за сына блядского отцу оби, оба, обидно
Про колдуна в чернильнице мне читали вслух с выражением в детстве - казалось, что наизусть по памяти, но сейчас думаю, что могли и из "Мурзилки" старшей сестры: до своих, наверное, тридцати, а то и сорока, я не помнил оттуда ни слова, кроме припева ("захихикал тоооооненько", тянут родители), и при следующей встрече оно свалилось на меня уже по-взрослому, без трусов целиком.
В первую очередь меня привёл в восторг фирменный крюссов приём - я уже знал тогда про аблаут и сильные германские глаголы: автор, издеваясь над замшелой архаикой родного языка, ломает по такому же принципу обычные существительные, и это гомерически смешно. Самого колдуна зовут на самом деле античненько - Коринф, а выламыванием гласных в корне он, похоже, и добивается перемены смысла послания на противоположный.
Как-то, уже в этом году, я полез в Википедию и почитал биографию Крюсса - оказалось, что мы, позднесоветские дети, любим его совсем как Чайковского, не только за проданный смех: удивительно, что советские идеологи его любили столь же искренне, и хотел бы я посмотреть на лица родителей, особенно папенькино скрепное еби-, ебу-, лицо, если бы кто-нибудь удосужился им, ему разъяснить, что он сейчас вслух и с удовольствием читает дорогому сыну стихи раскаявшегося нациста - и нисколько не собирающегося раскаиваться открытого гея.
Тем не менее я до сих пор никак не могу запомнить весь текст целиком в переводе Юрия Кори, Кора, Коринца - и сегодня ночью, когда в моей тушке опять происходит какая-то ебучая аутоиммунная хрень, отчего наэлектризованно горят стопы ног и не уснуть, я снова лезу в сеть, и опять обнаруживаю новое среди знакомых с невербального возраста строк.
Во-первых, нашлась та самая (или не та самая) "Мурзилка":
https://images.vfl.ru/ii/1638607597/c58c22b5/36953850.jpg
https://images.vfl.ru/ii/1638607597/c2062323/36953851.jpg
(Интересно, что для всех в моём детстве "Мурзилка", как издание - она, хотя сам маскот при этом был однозначный мальчик: его кокетливые богемные шарфик и беретик в любую погоду приличных советских детей тогда ещё не наводили на мысль, что он собрат Джеймса Крюсса по половым предпочтениям).
Так вот, в "Мурзилке" обнаружилось последнее, заключительное четверостишие, которое очень часто опускают, и я доселе не знал о его существовании; кроме того, некоторые другие строфы звучали чуть иначе ("рассказывал о брюкве" вместо "повествовал"; ещё про поэта я чётко помню "он очень долго выводил по би, по ба, по букве", в то время как здесь - да, похоже, и везде - "он тщательно выписывал..."
Конечно, рядом оказались и картинки с оригиналом, который за эти годы тоже изменился - он стал вдруг почти понятен без залезания в гугл-транслейт, из воздуха: в нём обнаруживается и заключительное четверостишие, и ещё много вкусного.
Так, у всех негативных (или наоборот, позитивных? правильных, скрепных и традиционных до блевоты) выстёбываемых персонажей есть имена - злобного сказочного короля зовут Фортунат, выспренного поэта - Арчибальд, добропорядочного купца из Бремена - Штеенебарг (или даже, на голландский лад, Стиэнебарг): у их спасённых колдуном Коринфом жертв - нет.
В русском переводе сын глупый, для подтверждения его глупости он вынужден читать по складам, послюнявив палец - не очень понятно, чем он виноват, уродившись небольшого ума, за что ему тут должно быть стыдно (вина тут целиком отцова, на мой взгляд), и, главное, где это он, с таким недееспособным айкью, пребывает так далеко от папаши - в _заведении_?
