ПАЛЕВЫЕ СЛИВКИ первый русский трэвел-блогер
Толкуя в своём знаменитом Словаре значение слова "палевый" (неяркий светло-желтый цвет соломенного оттенка), Владимир Даль и через много десятилетий не смог удержаться, чтобы не заметить: "Карамзин воспевал палевые сливки". Редкий знаток стиля почуял в этом слове нечто чисто карамзинское - тонкость понятия и французское начало, вполне вживлённое в формы русского языка.
Николай Михайлович Карамзин (1766-1825 г.г.) знаменит у нас как историограф - его История до сих пор читаема и чтима (уже почти 200 лет!причин разбирать не будем). Прочие сочинения этого автора (скажем, знаменитая "Бедная Лиза") разделили судьбу многих некогда модных новинок: они стали архаичны почти до смешного.
Изысканный язык Карамзина, который в своё время многие предпочитали "грубому" пушкинскому, тоже кажется довольно приторным.
Между тем Карамзин - порождение не золотого века русской литературы, а только его предчувствия - оказывается у нас первым в ряду тех, кого мы называем трэвел-блогерами!
Речь, конечно, о знаменитых "Письмах русского путешественника".
Оставим литературоведам кафедру, с которой они будут горячо доказывать, что "Письма" вовсе никакие не письма, а условная литературная форма (опять же очень модная в XVIII веке; да и сам Карамзин обожал "Лаврентия Стерна", мастера этого жанра), что всё писалось уже после путешествия (правда, тут же и по подробным записям), а Путешественник никакой не Карамзин, а пресловутый лирический герой, который якобы переживает якобы прекрасные мгновения, которые суть его собственные эманации.
Однако текст говорит об ином.
И если его нельзя назвать дневником в классическом смысле этого слова (готовя вещь к печати, Карамзин постарался отшлифовать стиль и догрузить свои заметки сведениями из путеводителей и прочих книжек), то разве и блогеры не берут свой мёд там, где находят? Не используют справочников? И не пишут часто постов не с пылу, с жару, а по прибытии и собравшись с мыслями?
"Письма русского путешественника" как картина европейского туризма (который ещё так не назывался!) в патриархальнейшем XVIII веке вполне заслуживают особой славы.
Неторопко, в почтовых каретах, верхом, в лодках, а то и пешком множество людей кочевали из страны в страну, из города в город - и не только по какой-то надобности, но просто чтобы посмотреть мир.
Таков был и Карамзин.
Подобно теперешним блогерам, он строго документален, непосредственен, крайне субъективен и рад сообщить те подробности, которые обязательно пригодятся другим путешественникам.
Он выставляет реальные даты своего приезда в очередной город.
Он рассказывает о плюсах и минусах местного сервиса, о комфорте (или наоборот) гостиниц.
Он описывает типы почтовых карет в разных странах и подсказывает, какие места в них самые удобные.
Он делится мнением, что где-то стоит посмотреть, а что разочарует.
Он не забывает упомянуть том, каково кормят приезжих - и сколько это стоит.
Так, в саксонском Мейсене "нам подали пивной суп с лимоном, часть жареной телятины, салат и масло, за что взяли после с каждого копеек по сорок".
Иные цены в Англии. Это всегда была дорогая страна. "Захожу завтракать в пирожные лавки, где прекрасная ветчина, свежее масло, славные пироги и конфекты... Правда, такие завтраки недёшевы, и меньше двух рублей не заплатишь, если аппетит хорош. Обедаю иногда в кофейный домах, где за кусок говядины, пудинга и сыру берут также рубли два".
В Женеве Карамзин решил задержаться и нашёл, что жить в гостинице накладно, и снял жильё в частном доме. "За десять рублей в месяц я нанял себе большую, светлую, изрядно прибранную комнату в доме, завёл свой чай и кофе; а обедаю в пансионе, платя за то рубли четыре в недели".
Свои чувства от увиденного Карамзин выражает с полной непосредственностью - совсем как заправский блогер:
"Какие места! Какие места! Отъехав от Базеля версты две, я выскочил из кареты, упал на цветущий берег зелёного Реина и готов был в восторге целовать землю. Счастливые швейцары! Всякий ли день, всякий ли час благодарите вы небо за своё счастие, живучи в объятиях прелестной натуры, под благодетельными законами братского союза, в простоте нравов и служа одному Богу?"
Конечно, Карамзин пытается, как может, описывать красоты природы (и как был бы ему кстати для таких вещей привычный нам фотоаппарат). Снова его переполняют эмоции. "Я смотрел и наслаждался; смотрел, радовался и - даже плакал, что обыкновенно бывает, когда сердцу моему очень, очень весело! - вынул бумагу, карандаш; написал:"Любезная природа!" - и более ни слова!!"
