А. Баранов. НА РЕКЕ АМУРЕ в 1854-1855 гг. Часть 2
В 1840 или 1850 годах, в Хоринской степи и соседних местностях, от бескормицы погибло, как я слышал, около миллиона разного скота.
На восток Хоринская степь упирается в Яблоновый хребет, на который мы подымались две станции; местами были топкие болота, покрытые гатями для проезда. Спуск с хребта короче, но круче; он каменист и болот уже не встречается. От подошвы горы начинается опять степь до самой Читы, верст на тридцать; вдоль же хребта она тянется, как будто без конца. Тут тоже кочуют буряты, и степь изборождена тропинками, проложенными верховой ездой из улуса к улусу (становище бурят).
Верст за десять до Читы с возвышенности виднеется влево большое озеро, около двадцати верст в окружности, с селением на восточном берегу; то и другое называется Кинон.
После мне приходилось неоднократно бывать на этом озере; в нем ловится в большом количестве крупные караси, хотя берега и дно озеро состоят из крупного серого песку.
Чита - казачья станица, в которой были также и поселенцы. Она стоит в горах на речке того же имени, при впадении ее в реку Ингоду, принимающую отсюда, вместо северного направления, восточное. Чита была известна ранее только потому, что в ней содержались декабристы до увольнения их на поселение.
Один из осужденных в 1826 году верховным уголовным судом проживал здесь до самого возвращения в Россию, - то был Дмитрий Иринархович Завалишин, бывший до осуждения флотским лейтенантом. Он жил в своем доме с матерью и сестрами своей жены, фамилия которых, насколько помню, была Смольяниновы; кажется, это было семейство бывшего в Чите плац-адъютанта. Несмотря на преклонные почти годы, он по-видимому пользовался удовлетворительным здоровьем, ходил очень скоро и вообще был очень живой*. [* Дмитрий Иринархович Завалишин живет в настоящее время (1891 г.) в Москве: он родился около 1805 года.] В его черных волосах, кажется, еще не было седины. Одевался он, по-старинному, в серый казинетовый казакин на крючках и с фалдами в сборку; фуражка тоже была старинного фасона с большим козырьком. Почти каждый день я видел его за столом у И. И. Запольского, пользовавшегося его обществом, как единственного в Чите образованного человека, не бывшего у него в подчинении как служащий. Как известно, Завалишин был из числа образованных, из товарищей его по несчастью; говорил он хорошо и рассказы его из александровских времен и прошедшего Сибири были очень интересны. Сколько я мог тогда заметить, лица, окружавшие генерала Запольского, и вообще все служащие не жаловали Завалишина вероятно потому, что он не стеснялся высказывать все, что делалось ему известным. По неимению в Чите архитектора, Завалишин производил постройку дома для губернатора.
В это время в Чите еще существовал острог, где содержались декабристы. Он состоял из трех длинных одноэтажных зданий, поставленных в виде буквы П и окруженных высоким тыном с единственными воротами, против которых, через улицу, находился дом коменданта, заведывавшего узниками. Дом этот тоже был еще цел с его каланчою, настолько высокою, что весь двор острога был хорошо виден.
Строение это в 1853 году, по уничтожении тына, было обращено в хлебные магазины для подготовлявшейся Амурской экспедиции. В зиму 1853-1854 гг., средствами местного линейного баталиона были заготовлены бревна для постройки плотов, к чему приступлено было ранней весной в 1854 году и тогда же начат сплав хлеба но Ингоде, Онону и Шилке в Шилкинский завод, где были сосредоточены все приготовления к экспедиции, начавшиеся еще ранее, но так секретно, что мало кому было известно. Постройкою плотов в Чите и отправкою хлеба распоряжался подполковник М. С. Корсаков, бывший потом губернатором Забайкальской области, а впоследствии и генерал-губернатором Восточной Сибири после Н. Н. Муравьева. Встретив меня у генерала Запольского, М. С. Корсаков предложил назначение в число офицеров сводного баталиона солдат, выделенных из всех линейных баталионов, расположенных за Байкалом, для экспедиции. Конечно, я не отказался участвовать в таком интересном деле и с того времени поступил в распоряжение М. С. Корсакова.
До производства в офицеры, мне часто приходилось жить в деревнях и особенно в селении Норым или Нарын, (по-видимому название бурятское), верстах в восьмидесяти, или более, от Читы. Крестьяне этого селения при хлебопашестве, большею частью, занимались звериным промыслом, добывая белок, лисиц, коз, а также и более крупных зверей, как лос, изюбрь (очень большая, как крупная лошадь, коза) и медведей. Изюбрей стреляли преимущественно раннею весною для получения их рогов, имеющих в это время вид шишек или наростов, еще мягких. Рога эти сбывались китайцам по высокой цене (сто пятьдесят рублей и более за пару), как говорят, для приготовления сильно укрепляющего лекарства. У некоторых крестьян имелись домашние, прирученные изюбри, доставлявшие им хороший доход. Добыча зверей производилась не только стрельбой из винтовок. но и ловушками различного устройства, а также посредством ям, Эти последние делались аршина три длины и глубины при ширине около аршина; их закрывали легкой настилкой из тонких прутьев, листьями и хвоем. Пространства между ямами, саженей двадцать-тридцать, загораживались валежником, так что звери по необходимости, отыскивая свободный проход, подходили к яме и ступив на настилку, проваливались. При осмотре ям, устраиваемых по склонам гор, пойманного зверя прирезывали в яме (накинув петлю на шею и приподняв его), чтобы возле ямы не было следов крови, которую звери далеко чуют. У некоторых крестьян было по сотне и более таких ям.