Немецкий текст считывается однозначно - об интеллекте сына ни слова, с ним-то всё окей, а вот болтается непутёвый сынок, тратя папины денежки, в свободной Дании - не иначе покуривая коноплю со всеми сопутствующими развлечениями в знаменитой тогда Христиании; и гневный размах папиных обвинений под рукой колдуна превращается в "так держать, чувак, ты - лучший!"
Русский поэт потерял не только имя, но и важную часть образа: в оригинале он внятный пиздострадалец, у роз нежные лица, у роз лилейные кудри, и всем понятно, что розы тут - это прекрасные изысканные дамы, о которых поэт мечтает: колдун выламывает этот надрыв снова в реальность, где полные простой и сочной жизни женщины похожи на крепкие репки и румяные свёклы.
Здесь Крюсс рифмует geschrieben с von Rüben; скорее всего, как северянин, он оба слова произносил через долгое "и", но, конечно, диалектно-нарочитое, как "страдания молодого вЁртера", "гешрюбен" было бы забавней.
Кстати, иногда его фальшивый аблаут затрагивает, оказывается, и глаголы - лень разбираться, но я почти уверен, что это глаголы слабые, не меняющие корневую гласную.
Наконец, русскопереводный, русскОперевОднОй колдун (отсылающий, вольно и невольно, к монашескому, к церковнославянскому, к собрату своему по глаголице Фофи, Фофа, Фофудию), то и дело, как всякий уважающий себя русский, прикладывается к чарочке - его чернила, похоже, из калины, настоянной на водочке: от этого он кажется довольно-таки большим, даже облым, и мы понимаем, что в чернильнице он живёт только фигурально, как скрепный русский интеллигент, гуманитарий живёт в своей сказочной, отечески-иконной, блинно-икорной, чисто вымытой крестьянской руси. Немецкий колдун каждую свою победу отмечает бодрым спортивным заплывом через всю чернильницу, как через Бискайский залив, что многое говорит нам о его относительных размерах: но также и о том, что он в изрядной степени водное, пожалуй, даже морское существо вроде русалки, вода - его стихия, гумор - его оружие, это ненавистный землистому азиопу Дугину атлантист и карфагенянин:
в чернильнице и в океане,
всегда и везде -
вечная слава воде!
В первую очередь меня привёл в восторг фирменный крюссов приём - я уже знал тогда про аблаут и сильные германские глаголы: автор, издеваясь над замшелой архаикой родного языка, ломает по такому же принципу обычные существительные, и это гомерически смешно. Самого колдуна зовут на самом деле античненько - Коринф, а выламыванием гласных в корне он, похоже, и добивается перемены смысла послания на противоположный.
Как-то, уже в этом году, я полез в Википедию и почитал биографию Крюсса - оказалось, что мы, позднесоветские дети, любим его совсем как Чайковского, не только за проданный смех: удивительно, что советские идеологи его любили столь же искренне, и хотел бы я посмотреть на лица родителей, особенно папенькино скрепное еби-, ебу-, лицо, если бы кто-нибудь удосужился им, ему разъяснить, что он сейчас вслух и с удовольствием читает дорогому сыну стихи раскаявшегося нациста - и нисколько не собирающегося раскаиваться открытого гея.
Тем не менее я до сих пор никак не могу запомнить весь текст целиком в переводе Юрия Кори, Кора, Коринца - и сегодня ночью, когда в моей тушке опять происходит какая-то ебучая аутоиммунная хрень, отчего наэлектризованно горят стопы ног и не уснуть, я снова лезу в сеть, и опять обнаруживаю новое среди знакомых с невербального возраста строк.
Во-первых, нашлась та самая (или не та самая) "Мурзилка":
https://images.vfl.ru/ii/1638607597/c58c22b5/36953850.jpg
https://images.vfl.ru/ii/1638607597/c2062323/36953851.jpg
(Интересно, что для всех в моём детстве "Мурзилка", как издание - она, хотя сам маскот при этом был однозначный мальчик: его кокетливые богемные шарфик и беретик в любую погоду приличных советских детей тогда ещё не наводили на мысль, что он собрат Джеймса Крюсса по половым предпочтениям).
