ЧЁРНОЕ ИЛИ БЕЛОЕ. НА КРАСНОМ
На тему декорума.
Когда в 1927 году Эйзенштейн снимал свой "Октябрь", заложивший все неотразимые советские мифы, включая сказочный штурм Зимнего и гроздья матросов на ажурных несуществующих воротах, Маяковский писал о том же.
Он пообещал - "мы распнём карандаш на листе" - чтобы не забылись те 10 дней (и уже 10 лет), которые потрясли мир.
Это всё - странное, мощное, ужасное и небывалое - надо было записать.
Все знали, что это надо сделать.
"Двенадцать", "Тихий Дон", "Белая гвардия".
Хоть "Хорошо!" и поэма, но поэма историческая.
Что Маяковский видел сам, то было внятно и резко, то писалось легко - толпы у Главтопа, тома шекспирьи в буржуйке и морковка для Лили.
Но вот Крым...
Нужно было написать о эвакуации Белой армии из Севастополя.
Это горькая глава.
Вообще красные о белых писали (и снимали кино) куда милосерднее и эстетически сочувственнее, чем наоборот. Почему-то.
Маяковский упорно расспрашивал о том, как прощался с родиной барон Пётр Врангель, Главнокомандующий ВСЮР.
Портретов Врангеля вообще-то было очень много.
Кавалерийский генерал в черкеске и папахе.
Кинжал у пояса.
Но Маяковский умучивал всех очевидцев события вопросом: в тот последний день Врангель был в белой или чёрной черкеске?
Он носил оба цвета, ещё и серый впридачу.
Белое или чёрное?
Белый орёл или Чёрный барон?
Глава начинается так: "Мне/рассказывал/тихий еврей,/Павел Ильич Лавут:/"Только что/вышел я/из дверей,/вижу, - они плывут..."
Лавут цвета черкески Врангеля не помнил.
И тихим тоже не был.
Этот энергичный и темпераментный человек организовывал поездки и выступления Маяковского по стране.
Однако поэт понимал: "мне рассказывал шумный еврей" будет воспринято читателями далеко не с таким доверием, как рассказ тихий.
Потому что минута была трагическая.
Маяковский поставил на чёрное.
Получилось вот что:
Глядя
нА ноги,
шагом
резким
шёл
Врангель
в чёрной черкеске.
И над белым тленом,
как от пули падающий,
на оба
колена.
упал главнокомандующий.
Трижды
землю
поцеловавши,
трижды
город перекрестил.
Под пули
в лодку прыгнул...
- Ваше
превосходительство,
грести?-
- Грести!-
Вот вам и поэт революции.
Лучшего памятника Врангелю в литературе не существует.
Никаких карикатур. Сдержанная монументальность.
Так и останется это навсегда.
А ведь было не так!
Вчера в Сети попалась фотография: барон Врангель покидает Севастополь.
Небольшая свита, Врангель выше всех на голову. Его странное лицо, длинное, суровое, с ледяными глазами.
Но никакой черкески - ни чёрной, ни белой.
Длиннополая серая кавалерийская шинель, офицерская фуражка.
Почему?
Эвакуация из Севастополя была в середине ноября.
Ноябрь и в Крыму ноябрь.
Холодно.
Зимняя одежда поверх черкески - бурка, башлык.
Или вот шинель.
А у Маяковского в Севастополе, откуда ушли "завтрашние галлиполийцы" - вечное лето. "В духовках солнца/горЫ жаркое./Воздух/цветы рассиропили".
В ноябре?
Маяковский бывал в Крыму всегда летом, на отдых приезжал. Жара, солнце, "то в нос тебе магнолия, то в глаз тебе глициния".
Представить предзимний стылый Крым он не мог.
Жаль.
Но из песни слова не выкинешь.
Когда в 1927 году Эйзенштейн снимал свой "Октябрь", заложивший все неотразимые советские мифы, включая сказочный штурм Зимнего и гроздья матросов на ажурных несуществующих воротах, Маяковский писал о том же.
Он пообещал - "мы распнём карандаш на листе" - чтобы не забылись те 10 дней (и уже 10 лет), которые потрясли мир.
Это всё - странное, мощное, ужасное и небывалое - надо было записать.
Все знали, что это надо сделать.
"Двенадцать", "Тихий Дон", "Белая гвардия".
Хоть "Хорошо!" и поэма, но поэма историческая.
Что Маяковский видел сам, то было внятно и резко, то писалось легко - толпы у Главтопа, тома шекспирьи в буржуйке и морковка для Лили.
Но вот Крым...
Нужно было написать о эвакуации Белой армии из Севастополя.
Это горькая глава.
Вообще красные о белых писали (и снимали кино) куда милосерднее и эстетически сочувственнее, чем наоборот. Почему-то.
Маяковский упорно расспрашивал о том, как прощался с родиной барон Пётр Врангель, Главнокомандующий ВСЮР.
Портретов Врангеля вообще-то было очень много.
Кавалерийский генерал в черкеске и папахе.
Кинжал у пояса.
Но Маяковский умучивал всех очевидцев события вопросом: в тот последний день Врангель был в белой или чёрной черкеске?
Он носил оба цвета, ещё и серый впридачу.
Белое или чёрное?
Белый орёл или Чёрный барон?
Глава начинается так: "Мне/рассказывал/тихий еврей,/Павел Ильич Лавут:/"Только что/вышел я/из дверей,/вижу, - они плывут..."
Лавут цвета черкески Врангеля не помнил.
И тихим тоже не был.
Этот энергичный и темпераментный человек организовывал поездки и выступления Маяковского по стране.
Однако поэт понимал: "мне рассказывал шумный еврей" будет воспринято читателями далеко не с таким доверием, как рассказ тихий.
Потому что минута была трагическая.
Маяковский поставил на чёрное.
Получилось вот что:
Глядя
нА ноги,
шагом
резким
шёл
Врангель
в чёрной черкеске.
И над белым тленом,
как от пули падающий,
на оба
колена.
упал главнокомандующий.
Трижды
землю
поцеловавши,
трижды
город перекрестил.
Под пули
в лодку прыгнул...
- Ваше
превосходительство,
грести?-
- Грести!-
Вот вам и поэт революции.
Лучшего памятника Врангелю в литературе не существует.
Никаких карикатур. Сдержанная монументальность.
Так и останется это навсегда.
А ведь было не так!
Вчера в Сети попалась фотография: барон Врангель покидает Севастополь.
Небольшая свита, Врангель выше всех на голову. Его странное лицо, длинное, суровое, с ледяными глазами.
Но никакой черкески - ни чёрной, ни белой.
Длиннополая серая кавалерийская шинель, офицерская фуражка.
Почему?
Эвакуация из Севастополя была в середине ноября.
Ноябрь и в Крыму ноябрь.
Холодно.
Зимняя одежда поверх черкески - бурка, башлык.
Или вот шинель.
А у Маяковского в Севастополе, откуда ушли "завтрашние галлиполийцы" - вечное лето. "В духовках солнца/горЫ жаркое./Воздух/цветы рассиропили".
В ноябре?
Маяковский бывал в Крыму всегда летом, на отдых приезжал. Жара, солнце, "то в нос тебе магнолия, то в глаз тебе глициния".
Представить предзимний стылый Крым он не мог.
Жаль.
Но из песни слова не выкинешь.