Разумеется, для тогдашнего туриста культурная программа была самой важной частью путешествия.
Здания, театры, зрелища, кабинеты редкостей и музеи Карамзин посещает исправно. В Дрездене он осматривает местную галерею, восхищаясь, как принято, Рафаэлем и критикуя несколько Микеланджело ("зная хорошо анатомию, старался он слишком сильно означать мускулы в своих фигурах; а тело писал всегда кирпичного цвета").
Культ знаменитостей процветал и тогда, только место актёров и певцов занимали литераторы.
Главные кумиры века, Вольтер и Жан-Жак Руссо ко времени путешествия Карамзина (1789-1790 г.г.) были уже мертвы, однако экскурсии по местам их недавнего пребывания были крайне популярны.
Были и кумиры, от славы которых теперь мало что осталось.
"Ровно за сорок лет до перед сим, любезные друзья мои, бессмертный Клопшток - с молодыми друзьями своими и с любезнейшими из цирихских молодых девиц - катался по озеру. "Я как теперь смотрю на Клопштока, - сказал г. Тоблер(местный писатель, сопровождавший туристов). - На нём был красный кафтан. В тот день отменно нравилась ему девица Шинц. Виртмиллер сделал из её перчатки кокарду для Клопштоковой шляпы. Божественный певец "Мессиады" разливал радость вокруг себя".
Клопштока Карамзин почитал наряду с Шекспиром - таковы были вкусы века. Гёте упомянут лишь вскользь - тогда великим немцем был "уже написан Вертер", но не "Фауст".
И Вольтер, главный идол века Просвещения, казался навеки возведённым на пьедестал, навеки любимым и бесконечно популярным. Его Карамзин тоже сравнивает с Шекспиром - "Кто не чувствует красот"Заиры"? но многие ли удивляются "Отеллу?"
Надо сказать, что публикуя в очередной раз свои "Письма" уже в начале XIX века, Карамзин сделал примечание: "Тогда я так думал!"
Новый век решительно предпочёл "Отеллу", а уж теперь и подавно кто почувствует красоты "Заиры"?
Был в те времена ещё один туристический аттракцион, ныне исчезнувший - посещение знаменитостей на дому. Надо было просто с ними списаться или привезти рекомендательные письма, и вас принимали для светской беседы.
Карамзин опоздал и к Вольтеру, и к Жан-Жаку, зато часто бывал у модного тогда Лафатера и очень обижался, что учёный оставил его по приезду в гостиной рассматривать гравюры, а сам пошёл заканчивать рукопись. Что за неучтивость!
А вот в Кенигсберге Карамзин уже без всяких писем и предупреждений нагрянул к великому Канту.
"Меня встретил маленький, худенький старичок, отменно белый и нежный".
Вежливо проговорили полчаса.
"Кант говорит скоро, весьма тихо и невразумительно; и потому надлежало мне слушать его с напряжением всех нерв слуха. Домик у него маленький, и внутри приборов немного. Всё просто, кроме... его метафизики".
Простим русскому путешественнику его легкомысленный тон - ведь ему всего 23 года!
Потому-то так весело ему в Париже, уже взбаламученному революцией, но ещё вполне комфортному и полному радостей и развлечений.
"Иметь хорошую комнату в лучшей отели, поутру читать разные журналы, газеты... между тем пить кофе, какого не умеют варить ни в Германии, ни в Швейцарии; потом кликнуть парикмахера, говоруна, враля, который наскажет вам множество забавного вздору о Мирабо и Мори, о Бальи и Лафаете, намажет вашу голову прованскими духами и напудрит самою белою, лёгкою пудрою; а там, надев чистый простой фрак, бродить по городу"...
Кстати, парикмахер упомянут совсем не случайно. В те времена он (вспомним Фигаро!) был важной персоной - и не только для дам. Во-первых, цирюльники брили господ. Во-вторых, вопреки расхожему мнению, парики носили далеко не все поголовно. Молодые люди были "в своих волосах" и модных причёсках, потому приходилось прибегать к руке мастера, которая далеко не всегда оказывалась искусна.
Вот, например, в Англии Карамзину в этом смысле не повезло. "В ту же минуту явился английский парикмахер, толстый флегматик, который изрезал мне щёки тупою бритвою, намазал голову салом и напудрил мукою... я уже не в Париже, где кисть искусного, весёлого Ролета (парикмахер Карамзина, описание которого выше - С.), подобно зефиру, навевала на мою голову белейший ароматный иней! На мои жалобы:"Ты меня режешь, помада твоя пахнет салом, из пудры твоей хорошо только печь сухари", англичанин отвечал с сердцем:"I don`t ubderstand you, Sir" - "Я вас не разумею".
