болезнь куклы-похороны куклы-новая кукла
Когда болеешь чем-то заразным редко, любая орвишечка может стать поучительным опытом.
Воскресенье - выходишь из дома ещё ни в одном глазу - наползает вялость и безразличие, потом сознание начинает как-то предобморочно мерцать, думаешь про умерших близких (ну, больше и пронзительнее привычного ежедневного) и про то, что не договорился с подругой отдать часть стоимости твоей квартиры сестре, кое-как, еле переставляя ноги, доползаешь домой - и здравствуй ночной бред, в насквозь мокрых простынях твоё тело - вложенные и бесконечно грязные треугольники, потом гербарные образцы с мезодермой, выдернутой из-под эпидермы, эти рваные лохмотья ты пытаешься вставить обратно: потом понедельник лёжа с температурой, часы бредового сна внарезку с чтением ерунды на Дзене, и разлитое по всему довольно hirowata себя чувствующему телу редчайшее, счастливое чувство покоя: не надо никуда бежать, кому я должен - всем прощаю: но растения сохнут третий день, и в девять вечера зомби с температурой 37,5, тепло одевшись, выползает в душные сумерки: когда всего полива остаётся на три десятилитровые лейки, небо прорывается ливнем, переходящим в мелкий, но долгий дождь, и зомби под запасным зонтом уползает домой на последней электричке. Ночь вторника тоже проходит в потном бреду, утром звонишь родителю номер 1 сообщить, что в воскресенье не доехал до могилы, как обещал, но по уважительной причине: номер 1 не берёт трубку, с адской головной болью продолжаешь болтаться между сном и явью, в какой-то момент перед глазами ярче любой реальности встают последние дни Павла в ковидном хосписе, словно бы его чувствами, открываешь глаза, железным усилием воли пытаешься переключить сознание на что угодно иное, менее пыточное, и почти слышишь, как это железо крошит стекло.
А потом незаметно снова восемь вечера, и внезапно понимаешь, что всё - всё, что у тебя сейчас болит, болит всегда и не зависит от вирусов: болит отлёженный крестец, болит гастритный желудок, ноют почки, болят мышцы от защемлённого нерва в руке, болит колено, пора съесть кальция; термометр показывает 36,4, обычную температуру вялой, но нервной рептилии, да и тревожность - вот она, ненаписанные тезисы и отчёты звенят над ухом, как крупные комары; и встаёшь, и моешься, оттирая с себя дикое количество отмершей кожи, и меняешь постельное бельё, и из окна снова ползёт ненавистный табачный дым от соседей снизу, и так трудно уговорить себя не плюнуть сверху на руку с телефоном и окурком, и так просто попасть.
Воскресенье - выходишь из дома ещё ни в одном глазу - наползает вялость и безразличие, потом сознание начинает как-то предобморочно мерцать, думаешь про умерших близких (ну, больше и пронзительнее привычного ежедневного) и про то, что не договорился с подругой отдать часть стоимости твоей квартиры сестре, кое-как, еле переставляя ноги, доползаешь домой - и здравствуй ночной бред, в насквозь мокрых простынях твоё тело - вложенные и бесконечно грязные треугольники, потом гербарные образцы с мезодермой, выдернутой из-под эпидермы, эти рваные лохмотья ты пытаешься вставить обратно: потом понедельник лёжа с температурой, часы бредового сна внарезку с чтением ерунды на Дзене, и разлитое по всему довольно hirowata себя чувствующему телу редчайшее, счастливое чувство покоя: не надо никуда бежать, кому я должен - всем прощаю: но растения сохнут третий день, и в девять вечера зомби с температурой 37,5, тепло одевшись, выползает в душные сумерки: когда всего полива остаётся на три десятилитровые лейки, небо прорывается ливнем, переходящим в мелкий, но долгий дождь, и зомби под запасным зонтом уползает домой на последней электричке. Ночь вторника тоже проходит в потном бреду, утром звонишь родителю номер 1 сообщить, что в воскресенье не доехал до могилы, как обещал, но по уважительной причине: номер 1 не берёт трубку, с адской головной болью продолжаешь болтаться между сном и явью, в какой-то момент перед глазами ярче любой реальности встают последние дни Павла в ковидном хосписе, словно бы его чувствами, открываешь глаза, железным усилием воли пытаешься переключить сознание на что угодно иное, менее пыточное, и почти слышишь, как это железо крошит стекло.
А потом незаметно снова восемь вечера, и внезапно понимаешь, что всё - всё, что у тебя сейчас болит, болит всегда и не зависит от вирусов: болит отлёженный крестец, болит гастритный желудок, ноют почки, болят мышцы от защемлённого нерва в руке, болит колено, пора съесть кальция; термометр показывает 36,4, обычную температуру вялой, но нервной рептилии, да и тревожность - вот она, ненаписанные тезисы и отчёты звенят над ухом, как крупные комары; и встаёшь, и моешься, оттирая с себя дикое количество отмершей кожи, и меняешь постельное бельё, и из окна снова ползёт ненавистный табачный дым от соседей снизу, и так трудно уговорить себя не плюнуть сверху на руку с телефоном и окурком, и так просто попасть.