никогда не спи, ничего не ешь
Уже на станции Topli_Stan мне с недосыпу остро понадобилось в сортир, пришлось бежать в него аж на четвёртый этаж Принц-плазы, а потом ехать в крематорий на такси по страшному Мосрентгену безо всяких уже цветов.
Я, однако, успел вовремя, чего нельзя сказать о многих коллегах, зависших в пробках кладбищенской промзоны до окончания церемонии и позже.
Старший сын узнал во мне отцовского студента - он видел меня два раза примерно четверть века назад, это было приятно, и поразительна память - под стать Александру Македонскому. Младший, ни разу мной не виданный, но сразу узнаваемый, унаследовал отцовскую необычную пластику, но в каком-то гипертрофированно-богемном, развязном варианте: и, конечно, почти всё прощание вся кафедра невольно, смущаясь неуместного профессионального интереса, пялилась на полубратьев по отцу, вычисляя по ФалькÓнеру* влияние каждого из родителей, материнского и отцовского эффекта и, возможно, даже прикидывая коэффициенты наследуемости того и сего.
Когда гроб уехал в печь (отроци во пещи израильстей, незадолго до кончины последняя жена свозила В.Г. в Обетованную и сваяла через него всем гражданство), завучеобразная некротамада призвала зажигать свечи: поколение младше 1970, истово перекрестясь, рвануло ко свещному столику, старые атеисты нервной кучкой сжались в противоположном углу, к ним робко прибился я; "я крещён в детстве, но не по правилам", сознался Л-в, "а мы и вовсе нет", сказали и подумали все остальные.
На поминки у меня уже не было физических, моральных и социальных сил, к тому же мне надо было встретить ереванскую коллегу - она привезла две книжки научруководительницы, полезные мне, и вовремя спасённые из пропавшего гербария семена нашего объекта - я собирался их электронно сканировать, чтобы сравнивать с данными заклятых конкурентов, йылдырымцев. Мило поводил коллегу с подругой по саду, но социальное общение ещё подвымотало, конечно.
Административный корпус теперь запирают в восемь на сигнализацию, но ещё пару часов я сидел в офисе и строил деревья из выравниваний с сырыми, невычитанными последовательностями нашего объекта, и они всё время оказывались базальными - когда я дошёл уже сначала до бродией, потом агав, а потом и гладиолусов, стало ясно, что у меня просто Очень Грязные Риды. Поехал на факультет, ещё три часа высматривал грязь в Биоэдите, потом протянул на референсе и слепил форварды и реверсы, наконец выставил рядом вроде бы чистые последовательности двух образцов - и ахнул, разница всё равно была на уровне семейств.
Видимо, при таком слабом сигнале уровень шума зашкаливает - и придётся всё переделывать заново, а, значит, надежда добить бумагу в ближайшие месяцы валится, как инфарктник на кафель. Кстати, оказалось, что точка, где собирала А. в 2020, таки была на территориях, значит, там больше не собрать, даже мне, с ереванскими-то штампами в русском паспорте.
Вспоминаю сейчас, как научрук в год диплома, характерно прохаживаясь в пределах невидимой клетки и глядя в пол, говорил мне: "Извините, М., но вы - классический идиот. Вы живёте в таком расслабленном темпе, будто предполагаете жить вечно".
Грустно, но с того времени я, конечно, не поумнел, но счастливая расслабленность куда-то делась, как милота у щеночков - то ли дырка в крокодильем не вполне четырехкамерном сердце становится всё больше, то ли на Хованском всё больше земли занято знакомыми мне людьми.
Помню, как-то в разговоре с Ч. назвал автора учебника генетики количественных признаков (того самого, которого не держал в руках, а зря, популяризатор науки марковэволюшен, да будут вечно гибки захваченные им на тёплое море ласты) Фóокънером; Ч. сморщился - одновременно понимая породивший спеллинг лингвоснобизм и осуждая его, и сказал - "да, М., мы с вами знаем, как читается его фамилия, но советую всё же при коллегах называть его как все, по-русски, ФалькОнером - иначе не поймут-съ, Азия-съ."
