ПРОДАТЬ ДЕВКУ золотой век
Крепостное право мы совершенно справедливо представляем себе как утеснения и унижения крестьян.
Однако помещики не только не ощущали себя тиранами. Они частенько бывали недовольны тем, что не все крепостные хороши и полезны.
Не будем уж вспоминать наставлений Гоголя своей легковерной и добродушной матушке, как заставлять крепостных работать больше и больше.
Вот занятное свидетельство Е.П. Яньковой о её летнем пребывании в имении под Липецком в 1803 году.
Её сосед, однодворец, промышлявший рыбной ловлей, как-то обратился к её мужу:
"Александрыч, - так он его называл, - у тебя, сказывают, вишь, есть некошная (негодная) девка, пьянчуга и воровка, с которою одна только докука; продай ты мне её, я тебе хорошие за неё дам деньги.
- Ну, а сколько, например? - спрашивает муж.
- Да ежели чистоганом - деньгами, так двадцать пять рублей, а коли хочешь на рыбу сменять, то рыбы дам тебе на пятьдесят рублей".
Вот такой торг.
Надо заметить, что однодворцы - этот осколок допетровской Руси, потомки детей боярских из дворянского ополчения, осевшие на южных границах - были особым сословием. Не дворяне и не крестьяне. Дворянских прав и привилегий они не имели, их даже в рекруты брали.
Но были они свободными и даже могли владеть землёй и крепостными.
Семейство Яньковых призадумалось.
"Эта девка точно была предрянная: пьяница, воровка, убежит без паспорта, накрадёт где-нибудь, попадётся за кражу, сидит в остроге, потом её выпустят и к нам по этапу пришлют. Держать у себя её опасно было, и мы не знали, что нам с нею и делать. Муж не раз говаривал:
- Грешно, а желал бы, чтоб она чего-нибудь побольше накрала и чтоб её совсем сослали, нам бы руки развязали..."
И тут вдруг поступило предложение однодворца.
"Я и говорю мужу:"Ты уж лучше возьми деньгами, а то это как-то ужасно подумать, что мы девку променяли на рыбу: это и кусок в горло не пойдёт".
Так за девку и взяли мы 25 рублей и от неё избавились".
Как с такой покупкой сладил однодворец, неизвестно.
Но крестьяне и помещики были в самом деле увязаны друг с другом волей и неволей.
Разумеется, не все крестьяне были заняты на пашне.
Громадные толпы обслуживали бар:
"Людей (дворни) в домах держали тогда премножество, потому что кроме выездных лакеев и официантов были ещё: дворецкий и буфетчик, а то и два; камердинер и помощник, парикмахер, кондитер, два или три повара и столько же поварят; ключник, два дворника, скороходы, кучера, форейторы и конюхи, а ежели где при доме и сад, так и садовника.
Кроме этого у людей достаточных и не то что особенно богатых бывали свои музыканты и песенники, ну, хоть понемногу, а всё-таки человек по десяти.
Это только в городе, а в деревне - там ещё всякие мастеровые, и у многих псари и егеря, которые стреляли дичь для стола; а там скотники, скотницы, - право, я думаю, как всех сосчитать городских и деревенских мужчин и женщин, так едва ли в больших домах бывало не по двести человек, ежели не более.
Теперь и самой-то не верится, куда такое множество народу держать, а тогда так было принято, и ведь казалось даже, что иначе и быть не могло".
Орды прислужников исполняли все причуды бар.
Родственник Е.П.яньковой, единственный сын и наследник первого русского историка В.Н.Татищева, был из таких причудников:
"Евграф Васильевич не ездил себе в деревню, как обыкновенно ездят другие; он терпеть не мог останавливаться на постоялых дворах или в избах, а останавливался, где ему приглянется место и когда вздумается. За ним всегда ездила фура, в которой ехала дорожная поварня, буфет и палатка.
Вдруг ему понравится место и закричит:"Стой, палатку!"
Тотчас разобьют палатку, расстелят ковры, расставят складной стол, походные кресла, и он выйдет из кареты и сидит себе в палатке, жуирует, а в другой палатке люди, а лошадей кормят в это время".
Характер у этого неженки был крутой.
Янькова невозмутимо замечает:
"Он был очень умный человек, и сердцем не то чтобы злой человек, но превзбалмошный и прегорячий: чуть что не по нём сделает человек, того и гляди, что закричит: "Плетей" - и живо велит отодрать на конюшне".
Отодранному было, конечно, всё равно, умён этот горячий барин или дурак.
"В ту пору, к сожалению, это водилось, и зачастую, что пороли людей, и по-тогдашнему это не считалось предосудительным, не казалось даже и жестоким.
Но бывали и ужасные случаи: так вот, например, граф Каменский был очень жесток в обращении со своими людьми, и кончилось тем, что люди его сговорились и в деревне его зарезали".
Убийство фельдмаршала Каменского потрясло общество. Граф в самом был крайне жестокого; он и в армии славился свирепостью, хотя неудачно воевал с Наполеоном, и даже собственному сыну мог задать за опоздание 20 ударов арапником. Граф стал одним прообразом страшного барина в "Тупейном художнике" Н.Лескова - прямо под собственной фамилией.
Убил Каменского подросток-казачок, брат засечённого насмерть крестьянина.
За своё преступление он был осуждён на 100 ударов кнутом (палач был мастером своего дела, на последнем ударе казачок умер, так что это была по сути жестокая смертная казнь).
300 крепостных Каменского по этому делу были отданы в солдаты или пошли в Сибирь.
На могиле графа был воздвигнут памятник - валун весом 300 пудов.