В общем, всё как теперь - гостиницы, развлечения, дороги, хорошее и дурное обслуживание, мысли о том о сём и бесконечная смена впечатлений.
И рассказ об этом.
День за днём.
Совсем как в блоге.
Николай Михайлович Карамзин (1766-1825 г.г.) знаменит у нас как историограф - его История до сих пор читаема и чтима (уже почти 200 лет!причин разбирать не будем). Прочие сочинения этого автора (скажем, знаменитая "Бедная Лиза") разделили судьбу многих некогда модных новинок: они стали архаичны почти до смешного.
Изысканный язык Карамзина, который в своё время многие предпочитали "грубому" пушкинскому, тоже кажется довольно приторным.
Между тем Карамзин - порождение не золотого века русской литературы, а только его предчувствия - оказывается у нас первым в ряду тех, кого мы называем трэвел-блогерами!
Речь, конечно, о знаменитых "Письмах русского путешественника".
Оставим литературоведам кафедру, с которой они будут горячо доказывать, что "Письма" вовсе никакие не письма, а условная литературная форма (опять же очень модная в XVIII веке; да и сам Карамзин обожал "Лаврентия Стерна", мастера этого жанра), что всё писалось уже после путешествия (правда, тут же и по подробным записям), а Путешественник никакой не Карамзин, а пресловутый лирический герой, который якобы переживает якобы прекрасные мгновения, которые суть его собственные эманации.
Однако текст говорит об ином.
И если его нельзя назвать дневником в классическом смысле этого слова (готовя вещь к печати, Карамзин постарался отшлифовать стиль и догрузить свои заметки сведениями из путеводителей и прочих книжек), то разве и блогеры не берут свой мёд там, где находят? Не используют справочников? И не пишут часто постов не с пылу, с жару, а по прибытии и собравшись с мыслями?
"Письма русского путешественника" как картина европейского туризма (который ещё так не назывался!) в патриархальнейшем XVIII веке вполне заслуживают особой славы.
Неторопко, в почтовых каретах, верхом, в лодках, а то и пешком множество людей кочевали из страны в страну, из города в город - и не только по какой-то надобности, но просто чтобы посмотреть мир.
Таков был и Карамзин.
Подобно теперешним блогерам, он строго документален, непосредственен, крайне субъективен и рад сообщить те подробности, которые обязательно пригодятся другим путешественникам.
Он выставляет реальные даты своего приезда в очередной город.
Он рассказывает о плюсах и минусах местного сервиса, о комфорте (или наоборот) гостиниц.
Он описывает типы почтовых карет в разных странах и подсказывает, какие места в них самые удобные.
Он делится мнением, что где-то стоит посмотреть, а что разочарует.
Он не забывает упомянуть том, каково кормят приезжих - и сколько это стоит.
Так, в саксонском Мейсене "нам подали пивной суп с лимоном, часть жареной телятины, салат и масло, за что взяли после с каждого копеек по сорок".
Иные цены в Англии. Это всегда была дорогая страна. "Захожу завтракать в пирожные лавки, где прекрасная ветчина, свежее масло, славные пироги и конфекты... Правда, такие завтраки недёшевы, и меньше двух рублей не заплатишь, если аппетит хорош. Обедаю иногда в кофейный домах, где за кусок говядины, пудинга и сыру берут также рубли два".
В Женеве Карамзин решил задержаться и нашёл, что жить в гостинице накладно, и снял жильё в частном доме. "За десять рублей в месяц я нанял себе большую, светлую, изрядно прибранную комнату в доме, завёл свой чай и кофе; а обедаю в пансионе, платя за то рубли четыре в недели".
Свои чувства от увиденного Карамзин выражает с полной непосредственностью - совсем как заправский блогер:
"Какие места! Какие места! Отъехав от Базеля версты две, я выскочил из кареты, упал на цветущий берег зелёного Реина и готов был в восторге целовать землю. Счастливые швейцары! Всякий ли день, всякий ли час благодарите вы небо за своё счастие, живучи в объятиях прелестной натуры, под благодетельными законами братского союза, в простоте нравов и служа одному Богу?"
Конечно, Карамзин пытается, как может, описывать красоты природы (и как был бы ему кстати для таких вещей привычный нам фотоаппарат). Снова его переполняют эмоции. "Я смотрел и наслаждался; смотрел, радовался и - даже плакал, что обыкновенно бывает, когда сердцу моему очень, очень весело! - вынул бумагу, карандаш; написал:"Любезная природа!" - и более ни слова!!"
Разумеется, для тогдашнего туриста культурная программа была самой важной частью путешествия.
