... И САЛЬЕРИ
Отношения между творцами складываются по-разному: тут возможно всё, от лютой вражды до горячего почитания.
Но тип "Моцарт и Сальери" в самых разных вариантах встречается очень часто.
Это очень сложно и с тысячей оттенков.
Но - часто.
"Здесь жили поэты, - и каждый встречал другого надменной улыбкой", - писал Блок.
И он знал, о чём писал.
История отношений выдающегося поэта Евгения Баратынского с Пушкиным внешне очень благополучна.
Они практически ровесники, оба дружили с Дельвигом и Кюхельбекером, были на "ты", переписывались.
Пушкин всегда восторгался стихами Баратынского, всячески их расхваливал, где только мог (Пушкин вообще был очень хорошим другом - лицейская закваска). Он писал эпиграммы на хулителей собрата по поэзии, поддерживал его и высоко ценил его дар.
Но к концу жизни признавался жене :"Мы с ним как-то холодны друг к другу".
Так само собой вышло - они отдалились.
И не только житейски.
Баратынского часто называют загадочным и недооценённым (так писали, когда он отчего-то вошёл в большую моду у интеллигенции 1970-х, и Кушнер даже предпочитал его Пушкину).
Вот и одна из загадок.
Баратынскому не нравилось то, что писал Пушкин.
Совсем.
Причём несколько по-сальериански.
Вот он пишет о "Сказке о царе Салтане":
"Нужен поэтический замысел, соответствующий их духу (народных сказок - С.) и по возможности все их обнимающий. Этого далеко нет у Пушкина. Его сказка равна достоинством одной из наших старых сказок и только.
Можно даже сказать, что между ними она не лучшая.
Как далеко от этого подражания русским сказкам до подражания русским песням Дельвига!
Одним словом, меня сказка Пушкина вовсе не удовлетворила".
Сказка (по мнению Баратынского) не удалась - бывает.
Но не удовлетворила нашего героя и трагедия "Борис Годунов".
Он всерьёз отмечает: "Трагедия Хомякова (на тот же сюжет - С.) далеко превосходит "Бориса" Пушкина (по словам брата)".
Надо сказать, и сам "далеко превосходящий" Хомяков был сальерианец ещё тот.
Сравнивая себя с Лермонтовым, он писал Языкову:"Между нами буди сказано, Лермонтов сделал неловкость: он написал стихи на смерть Наполеона, и стихи слабые ("Последнее новоселье" - С.); а ещё хуже то, что он в них слабее моего сказал то, что было сказано мною".
Вот она, "надменная улыбка" поэта!
Однако вернёмся к Пушкину.
Отношение Баратынского к "Евгению Онегину" тоже было более чем прохладным и снисходительным.
Он упрекал Пушкина в том, что тон и форма заимствованы у Байрона, а своего совсем мало:
"Пушкину принадлежат в "Онегине" характеры его героев и местные описания России.
Характеры его бледны. Онегин развит не глубоко, Татьяна не имеет особенности. Ленский ничтожен.
Местные описания прекрасны, но только там, где чистая пластика.
Нет ничего такого, что бы решительно характеризовало наш русский быт.
Вообще это произведение носит на себе печать первого опыта, хотя опыта человека с большим дарованием. Оно блестящее; но почти всё ученическое, потому что почти всё подражательное. Так пишут обыкновенно в первой молодости из любви к поэтическим формам более, нежели из настоящей потребности выражаться".
Этот сальерианский холод не мог не сказаться на дружбе двух поэтов.
Однако не только Пушкина Баратынский считал не слишком значительным литератором.
П.А. Плетнёв, много лет с Баратынским тесно друживший, засвидетельствовал:
"... помню его отзыв о Жуковском и Лермонтове.
Они, сказал Баратынский, в некотором роде равны И.И. Дмитриеву (баснописец-сентименталист - С.)
Как последний усвоил в нашей литературе лёгкость и грацию французской поэзии, не создав ничего ни народного, ни самобытного, так Жуковский привил нашей литературе формы, краски и настроения немецкой поэзии, а Лермонтов (о стихах его и говорить нечего, потому что он только воспринимал лучшее у Пушкина и других современников) в повести своей показал лучший образец нынешней французской прозы, так что, читая его, думаешь, не взято ли это у Евгения Сю или Бальзака".
Снова Лермонтову досталось.
Самым странным образом, как и Пушкину - мол, ничего своего, всё откуда-то взято и перепето.
Столь строгий к другим, Баратынский вовсе не был "самоедом", тщательно и любовно готовил к печати свои - в самом деле часто замечательные - творения.
Но однажды вырвалось : "Я имею несчастье быть мало известным"...
В отличие от рано познавшего славу Пушкина и внезапно ставшего знаменитым юноши Лермонтова - с его Печориным якобы из Эжена Сю.
Впрочем, внезапная гибель Пушкина заставила Баратынского несколько подобреть к покойному поэту и найти у него прежде не замечаемые достоинства.
В 1840 году он пишет жене о Пушкине:
"Все последние его пьесы отличаются, чем бы ты думала? Силою и глубиною!"
