ВОТ И ЛЕТО ПРОШЛО
Будто и не бывало.
На пригреве тепло.
Только этого мало.
Наверное, очень-очень многие вспоминают это из Арсения Тарковского - всякий раз, когда кончается лето.
Такие уж стихи (мало кому из поэтов удаётся сочинить то, что сопровождает саму жизнь)
А есть те, кто помнит старую бойкую песенку Софии Ротару.
Говорят, когда эта песенка появилась, ценители высокой поэзии страшно возмущались.
Как так: строки, исполненные философской глубины - и какое-то тра-ля-ля?
Тра-ля-ля - не для Тарковского!
Ведь эти стихи читал герой фильма "Сталкер", снятого знаменитым сыном поэта.
И там всё было всерьёз.
Серьёзного и утончённого Арсения Тарковского называли последним поэтом Серебряного века.
Наверное, потому, что есть у него стихи, скажем, об Анжело Секки или Румпельштильцхене - а уже в середине ХХ века некогда было знать такое.
И сам Тарковский выглядел импозантно и загадочно, как полагалось когда-то в Серебряном веке.
Но он основательно опоздал родиться: в год революции ему было всего 10.
Правда, детство он провёл "в вате" и благополучии - в интеллигентной дворянской семье.
Мать его была поклонницей системы воспитания Фребеля, создателя киндергартенов - детских садов.
По этой системе мальчик до 5 лет должен был носить платьица и не подвергаться телесным наказаниям.
Если второе положение разумно, то первое устарело уже во времена детства Аси Тарковского (домашнее имя Ася или Асик он позже сократил до элегантного Ас, но Сеней не звался никогда).
Когда дядя-офицер приехал погостить, то дал подержать свою саблю старшему брату Аси Вале (Валерию), а созданию в кружевной юбке - не дал.
Асик сам терпеть не мог платьица, и дядя подбил малыша порвать и испортить девчачьи наряды, чтобы потребовать штаны.
Так и сделали.
И в отсутсвии мужественности Тарковского больше никто никогда не упрекал.
Смутные революционные годы, разумеется, принесли всяческие трудности.
И легендарные приключения, которые подтвердить сложно - но сами по себе они хороши.
Например, история о том, как братья Тарковские в 1919 году бросили бомбу в Марусю Никифорову, знаменитую анархистку, атаманшу-махновку, создательницу Чёрной гвардии (была и такая!)
Мальчишек схватили, но Маруся распорядилась их отпустить.
Марусю вскоре белые расстреляли в Севастополе, а Валерий Тарковский погиб в бою против атамана Григорьева.
Всё это в том же 1919 году.
"Велик был год и страшен год по рожестве Христовом 1918, но 1919 был его страшней".
Так писал сотоварищ Тарковского по газете "Гудок" Михаил Булгаков.
Сотоварищ, потому что писавший стихи всегда, "с горшка", Арсений Тарковский тоже в конце концов оказался в Москве. Иначе и быть не могло.
Все ехали тогда в Москву!
Новую русскую литературу особенно щедро насыщал своей жаркой кровью Юго-запад.
Олеша, Катаев, Ильф и Петров (одесситы), киевлянин Булгаков писали смешные вещи для железнодорожной газеты "Гудок".
Южане и соперничали, и поддерживали друг друга.
Потому неудивительно, что уроженец Темрюка, эстет-стиховед Георгий Шенгели (писавший фельетоны под непоэтическим псевдонимом сержант Снайперенко), рекомендовал в "Гудок" на то же амплуа эстета Арсения Тарковского, уроженца Елисаветграда.
Который начал сочинять басни и фельетоны в стихах под непоэтическим псевдонимом Тарас Подкова.
Тра-ля-ля.
Что сказать о славном уездном городе Елисаветграде бывш.Херсонской губернии? Это советский Кировоград, а ныне Кропивницкий.
Город переименовали в честь украинского актёра и драматурга Марка Кропивницкого (он сочинил драму "Пока солнце взойдёт- роса очи выест").
Так что Тарковский явился не только из самой серёдки Украины, но и из вполне украинской среды: его отец воспитывался в семье корифея украинского театра Ивана Карпенко-Карого.
Спустя годы Тарковский стал одним из самых лучших и успешных переводчиков страны.
В основном с восточных языков. Даже стихи Сталина ему как-то доверили перевести (заказ, впрочем, сорвался).
С украинского не переводил.
Из украинских авторов горячо любил лишь бродячего философа 18 века Григория Сковороду.
Но язык Сковороды таков, что не требует перевода на русский.
Да, Тарковский многие годы был то, что называется "литературный работник".
Переводил и переводил.
Собственные стихи писались, но ждали своего времени.