Я, однако, успел вовремя, чего нельзя сказать о многих коллегах, зависших в пробках кладбищенской промзоны до окончания церемонии и позже.
Старший сын узнал во мне отцовского студента - он видел меня два раза примерно четверть века назад, это было приятно, и поразительна память - под стать Александру Македонскому. Младший, ни разу мной не виданный, но сразу узнаваемый, унаследовал отцовскую необычную пластику, но в каком-то гипертрофированно-богемном, развязном варианте: и, конечно, почти всё прощание вся кафедра невольно, смущаясь неуместного профессионального интереса, пялилась на полубратьев по отцу, вычисляя по ФалькÓнеру* влияние каждого из родителей, материнского и отцовского эффекта и, возможно, даже прикидывая коэффициенты наследуемости того и сего.
Когда гроб уехал в печь (отроци во пещи израильстей, незадолго до кончины последняя жена свозила В.Г. в Обетованную и сваяла через него всем гражданство), завучеобразная некротамада призвала зажигать свечи: поколение младше 1970, истово перекрестясь, рвануло ко свещному столику, старые атеисты нервной кучкой сжались в противоположном углу, к ним робко прибился я; "я крещён в детстве, но не по правилам", сознался Л-в, "а мы и вовсе нет", сказали и подумали все остальные.
На поминки у меня уже не было физических, моральных и социальных сил, к тому же мне надо было встретить ереванскую коллегу - она привезла две книжки научруководительницы, полезные мне, и вовремя спасённые из пропавшего гербария семена нашего объекта - я собирался их электронно сканировать, чтобы сравнивать с данными заклятых конкурентов, йылдырымцев. Мило поводил коллегу с подругой по саду, но социальное общение ещё подвымотало, конечно.
Административный корпус теперь запирают в восемь на сигнализацию, но ещё пару часов я сидел в офисе и строил деревья из выравниваний с сырыми, невычитанными последовательностями нашего объекта, и они всё время оказывались базальными - когда я дошёл уже сначала до бродией, потом агав, а потом и гладиолусов, стало ясно, что у меня просто Очень Грязные Риды. Поехал на факультет, ещё три часа высматривал грязь в Биоэдите, потом протянул на референсе и слепил форварды и реверсы, наконец выставил рядом вроде бы чистые последовательности двух образцов - и ахнул, разница всё равно была на уровне семейств.
Видимо, при таком слабом сигнале уровень шума зашкаливает - и придётся всё переделывать заново, а, значит, надежда добить бумагу в ближайшие месяцы валится, как инфарктник на кафель. Кстати, оказалось, что точка, где собирала А. в 2020, таки была на территориях, значит, там больше не собрать, даже мне, с ереванскими-то штампами в русском паспорте.
Вспоминаю сейчас, как научрук в год диплома, характерно прохаживаясь в пределах невидимой клетки и глядя в пол, говорил мне: "Извините, М., но вы - классический идиот. Вы живёте в таком расслабленном темпе, будто предполагаете жить вечно".
Грустно, но с того времени я, конечно, не поумнел, но счастливая расслабленность куда-то делась, как милота у щеночков - то ли дырка в крокодильем не вполне четырехкамерном сердце становится всё больше, то ли на Хованском всё больше земли занято знакомыми мне людьми.
Помню, как-то в разговоре с Ч. назвал автора учебника генетики количественных признаков (того самого, которого не держал в руках, а зря, популяризатор науки марковэволюшен, да будут вечно гибки захваченные им на тёплое море ласты) Фóокънером; Ч. сморщился - одновременно понимая породивший спеллинг лингвоснобизм и осуждая его, и сказал - "да, М., мы с вами знаем, как читается его фамилия, но советую всё же при коллегах называть его как все, по-русски, ФалькОнером - иначе не поймут-съ, Азия-съ."