КОТИК поэма о русской шубке
Вот и зима пришла - холод, снег, долгие ночи.
И тёплые одежды.
Сегодня меховые шубки многие воспринимают в штыки. Зоозащитники протестуют. Зачем убивать животных ради того, чтобы щеголять в содранных с них шкурах? Это же для неандертальцев.
Однако сто лет назад даже самая чувствительная барышня, хоть и падала в обморок от мышиного писка, не считала жестоким носить на себе звериные меха (как и экзотические птичьи перья).
В шубках было так уютно, они согревали так надёжно и нежно!
Впрочем, перед революцией 1917 года в моде были вовсе не пышные лисы и песцы.
Предпочитали шубки из короткого тугого и блестящего меха - котиковые, каракулевые (помните "барыню в каракуле" в поэме Блока "Двенадцать" - "уж мы плакали, плакали"?), жеребковые (в такой щеголяла возлюбленная Колчака Анна Тимирева).
Особенно много было котиковых.
Такая шуба была практически у каждой дамы средней руки.
"У кого не было такой шубки?" - восклицала в своих воспоминаниях Надежда Тэффи.
Тэффи была в те годы оглушительно знаменита, и по праву.
Теперь слава её тиха - её удивительно тонкой, зоркой и проникновенной прозе не нашлось подобающего места ни в политическом громыхании перестройки, ни в царстве постмодерна.
Но написанное ею есть, живо и любимо, пусть не столь многими и нешумно.
В "Воспоминаниях", заведомо и демонстративно посвящённых Тэффии "неисторичным" людям, почти нет знаменитостей и выдающихся событий.
Есть горькая и смешная история типичного пути сквозь бури и хаос Гражданской войны на юг, пути к морю, с неопределённостью и с надеждой на скорое возвращение - в изгнание.
Это история женщины.
И многих-многих женщин.
Есть там и безмолвная героиня - котиковая шубка.
Шубка как символ беженской женской судьбы. "Удивительный зверь этот котик. Он мог вынести столько, сколько не всякая лошадь сможет".
"Её надевали, уезжая из России, даже летом, потому что оставлять её было жалко, она представляла некоторую ценность и была тёплая - а кто мог сказать, сколько времени продолжится странствие?
Котиковую шубу видела я в Киеве и в Одессе, ещё новенькую, с ровным, блестящим мехом.
Потом в Новороссийске, обтёртую по краям, с плешью на боку и локтях.
В Константинополе - с обмызганным воротником, со стыдливо подогнутыми обшлагами, и наконец, в Париже, от двадцатого до двадцать второго года.
В двадцатом году - протёртую до чёрной блестящей кожи, укороченную до колен, с воротником и обшлагами из нового меха, чернее и маслянистее - заграничной поддлелки.
В двадцать четвёртом году шубка исчезла.
Остались обрывки воспоминаний о ней на суконном манто, вокруг шеи, вокруг рукава, иногда на подоле.
И кончено.
В двадцать пятом году набежавшие на нас своры крашеных кошек съели кроткого, ласкового котика.
Но и сейчас, когда я вижу котиковую шубку, я вспоминаю эту целую эпоху женской беженской жизни, когда мы в теплушках, на пароходной палубе или в трюме спали, подстелив под себя котиковую шубку в хорошую погоду и покрываясь ею в холода".
Тэффи вспоминает один грустный и забавный эпизод, связанный с неизменным котиком:
"Артистка Вера Ильнарская тонула в котиковой шубке во время кораблекрушения у турецких берегов на "Грэгоре".
Конечно, весь багаж испортился - кроме котиковой шубки.
Меховщик, которому она впоследствии дана была для переделки, решил, что, очевидно, котик как животное морское, попав в родную стихию, только поправился и окреп".
Такая вот настоящая "тёплая поэма" (этого Тэффи и хотела!) о шубном звере, который оказался верным, незаменимым и незабываемым:
"Милый ласковый зверь, комфорт и защита тяжёлых дней, знамя беженского женского пути... Кланяюсь тебе в своей памяти".
Сейчас вещи, несмотря на грандиозный размах их рекламы, живут чаще всего недолго, не оставляя особого следа в памяти и не имея своей физиономии и судьбы.
Да и писать о них, кажется, некому.