Дебют поэта - первый сборник - совпал с успехом сына Андрея (Золотой лев Венецианского кинофестиваля за "Иваново детство").
1962 год.
Но ведь ещё была война!
Арсений Тарковский - который до того жил потаённой жизнью поэта и подённым трудом переводчика - скудно, счастливо, трудно, разнообразно - красавец, неверный муж, не слишком внимательный, но обожаемый отец - пошёл на фронт.
Добровольно.
Просился на фронт из эвакуации 11 раз - и наконец добился своего: стал военным корреспондентом газеты с лихим названием "Боевая тревога".
Где не только давал заметки о боевых действиях, но и веселил солдат смешными стихами и частушками, вспомнив юность в "Гудке".
В это время он и сочинил знаменитейшую Гвардейскую застольную:
Выпьем за Родину,
Выпьем за Сталина -
Выпьем и снова нальём!
Правда, этот текст потом неоднократно правился и дописывался другими, как многие фронтовые песни, и у Тарковского изначально было не про Сталина, а про "Родину нашу любимую" - но факт есть факт.
Тра-ля-ля.
Война для капитана Тарковского, кавалера ордена Красной Звезды (в те годы знак серьёзных боевых заслуг) закончилась в 1944 в Белоруссии.
Разрывная пуля. Газовая гангрена. Шесть операций, ампутация ноги.
В 1946 году должен был выйти первый сборник его собственных стихов, но тут началась борьба с Зощенко и Ахматовой, и рафинированным Тарковским решили гусей не дразнить.
Пришлось ждать. До 1962 года.
Он ждал терпеливо - потому "листьев не обожгло, веток не обломало".
Стихи всегда были с ним.
Как-то многие думают теперь, что люди тех лет были друх сортов: одни молотили в барабан и славили власть, другие скрипели зубами и втихушку проклинали власть.
И всё.
А на самом деле каждая судьба была причудлива, как роман, и было то, что и всегда - таинственная жизнь человеческой души.
Вот ещё его стихи о том, что лето прошло.
О Елисаветграде, которого больше нет, о длинной жизни, о детстве и брате:
Мы оба (в летних шляпах на резинке,
В сандалиях, в матросках с якорями)
Ещё не знаем, кто из нас в живых
Останется, кого из нас убьют.
О судьбах наших нет ещё и речи,
Нас дома ждёт парное молоко,
И бабочки садятся нам на плечи,
И ласточки летают высоко.
На пригреве тепло.
Только этого мало.
Наверное, очень-очень многие вспоминают это из Арсения Тарковского - всякий раз, когда кончается лето.
Такие уж стихи (мало кому из поэтов удаётся сочинить то, что сопровождает саму жизнь)
А есть те, кто помнит старую бойкую песенку Софии Ротару.
Говорят, когда эта песенка появилась, ценители высокой поэзии страшно возмущались.
Как так: строки, исполненные философской глубины - и какое-то тра-ля-ля?
Тра-ля-ля - не для Тарковского!
Ведь эти стихи читал герой фильма "Сталкер", снятого знаменитым сыном поэта.
И там всё было всерьёз.
Серьёзного и утончённого Арсения Тарковского называли последним поэтом Серебряного века.
Наверное, потому, что есть у него стихи, скажем, об Анжело Секки или Румпельштильцхене - а уже в середине ХХ века некогда было знать такое.
И сам Тарковский выглядел импозантно и загадочно, как полагалось когда-то в Серебряном веке.
Но он основательно опоздал родиться: в год революции ему было всего 10.
Правда, детство он провёл "в вате" и благополучии - в интеллигентной дворянской семье.
Мать его была поклонницей системы воспитания Фребеля, создателя киндергартенов - детских садов.
По этой системе мальчик до 5 лет должен был носить платьица и не подвергаться телесным наказаниям.
Если второе положение разумно, то первое устарело уже во времена детства Аси Тарковского (домашнее имя Ася или Асик он позже сократил до элегантного Ас, но Сеней не звался никогда).
Когда дядя-офицер приехал погостить, то дал подержать свою саблю старшему брату Аси Вале (Валерию), а созданию в кружевной юбке - не дал.
Асик сам терпеть не мог платьица, и дядя подбил малыша порвать и испортить девчачьи наряды, чтобы потребовать штаны.
Так и сделали.
И в отсутсвии мужественности Тарковского больше никто никогда не упрекал.
Смутные революционные годы, разумеется, принесли всяческие трудности.
И легендарные приключения, которые подтвердить сложно - но сами по себе они хороши.
Например, история о том, как братья Тарковские в 1919 году бросили бомбу в Марусю Никифорову, знаменитую анархистку, атаманшу-махновку, создательницу Чёрной гвардии (была и такая!)
