!" Понимаю, что это был один из многочисленных водяных пистолетов. Собой почти не владею, продолжаю танец.
Музыка словно бы остановаливается, отдает глухой ритм, стаю на колени и кручу "солнце". Все замерли, словно бы это какой-то ритуал. Сердце бьется невероятно. Аккуратно встаю, с ускорившимся ритом музыки делаю еще несколько движений и... несколкими резкими поворотами останавливаю моих бойцов и огонь в них. Удаляюсь на едва удерживающих меня ногах.
Зал молчит. Кажется, даже звукарь забыл о том, что нужно ставить следующий трек. Я уже успеваю подойти к гримерке, сама еще толком не отошла от происходящего, но уже успеваю подумать "тихо. Где апплодисменты? не понравилось? плохо?" и тут зул взрывается апплодисментами и криками "Бис!". Выдыхаю.
Девчонки вокруг столпились с восторгами что-то щебеча. Я выйду еще, у меня есть для вас пара подарков. Дайте только перевести дух.