Поэт Жуковский написал на смерть Каменского прочувствованную романтическую элегию.
Однако помещики не только не ощущали себя тиранами. Они частенько бывали недовольны тем, что не все крепостные хороши и полезны.
Не будем уж вспоминать наставлений Гоголя своей легковерной и добродушной матушке, как заставлять крепостных работать больше и больше.
Вот занятное свидетельство Е.П. Яньковой о её летнем пребывании в имении под Липецком в 1803 году.
Её сосед, однодворец, промышлявший рыбной ловлей, как-то обратился к её мужу:
"Александрыч, - так он его называл, - у тебя, сказывают, вишь, есть некошная (негодная) девка, пьянчуга и воровка, с которою одна только докука; продай ты мне её, я тебе хорошие за неё дам деньги.
- Ну, а сколько, например? - спрашивает муж.
- Да ежели чистоганом - деньгами, так двадцать пять рублей, а коли хочешь на рыбу сменять, то рыбы дам тебе на пятьдесят рублей".
Вот такой торг.
Надо заметить, что однодворцы - этот осколок допетровской Руси, потомки детей боярских из дворянского ополчения, осевшие на южных границах - были особым сословием. Не дворяне и не крестьяне. Дворянских прав и привилегий они не имели, их даже в рекруты брали.
Но были они свободными и даже могли владеть землёй и крепостными.
Семейство Яньковых призадумалось.
"Эта девка точно была предрянная: пьяница, воровка, убежит без паспорта, накрадёт где-нибудь, попадётся за кражу, сидит в остроге, потом её выпустят и к нам по этапу пришлют. Держать у себя её опасно было, и мы не знали, что нам с нею и делать. Муж не раз говаривал:
- Грешно, а желал бы, чтоб она чего-нибудь побольше накрала и чтоб её совсем сослали, нам бы руки развязали..."
И тут вдруг поступило предложение однодворца.
"Я и говорю мужу:"Ты уж лучше возьми деньгами, а то это как-то ужасно подумать, что мы девку променяли на рыбу: это и кусок в горло не пойдёт".
Так за девку и взяли мы 25 рублей и от неё избавились".
Как с такой покупкой сладил однодворец, неизвестно.
Но крестьяне и помещики были в самом деле увязаны друг с другом волей и неволей.
Разумеется, не все крестьяне были заняты на пашне.
Громадные толпы обслуживали бар:
"Людей (дворни) в домах держали тогда премножество, потому что кроме выездных лакеев и официантов были ещё: дворецкий и буфетчик, а то и два; камердинер и помощник, парикмахер, кондитер, два или три повара и столько же поварят; ключник, два дворника, скороходы, кучера, форейторы и конюхи, а ежели где при доме и сад, так и садовника.
Кроме этого у людей достаточных и не то что особенно богатых бывали свои музыканты и песенники, ну, хоть понемногу, а всё-таки человек по десяти.
Это только в городе, а в деревне - там ещё всякие мастеровые, и у многих псари и егеря, которые стреляли дичь для стола; а там скотники, скотницы, - право, я думаю, как всех сосчитать городских и деревенских мужчин и женщин, так едва ли в больших домах бывало не по двести человек, ежели не более.
Теперь и самой-то не верится, куда такое множество народу держать, а тогда так было принято, и ведь казалось даже, что иначе и быть не могло".
Орды прислужников исполняли все причуды бар.
Родственник Е.П.яньковой, единственный сын и наследник первого русского историка В.Н.Татищева, был из таких причудников:
"Евграф Васильевич не ездил себе в деревню, как обыкновенно ездят другие; он терпеть не мог останавливаться на постоялых дворах или в избах, а останавливался, где ему приглянется место и когда вздумается. За ним всегда ездила фура, в которой ехала дорожная поварня, буфет и палатка.
Вдруг ему понравится место и закричит:"Стой, палатку!"
Тотчас разобьют палатку, расстелят ковры, расставят складной стол, походные кресла, и он выйдет из кареты и сидит себе в палатке, жуирует, а в другой палатке люди, а лошадей кормят в это время".
Характер у этого неженки был крутой.
Янькова невозмутимо замечает:
"Он был очень умный человек, и сердцем не то чтобы злой человек, но превзбалмошный и прегорячий: чуть что не по нём сделает человек, того и гляди, что закричит: "Плетей" - и живо велит отодрать на конюшне".
Отодранному было, конечно, всё равно, умён этот горячий барин или дурак.
"В ту пору, к сожалению, это водилось, и зачастую, что пороли людей, и по-тогдашнему это не считалось предосудительным, не казалось даже и жестоким.
Но бывали и ужасные случаи: так вот, например, граф Каменский был очень жесток в обращении со своими людьми, и кончилось тем, что люди его сговорились и в деревне его зарезали".
Убийство фельдмаршала Каменского потрясло общество. Граф в самом был крайне жестокого; он и в армии славился свирепостью, хотя неудачно воевал с Наполеоном, и даже собственному сыну мог задать за опоздание 20 ударов арапником. Граф стал одним прообразом страшного барина в "Тупейном художнике" Н.Лескова - прямо под собственной фамилией.
Убил Каменского подросток-казачок, брат засечённого насмерть крестьянина.
За своё преступление он был осуждён на 100 ударов кнутом (палач был мастером своего дела, на последнем ударе казачок умер, так что это была по сути жестокая смертная казнь).
300 крепостных Каменского по этому делу были отданы в солдаты или пошли в Сибирь.
На могиле графа был воздвигнут памятник - валун весом 300 пудов.
Поэт Жуковский написал на смерть Каменского прочувствованную романтическую элегию.