И в самом деле: кто бы мог такое про Пушкина подумать?
Но тип "Моцарт и Сальери" в самых разных вариантах встречается очень часто.
Это очень сложно и с тысячей оттенков.
Но - часто.
"Здесь жили поэты, - и каждый встречал другого надменной улыбкой", - писал Блок.
И он знал, о чём писал.
История отношений выдающегося поэта Евгения Баратынского с Пушкиным внешне очень благополучна.
Они практически ровесники, оба дружили с Дельвигом и Кюхельбекером, были на "ты", переписывались.
Пушкин всегда восторгался стихами Баратынского, всячески их расхваливал, где только мог (Пушкин вообще был очень хорошим другом - лицейская закваска). Он писал эпиграммы на хулителей собрата по поэзии, поддерживал его и высоко ценил его дар.
Но к концу жизни признавался жене :"Мы с ним как-то холодны друг к другу".
Так само собой вышло - они отдалились.
И не только житейски.
Баратынского часто называют загадочным и недооценённым (так писали, когда он отчего-то вошёл в большую моду у интеллигенции 1970-х, и Кушнер даже предпочитал его Пушкину).
Вот и одна из загадок.
Баратынскому не нравилось то, что писал Пушкин.
Совсем.
Причём несколько по-сальериански.
Вот он пишет о "Сказке о царе Салтане":
"Нужен поэтический замысел, соответствующий их духу (народных сказок - С.) и по возможности все их обнимающий. Этого далеко нет у Пушкина. Его сказка равна достоинством одной из наших старых сказок и только.
Можно даже сказать, что между ними она не лучшая.
Как далеко от этого подражания русским сказкам до подражания русским песням Дельвига!
Одним словом, меня сказка Пушкина вовсе не удовлетворила".
Сказка (по мнению Баратынского) не удалась - бывает.
Но не удовлетворила нашего героя и трагедия "Борис Годунов".
Он всерьёз отмечает: "Трагедия Хомякова (на тот же сюжет - С.) далеко превосходит "Бориса" Пушкина (по словам брата)".
Надо сказать, и сам "далеко превосходящий" Хомяков был сальерианец ещё тот.
Сравнивая себя с Лермонтовым, он писал Языкову:"Между нами буди сказано, Лермонтов сделал неловкость: он написал стихи на смерть Наполеона, и стихи слабые ("Последнее новоселье" - С.); а ещё хуже то, что он в них слабее моего сказал то, что было сказано мною".
Вот она, "надменная улыбка" поэта!
Однако вернёмся к Пушкину.
Отношение Баратынского к "Евгению Онегину" тоже было более чем прохладным и снисходительным.
Он упрекал Пушкина в том, что тон и форма заимствованы у Байрона, а своего совсем мало:
"Пушкину принадлежат в "Онегине" характеры его героев и местные описания России.
Характеры его бледны. Онегин развит не глубоко, Татьяна не имеет особенности. Ленский ничтожен.
Местные описания прекрасны, но только там, где чистая пластика.
Нет ничего такого, что бы решительно характеризовало наш русский быт.
Вообще это произведение носит на себе печать первого опыта, хотя опыта человека с большим дарованием. Оно блестящее; но почти всё ученическое, потому что почти всё подражательное. Так пишут обыкновенно в первой молодости из любви к поэтическим формам более, нежели из настоящей потребности выражаться".
Этот сальерианский холод не мог не сказаться на дружбе двух поэтов.
Однако не только Пушкина Баратынский считал не слишком значительным литератором.
П.А. Плетнёв, много лет с Баратынским тесно друживший, засвидетельствовал:
"... помню его отзыв о Жуковском и Лермонтове.
Они, сказал Баратынский, в некотором роде равны И.И. Дмитриеву (баснописец-сентименталист - С.)
Как последний усвоил в нашей литературе лёгкость и грацию французской поэзии, не создав ничего ни народного, ни самобытного, так Жуковский привил нашей литературе формы, краски и настроения немецкой поэзии, а Лермонтов (о стихах его и говорить нечего, потому что он только воспринимал лучшее у Пушкина и других современников) в повести своей показал лучший образец нынешней французской прозы, так что, читая его, думаешь, не взято ли это у Евгения Сю или Бальзака".
Снова Лермонтову досталось.
Самым странным образом, как и Пушкину - мол, ничего своего, всё откуда-то взято и перепето.
Столь строгий к другим, Баратынский вовсе не был "самоедом", тщательно и любовно готовил к печати свои - в самом деле часто замечательные - творения.
Но однажды вырвалось : "Я имею несчастье быть мало известным"...
В отличие от рано познавшего славу Пушкина и внезапно ставшего знаменитым юноши Лермонтова - с его Печориным якобы из Эжена Сю.
Впрочем, внезапная гибель Пушкина заставила Баратынского несколько подобреть к покойному поэту и найти у него прежде не замечаемые достоинства.
В 1840 году он пишет жене о Пушкине:
"Все последние его пьесы отличаются, чем бы ты думала? Силою и глубиною!"
И в самом деле: кто бы мог такое про Пушкина подумать?