Мальчишек схватили, но Маруся распорядилась их отпустить.
Марусю вскоре белые расстреляли в Севастополе, а Валерий Тарковский погиб в бою против атамана Григорьева.
Всё это в том же 1919 году.
"Велик был год и страшен год по рожестве Христовом 1918, но 1919 был его страшней".
Так писал сотоварищ Тарковского по газете "Гудок" Михаил Булгаков.
Сотоварищ, потому что писавший стихи всегда, "с горшка", Арсений Тарковский тоже в конце концов оказался в Москве. Иначе и быть не могло.
Все ехали тогда в Москву!
Новую русскую литературу особенно щедро насыщал своей жаркой кровью Юго-запад.
Олеша, Катаев, Ильф и Петров (одесситы), киевлянин Булгаков писали смешные вещи для железнодорожной газеты "Гудок".
Южане и соперничали, и поддерживали друг друга.
Потому неудивительно, что уроженец Темрюка, эстет-стиховед Георгий Шенгели (писавший фельетоны под непоэтическим псевдонимом сержант Снайперенко), рекомендовал в "Гудок" на то же амплуа эстета Арсения Тарковского, уроженца Елисаветграда.
Который начал сочинять басни и фельетоны в стихах под непоэтическим псевдонимом Тарас Подкова.
Тра-ля-ля.
Что сказать о славном уездном городе Елисаветграде бывш.Херсонской губернии? Это советский Кировоград, а ныне Кропивницкий.
Город переименовали в честь украинского актёра и драматурга Марка Кропивницкого (он сочинил драму "Пока солнце взойдёт- роса очи выест").
Так что Тарковский явился не только из самой серёдки Украины, но и из вполне украинской среды: его отец воспитывался в семье корифея украинского театра Ивана Карпенко-Карого.
Спустя годы Тарковский стал одним из самых лучших и успешных переводчиков страны.
В основном с восточных языков. Даже стихи Сталина ему как-то доверили перевести (заказ, впрочем, сорвался).
С украинского не переводил.
Из украинских авторов горячо любил лишь бродячего философа 18 века Григория Сковороду.
Но язык Сковороды таков, что не требует перевода на русский.
Да, Тарковский многие годы был то, что называется "литературный работник".
Переводил и переводил.
Собственные стихи писались, но ждали своего времени.
Дебют поэта - первый сборник - совпал с успехом сына Андрея (Золотой лев Венецианского кинофестиваля за "Иваново детство").
1962 год.
Но ведь ещё была война!
Арсений Тарковский - который до того жил потаённой жизнью поэта и подённым трудом переводчика - скудно, счастливо, трудно, разнообразно - красавец, неверный муж, не слишком внимательный, но обожаемый отец - пошёл на фронт.
Добровольно.
Просился на фронт из эвакуации 11 раз - и наконец добился своего: стал военным корреспондентом газеты с лихим названием "Боевая тревога".
Где не только давал заметки о боевых действиях, но и веселил солдат смешными стихами и частушками, вспомнив юность в "Гудке".
В это время он и сочинил знаменитейшую Гвардейскую застольную:
Выпьем за Родину,
Выпьем за Сталина -
Выпьем и снова нальём!
Правда, этот текст потом неоднократно правился и дописывался другими, как многие фронтовые песни, и у Тарковского изначально было не про Сталина, а про "Родину нашу любимую" - но факт есть факт.
Тра-ля-ля.
Война для капитана Тарковского, кавалера ордена Красной Звезды (в те годы знак серьёзных боевых заслуг) закончилась в 1944 в Белоруссии.
Разрывная пуля. Газовая гангрена. Шесть операций, ампутация ноги.
В 1946 году должен был выйти первый сборник его собственных стихов, но тут началась борьба с Зощенко и Ахматовой, и рафинированным Тарковским решили гусей не дразнить.
Пришлось ждать. До 1962 года.
Он ждал терпеливо - потому "листьев не обожгло, веток не обломало".
Стихи всегда были с ним.
Как-то многие думают теперь, что люди тех лет были друх сортов: одни молотили в барабан и славили власть, другие скрипели зубами и втихушку проклинали власть.
И всё.
А на самом деле каждая судьба была причудлива, как роман, и было то, что и всегда - таинственная жизнь человеческой души.
Вот ещё его стихи о том, что лето прошло.
О Елисаветграде, которого больше нет, о длинной жизни, о детстве и брате:
Мы оба (в летних шляпах на резинке,
В сандалиях, в матросках с якорями)
Ещё не знаем, кто из нас в живых
Останется, кого из нас убьют.
О судьбах наших нет ещё и речи,
Нас дома ждёт парное молоко,
И бабочки садятся нам на плечи,
И ласточки летают высоко.