Для добывания белок наши промышленники переходили китайскую границу, если там где-нибудь оказывался обильный урожай кедровых орехов; где много ореха, там обыкновенно много и белок. Более других животных добывалось коз, и если мясо их, по неимению сбыта, ничего не стоило, то козий мех и кожи были в цене. Они шли на одежду не только зимнюю, как шубы (дохи делаются шерстью наружу) и теплые сапоги, но и на летнюю, для чего шерсть на коже уничтожалась.
Если крестьянин был порядочный работник, то он жил хорошо, скот был очень дешев, земли вдоволь и урожаи большею частью удовлетворительные, а иногда и обильные. У многих крестьян, кроме дворов в селении, имелись хутора или, как их там называли, заимки (в верстах 10 - 30 и более от селения), на которых, в качестве работников, нередко бывали беглые с каторги, работавшие почти только за один хлеб. Вообще бродяг попадалось много, а в таких глухих местах, как Норым, тем более. Шли они кормясь подаянием, но никогда не называли себя нищими - но прохожими. Крестьяне их никогда не задерживали, несмотря на приказы от начальства, опасаясь поджогов, а также из сострадания; это для них были все «несчастненькие», которым никогда не отказывалось в подаянии, но на ночлег, сколько помнится, пускали только на заимках.
Буряты, как я неоднократно слышал, враждовали с бродягами из-за постоянных краж скота и лошадей и при встрече в глухих местах стреляли их из винтовок.
Я слышал также, что нередко беглые каторжники проживали в селениях под именем умерших поселенцев, с ведома, конечно, сельских властей, которые в этих видах не всегда своевременно уведомляли надлежащее начальство о смерти поселенцев. Такая сделка допускалась, вероятно, в тех случаях, когда умерший поселенец не был хорошо известен в селении или же поступавший на его место уходил на дальние прииски.
Впрочем, мне указывали в с. Норыме одного такого крестьянина и, по-видимому, это было всем известно. Он был уже женат в этом селении и имел детей; жил с достатком, считаясь хорошим хозяином и промышленником и, вообще, о нем отзывались как о хорошем человеке.
Уже в те времена за Байкалом были добровольные переселенцы. Так, в верстах сорока от Читы, вверх по Ингоде находились три довольно большие поселения малороссов. Судя по количеству стоявших на гумнах скирдов хлеба, по строениям и праздничным одеждам, поселенцы эти пользовались достатком.
С назначением в состав экспедиции, обязанность моя в Чите заключалась в наблюдении за постройкою и нагрузкою плотов, а также за постройкою небольших для них лодок. Работы производились спешно, начинали с рассветом и оканчивали с темнотой; шли часов 15 - 18 в день. Это продолжалось со времени вскрытия р. Ингоды, кажется, с конца марта, до последних чисел апреля, когда на последних плотах, с последним грузом хлеба и остальной командой солдат отправился и я по рр. Ингоде, Онону и Шилке. Это было 24 апреля 1854 года.
Плавание по рекам, при стоявшей тогда хорошей погоде, совершилось вполне благополучно, будучи интересным как по новости, так и по разнообразию встречаемых местностей. Берега представляли то равнины и леса, то высокие утесы. Мы не испытали ни остановок на мелях, ни ударов о берега и только в начале плавания по Ингоде, на каменистых перекатах плотам нашим пришлось выдержать испытание прочности постройки. Несясь по мелким быстринам, плоты ударялись о камни дна, которые к счастию, были кругловатые. Местами бревна перебирало как клавишами, отчего разваливались сложенные рядами мешки с хлебом.
Шилкинский завод - место каторжных работ; первое, что мы увидели там, был колесный пароход «Аргунь», построенный для экспедиции; машина для него сделана была на Петровском заводе (где-то возле Верхнеудинска за Байкалом) рабочими каторжными, Это была первая машина, сделанная в Восточной Сибири, и как оказалось впоследствии-удовлетворительно, так как работала исправно во все время плавания по Амуру, но, кажется, была недостаточно сильна. Кроме этого маленького корабля, было построено много больших лодок, предназначенных не только для людей, но главным образом для нагрузи большего количества хлеба в виде муки, крупы и сухарей. Припасы эти были заготовлены как на время плавания по Амуру, так и для продовольствия всех бывших на устье Амура в течение, по крайней мере, целого года; доставить новый транспорт хлеба ранее этого срока было бы невозможно. Постройкой всех судов заведывал капитан 2-го ранга П. В. Козакевич, бывший потом адмиралом и начальником Кронштадта, ныне покойный.
Назначенный в экспедицию сводный баталион помещался в лагере на правом берегу Шилки против завода, где происходила живая работа по окончанию отделки и нагрузки судов хлебом. В первых числах мая прибыл в Шилкинский завод генерал Николай Николаевич Муравьев и, сколько помнится, только к 7-му мая 1854 года мы были готовы к отплытию.
После молебна на плацу перед лагерем, у берега реки, мы отвалили от Шилкинского завода. Накануне отъезда у генерала Н. Н. Муравьева был прощальный обед, на котором был генерал Запольский, полковник горных инженеров И. Е. Разгильдеев и многие другие прибывшие проводить экспедицию. Во время обеда пел хор песенников, составленный из каторжников, замечательный по своим голосам и тому выражению, с которым он пел некоторые, особенно сибирские, песни.
Через несколько дней, на Усть-Стрелке, при слиянии Шилки с Аргунью, к экспедиции присоединились барки с сотней конных казаков, а 14-го мая 1854 года мы двинулись по Амуру.
(Продолжение следует)