Так вот, в "Мурзилке" обнаружилось последнее, заключительное четверостишие, которое очень часто опускают, и я доселе не знал о его существовании; кроме того, некоторые другие строфы звучали чуть иначе ("рассказывал о брюкве" вместо "повествовал"; ещё про поэта я чётко помню "он очень долго выводил по би, по ба, по букве", в то время как здесь - да, похоже, и везде - "он тщательно выписывал..."
Конечно, рядом оказались и картинки с оригиналом, который за эти годы тоже изменился - он стал вдруг почти понятен без залезания в гугл-транслейт, из воздуха: в нём обнаруживается и заключительное четверостишие, и ещё много вкусного.
Так, у всех негативных (или наоборот, позитивных? правильных, скрепных и традиционных до блевоты) выстёбываемых персонажей есть имена - злобного сказочного короля зовут Фортунат, выспренного поэта - Арчибальд, добропорядочного купца из Бремена - Штеенебарг (или даже, на голландский лад, Стиэнебарг): у их спасённых колдуном Коринфом жертв - нет.
В русском переводе сын глупый, для подтверждения его глупости он вынужден читать по складам, послюнявив палец - не очень понятно, чем он виноват, уродившись небольшого ума, за что ему тут должно быть стыдно (вина тут целиком отцова, на мой взгляд), и, главное, где это он, с таким недееспособным айкью, пребывает так далеко от папаши - в _заведении_?
Немецкий текст считывается однозначно - об интеллекте сына ни слова, с ним-то всё окей, а вот болтается непутёвый сынок, тратя папины денежки, в свободной Дании - не иначе покуривая коноплю со всеми сопутствующими развлечениями в знаменитой тогда Христиании; и гневный размах папиных обвинений под рукой колдуна превращается в "так держать, чувак, ты - лучший!"
Русский поэт потерял не только имя, но и важную часть образа: в оригинале он внятный пиздострадалец, у роз нежные лица, у роз лилейные кудри, и всем понятно, что розы тут - это прекрасные изысканные дамы, о которых поэт мечтает: колдун выламывает этот надрыв снова в реальность, где полные простой и сочной жизни женщины похожи на крепкие репки и румяные свёклы.
Здесь Крюсс рифмует geschrieben с von Rüben; скорее всего, как северянин, он оба слова произносил через долгое "и", но, конечно, диалектно-нарочитое, как "страдания молодого вЁртера", "гешрюбен" было бы забавней.
Кстати, иногда его фальшивый аблаут затрагивает, оказывается, и глаголы - лень разбираться, но я почти уверен, что это глаголы слабые, не меняющие корневую гласную.
Наконец, русскопереводный, русскОперевОднОй колдун (отсылающий, вольно и невольно, к монашескому, к церковнославянскому, к собрату своему по глаголице Фофи, Фофа, Фофудию), то и дело, как всякий уважающий себя русский, прикладывается к чарочке - его чернила, похоже, из калины, настоянной на водочке: от этого он кажется довольно-таки большим, даже облым, и мы понимаем, что в чернильнице он живёт только фигурально, как скрепный русский интеллигент, гуманитарий живёт в своей сказочной, отечески-иконной, блинно-икорной, чисто вымытой крестьянской руси. Немецкий колдун каждую свою победу отмечает бодрым спортивным заплывом через всю чернильницу, как через Бискайский залив, что многое говорит нам о его относительных размерах: но также и о том, что он в изрядной степени водное, пожалуй, даже морское существо вроде русалки, вода - его стихия, гумор - его оружие, это ненавистный землистому азиопу Дугину атлантист и карфагенянин:
в чернильнице и в океане,
всегда и везде -
вечная слава воде!