Здания, театры, зрелища, кабинеты редкостей и музеи Карамзин посещает исправно. В Дрездене он осматривает местную галерею, восхищаясь, как принято, Рафаэлем и критикуя несколько Микеланджело ("зная хорошо анатомию, старался он слишком сильно означать мускулы в своих фигурах; а тело писал всегда кирпичного цвета").
Культ знаменитостей процветал и тогда, только место актёров и певцов занимали литераторы.
Главные кумиры века, Вольтер и Жан-Жак Руссо ко времени путешествия Карамзина (1789-1790 г.г.) были уже мертвы, однако экскурсии по местам их недавнего пребывания были крайне популярны.
Были и кумиры, от славы которых теперь мало что осталось.
"Ровно за сорок лет до перед сим, любезные друзья мои, бессмертный Клопшток - с молодыми друзьями своими и с любезнейшими из цирихских молодых девиц - катался по озеру. "Я как теперь смотрю на Клопштока, - сказал г. Тоблер(местный писатель, сопровождавший туристов). - На нём был красный кафтан. В тот день отменно нравилась ему девица Шинц. Виртмиллер сделал из её перчатки кокарду для Клопштоковой шляпы. Божественный певец "Мессиады" разливал радость вокруг себя".
Клопштока Карамзин почитал наряду с Шекспиром - таковы были вкусы века. Гёте упомянут лишь вскользь - тогда великим немцем был "уже написан Вертер", но не "Фауст".
И Вольтер, главный идол века Просвещения, казался навеки возведённым на пьедестал, навеки любимым и бесконечно популярным. Его Карамзин тоже сравнивает с Шекспиром - "Кто не чувствует красот"Заиры"? но многие ли удивляются "Отеллу?"
Надо сказать, что публикуя в очередной раз свои "Письма" уже в начале XIX века, Карамзин сделал примечание: "Тогда я так думал!"
Новый век решительно предпочёл "Отеллу", а уж теперь и подавно кто почувствует красоты "Заиры"?
Был в те времена ещё один туристический аттракцион, ныне исчезнувший - посещение знаменитостей на дому. Надо было просто с ними списаться или привезти рекомендательные письма, и вас принимали для светской беседы.
Карамзин опоздал и к Вольтеру, и к Жан-Жаку, зато часто бывал у модного тогда Лафатера и очень обижался, что учёный оставил его по приезду в гостиной рассматривать гравюры, а сам пошёл заканчивать рукопись. Что за неучтивость!
А вот в Кенигсберге Карамзин уже без всяких писем и предупреждений нагрянул к великому Канту.
"Меня встретил маленький, худенький старичок, отменно белый и нежный".
Вежливо проговорили полчаса.
"Кант говорит скоро, весьма тихо и невразумительно; и потому надлежало мне слушать его с напряжением всех нерв слуха. Домик у него маленький, и внутри приборов немного. Всё просто, кроме... его метафизики".
Простим русскому путешественнику его легкомысленный тон - ведь ему всего 23 года!
Потому-то так весело ему в Париже, уже взбаламученному революцией, но ещё вполне комфортному и полному радостей и развлечений.
"Иметь хорошую комнату в лучшей отели, поутру читать разные журналы, газеты... между тем пить кофе, какого не умеют варить ни в Германии, ни в Швейцарии; потом кликнуть парикмахера, говоруна, враля, который наскажет вам множество забавного вздору о Мирабо и Мори, о Бальи и Лафаете, намажет вашу голову прованскими духами и напудрит самою белою, лёгкою пудрою; а там, надев чистый простой фрак, бродить по городу"...
Кстати, парикмахер упомянут совсем не случайно. В те времена он (вспомним Фигаро!) был важной персоной - и не только для дам. Во-первых, цирюльники брили господ. Во-вторых, вопреки расхожему мнению, парики носили далеко не все поголовно. Молодые люди были "в своих волосах" и модных причёсках, потому приходилось прибегать к руке мастера, которая далеко не всегда оказывалась искусна.
Вот, например, в Англии Карамзину в этом смысле не повезло. "В ту же минуту явился английский парикмахер, толстый флегматик, который изрезал мне щёки тупою бритвою, намазал голову салом и напудрил мукою... я уже не в Париже, где кисть искусного, весёлого Ролета (парикмахер Карамзина, описание которого выше - С.), подобно зефиру, навевала на мою голову белейший ароматный иней! На мои жалобы:"Ты меня режешь, помада твоя пахнет салом, из пудры твоей хорошо только печь сухари", англичанин отвечал с сердцем:"I don`t ubderstand you, Sir" - "Я вас не разумею".
В общем, всё как теперь - гостиницы, развлечения, дороги, хорошее и дурное обслуживание, мысли о том о сём и бесконечная смена впечатлений.
И рассказ об этом.
День за днём.
Совсем как в блоге.